Нейронная одержимость (СИ) - Стаматин Александр. Страница 6

— Ну же, милый. Не стоит начинать приятное знакомство с допроса.

— Я владелец твоего обиталища, — негромко возражаю, тщательно выбирая слова. Пусть вокруг многие говорят «в пустоту» (как любители беспроводных гарнитур в оставленном мной мире) — но вряд ли многие общаются на оккультистскую тему с демоном. Любой из них может донести, если услышит лишнего.

— Я неуязвима для тебя ровно настолько же, насколько неуязвим ты, — мягко возражает мне Ада. — Сомневаешься в моей силе? Попробуй вырвать меня из нейры и не умереть при этом. Сомневаешься в моих словах о реальности? Что ж, купи себе дрянной ножик в любой лавке и вскрой себе руку.

— Некогда во сне меня зарезали, — возражаю я, и старый кошмар даёт о себе знать фантомной болью в животе, — так что это ещё ничего не значит. Ты не даёшь мне фактов, просто ставишь своё слово против моего.

Ада вновь фырчит и начинает растворяться в воздухе. Уже когда сквозь её доспехи становится виден дощатый тротуар, я слышу, как демоница оставляет последнее слово за собой:

— Тогда подождём, милый, когда день вновь сменится днём.

Дожить бы ещё до следующего дня… Я никогда не был романтиком «высокого средневековья», пусть в нём каждый носит в себе по одному импланту минимум. Неземное искусство и мастерство наверняка соседствуют с инфекциями — и хотя с гигиеной тут вроде почти нормально (уж потных людей и в моем времени всегда достаточно), но вот болезни и преступность меня беспокоят не меньше, чем церковники неведомой веры и обломки памяти Адриана. Может, свалить подальше? Речка, шалаш, ловля лещей?

Рядом со мной стоит мой отец, седой, но все еще крепкий. Дружина расположилась в отделении, и мне кажется, что они уважают наш покой, хотя в реальности — лишь охраняют от лишних гостей. Рядом с нами лишь старый гридень, прошедший с нашей семьёй через множество испытаний и невзгод. Мы идем к берегу в тишине, словно совершаем семейный обряд, беря с собой надежду на удачный улов и память о наших предках. Отец поднимает взгляд к небу, вдыхает свежий воздух и поворачивается ко мне с грустной улыбкой.

— Иногда мне кажется, что в этой излучине останавливается время. Уже бываю тут восемьдесят пять лет, с самого детства — и почти всегда тут легкий ветер и редкие облака.

— А как же тот шторм в пятьдесят девятом? — усмехается воин, и я вспоминаю не то его род, не то имя. Гаврас. Дядька Гаврас.

— Тогда у нас было много медовухи, — отмахивается отец, улыбаясь в бороду и доставая наживку.

Я смотрю на бесконечную реку и на пребывающего в спокойной радости отца. Обычно он куда суровее и мрачнее, будучи окружён золотом, а не тростниковыми удочками. Так почему, почему он остаётся в этом тесном шпиле, а не тут?

— Пааап?

— Ась?

— Ты не думал, что великая река зовёт так к себе?

— Нет, сынок, — усмехается отец. — Великая река манит к себе всех. От зверей и степняков до диких биомехов и мутантов. Все мы — её гости. Но явно не сватья и не мужья.

Я трясу головой не хуже мокрого ньюфаунленда. Чужие воспоминания — расплывчатые, незнакомые, но реальные. Обломки памяти Адриана? Вполне возможно. Что ж, мой (его) отец прав. Сбежать в степи можно, но ненадёжно. Да и я слишком отравлен ядом города — мне действительно интересно осматривать статуи, слушать городские легенды, общаться с людьми. Читать новости, пропивать хорошую по меркам обывателя сумму в уникальном баре, торговаться на рынке — слишком уж привык к таким приятным мелочам жизни.

Чтобы я мог ими насладиться и дальше, нужно:

а) Сбросить с хвоста погоню и отсидеться в какой-то норе.

б) Заработать побольше денег да и вообще разобраться, чем тут оплачивают. Кредиты? Гривны? Тугрики? Где тут местный рынок?

в) Забраться повыше от этого гм, подулья. Чем выше сидишь в обществе — тем лучше медицинское обеспечение и больше времени остаётся на личные дела.

