Чистая работа - Ла Плант Линда. Страница 15

— Между прочим, перенести опасную для жизни операцию, а потом…

— Я лучше тебя знаю, что со мной сделали. Иногда я жалею, что выкарабкался.

— А я вот не жалею.

— Правда? — Он склонил голову набок. — Что, правда желаешь нянчиться с калекой?

Она глубоко вздохнула:

— Хочешь, скажу прямо: сейчас ты не в лучшем виде, но…

Он не дослушал:

— Я тут подумал и хочу тебе сказать, что обратно в твою квартиру не вернусь. По-моему, будет лучше, если мы распрощаемся здесь.

— В каком это смысле распрощаемся?

— В прямом. Я о нас с тобой говорю, Анна. Не навещай меня больше. Поняла? Ни ты, ни я такого не ожидали, давай трезво на все это смотреть.

— Ты, что ли…

— Что?

— Трезво на все это смотришь?

— Вроде да.

— Тогда почему ты не думаешь о моих чувствах?

— Как раз о них-то я и думаю!

— Нет! Ты даже не дал мне сказать, что я думаю, что чувствую…

— Хорошо, я весь внимание.

Он произнес это с такой злобой, что она даже растерялась.

— Может быть, ты вспомнишь, что я тебя люблю?

— Любишь?

— Да, и ты это знаешь.

Он отвернулся.

— А от тебя — ноль внимания, ты даже до меня не дотронулся, не то что не поцеловал, — обиженно закончила она.

— С этого кресла все равно не дотянешься.

— Да перестань ты!

Ленгтон пригнул голову и вдруг зарыдал. Такого Анна не ожидала никак. Она поднялась, подошла к нему, хотела обнять…

— Уйди от меня, ради бога!

Она ухватилась за подлокотники его кресла:

— А ну, посмотри на меня! Посмотри!

Он не послушался, и ей стало очень больно, она была совсем близко, могла до него дотронуться, а он не подпускал ее к себе.

— Ну и черт с тобой! — Анна выпрямилась, отвернулась и стала укладывать вещи в сумку. — Не хочешь — как хочешь!

— Вот именно. Уходи, Анна. Я же тебе говорю, оставь меня.

Она нарочито медленно отложила в сторону то, что привезла ему, и взяла ключи от машины. Он не проронил ни слова.

Не зная, что ему сказать, она произнесла только:

— До свидания. Не провожай меня, не надо, не беспокойся.

Он ответил тихо, с болью (она никогда не слышала, чтобы он говорил с такой интонацией):

— Прости.

Анна кинула ключи на столик, подошла к нему и обняла:

— Пожалуйста, не говори мне: «Уходи».

— Прости, у меня ведь только ты, больше нет никого.

— Тогда прекрати чепуху молоть. Никогда, никогда такого не говори. Мне очень больно, и я ничего не понимаю. Я тебя очень люблю.

В ответ он сказал еле слышно, но сказал:

— Я тебя люблю, Анна.

Они коснулись друг друга губами. Никаких страстных объятий, просто тихий нежный поцелуй. Он погладил ее по лицу:

— Я жду тебя весь день, жду, а потом веду себя как последний мерзавец.

— А я весь день жду не дождусь, когда к тебе приеду, — сказала Анна и подвинула стул, чтобы сесть рядом с ним и взять его за руку.

Он до боли сильно сжал ее ладонь, но она не обратила на это никакого внимания.

Вообще-то, Анне уже пора было ехать, но не хотелось нарушать тот удивительный покой, который в первый раз установился между ними. Когда он целовал ее на прощание, то шепнул на ухо, что будет считать часы до следующей встречи. В глазах у него вновь появились слезы, от этого просто разрывалось сердце.

Ленгтон махал ей рукой, пока она шла через парковку. Он уехал на своей коляске только тогда, когда она села в машину. Прошло немного времени, и она расплакалась. Никогда еще он не был таким беззащитным, таким зависимым от всех и никогда так не боялся будущего. По дороге домой ее раздирали противоречивые чувства. Анна отдавала себе отчет в том, что пока не представляет, как будет управляться с ним, когда он вернется домой. Если Ленгтон так и останется в теперешнем беспомощном состоянии, то вернуться на работу он не сможет. Анна знала, что ее любовь должна быть очень сильной, чтобы можно было жить с ним, даже если он до конца своих дней будет инвалидом.

Приехав домой, Анна все никак не могла успокоиться. Она сделала себе горячего шоколада, села с чашкой в постели и начала вспоминать родителей. Изабелла Тревис во многом была совершенным ребенком. В молодости, обучаясь в колледже искусств, она стала жертвой насилия. Отец Анны, Джек, расследуя это дело, сделался ее покровителем, а потом и мужем. Детство Анны было по-настоящему счастливым и безмятежным, родители ни словом не обмолвились о той травме, и она узнала правду только тогда, когда оба умерли. Сможет ли она принять Ленгтона и любить его, несмотря ни на что, как отец любил маму?

Анна продолжала готовиться к предстоящему суду над Мерфи, при этом каждый вечер она ездила к Ленгтону. Она очень уставала от езды туда-сюда и оттого, что утром надо было вставать и отправляться на работу. Когда прогноз был хороший, он радовался от всей души, а порой, когда сильно болело, настроение у него было гнусное. Лечение колена затягивалось, и Анну очень встревожил ее последний разговор со старшим медбратом.

Он сказал, что Ленгтон чувствует себя уже намного лучше, однако психологически он никак не может справиться со своей немощью. Анна и сама заметила, что он стал крайне раздражителен, но с удивлением услышала, что он впал в глубокую депрессию. Кроме того, Ленгтон стал прикладываться к спиртному и многие больные его недолюбливали.

Анне не стало легче, когда медбрат сказал ей, что многие полицейские в реабилитационный период ведут себя точно так же. Они настолько привыкли все всегда держать под контролем, что вынужденное бездействие катастрофически влияет на их психику, и ни медсестры, ни психотерапевты, ни психиатры ничем не могут помочь им до самой выписки. Анна не осмелилась спросить, есть ли вероятность, что Ленгтон вернется к работе. С каждым приездом она снова и снова убеждалась, что это нереально.

Однако по-настоящему встревожилась она только в выходные, когда нашла все-таки время прочесть вырезки из газет, которые взяла с собой из квартиры Ленгтона.