г) Рвануть ещё выше по местной иерархии. Если система застойна и все в ней привыкли не дёргаться — конструктивная активность в ней не останется незамеченной. Ну а если не оценят по достоинству — речка, шалаш, ловля лещей.

Ещё надо не забывать отзываться на чужое мне имя. Или хотя бы учиться изображать рассеянность. Но без перегибов.

Смотрю вверх, к мерцающим огням арки местного шпиля. Интересно, он один такой — или весь город усеян ими? А может, весь мир стал единым городом? Ада упоминала про «другой берег» — что ж, значит как минимум реки тут ещё существуют. Внутреннее чувство направления уводит меня подальше от дымящей многоэтажки. Мимо безликих дверей подъездов, мимо маленьких магазинчиков, мимо стариков на лавках. Я миную «Оружие Котремира», где научился платить банковским имплантом (сослался на амнезию) и «Доступ в Эгрегор», где на мою просьбу о Порайске отреагировали, словно я попросил дочь царя на выданье.

Запах пряностей, свежего хлеба и овощей наводит на мысли о рынке. Людские потоки, вытекающие из улочек, сами наводят меня лучше любого навигатора. А может — наконец захотелось поесть. В любом случае — в толпе удастся окончательно затеряться, и если повезёт — узнаю побольше о том, куда именно меня занесла нелёгкая. Правда, приходится отшатываться от очередных патрулей, каких-то напыщенных мужиков в рясах, да от очень странных вскриков сзади:

— Дорогу, возлюбленные! Дорогу! Дорогу тому, кто взял на себя грехи этого мира! Дорогу, возлюбленные!

Я отшатываюсь в сторону. По улице идёт странная процессия — шесть церковников в чёрных рясах (на плечах какая-то грубая статуя сидящего человека), два стражника с саблями наголо, да покрытый струпьями старичок, чей единственной одеждой были изрядно потрёпанные провода, надетые крест-накрест, как пулемётная лента у революционного матроса. Они и голосит безостановочно, хотя на его крики внимания почти и не обращают.

— … и бесы те ели мысли людские и напитывались знаниями, как собака блевотиной! — надрывается старичок, потряхивая оборванными проводами, словно те были цепями. — А вырос бес — так становился демоном информияционным, кои должны были собраться да стать естеством Диавола Разбитого! Так уступите дорогу тому, кто смотрит за проклятыми землями, за Эгрегором нашим и Пургаторией окаянной!

Юродивый? А что ж за статую тащат тогда церковники?

— Это нейромонах, — шепчет в ухо Ада, не появляясь, так сказать, наяву.

— Феофан?

— Понятия не имею, — признаётся демоница. — Они заковывают себя в скафандры жизнеобеспечения и проводят время, охраняя вашу часть Пургатории. Мерзкие создания.

Я приглядываюсь получше. Действительно, к «статуе» подходили какие-то провода и трубки, а прямо из спины торчал веер антенн — видимо, для связи с Эгрегором, местным киберпространством. Местные на него смотрят благовейно, осеняя себя какими-то знаками. Надо будет запомнить. Чтоб не выделяться из толпы.

— А так и не скажешь…

— Сзади слева, чипинник! — рявкает Ада, и я практически инстинктивно бью наотмашь чуть левее собственной шеи. Чья-то кисть с хрустом ломается. Резко разворачиваюсь на месте и вижу крысоподобного субчика в сером, зажимающего пальцы.

— Совсем охамел, губа? — шипит вор. — Кистенем по голове не хочешь?

— А ты попробуй, тать, — сплёвываю я. Толпа резко расходится в стороны. Ну спасибо, удружили.

— Гонька! Васька! Косой! — орёт «крыса», злорадно усмехаясь.

Откуда-то выскакивает троица. Здоровый амбал, которого видел раньше в толпе, и двое из ларца, одинаковых с лица. Парочка — с самыми, что ни есть, настоящими ржавыми моргенштернами. А вот детина — просто с кулаками размером с маленькую наковальню. Неприятно, но нам есть чем ответить. Тянусь к пистолету, но меня опережают:

— Шухер! — и вся банда теряется, словно её и не было. Оглядываюсь — и понимаю, почему. Подходят представители местной власти: сразу десять дружинников, вооружённых весьма представительно. Цепляю на лицо маску удивления и медленно отвожу руки от карманов. На всякий случай.