Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич. Страница 17

— Деньги. Они все молятся на них. Даже слово «God» в шутку расшифровывают как «good old dollar».

— Это как это? — поинтересовался Горький.

— «Старый добрый доллар», — перевел Сталин.

— Неравенство чудовищное, как в самом обществе, так и в Голливуде, — продолжал Александров. — Актер и актриса, исполняющие главные роли, получают бешеные гонорары, а остальные — унизительно низкие. Допустим, эти за каждую свою рабочую минуту огребают сто долларов, а эти — семь центов. То есть пропасть между ними. И это развращает одних и оскорбляет других. Иной раз добрая половина бюджета картины достается режиссеру и двум актерам. Я считаю это крайне несправедливым.

— У нас такого никогда не будет. Правда, товарищ Шумяцкий?

— Правда, товарищ Сталин, но все же я считаю, что и уравниловки быть не должно. Не пропасть, конечно, но разница между главными работниками и второстепенными должна ощущаться.

— Подумаем. А что еще нам следует перенять у американцев? Как они со звуком работают?

— Да, звук, Иосиф Виссарионович. Американцы кино вообще называют «мувис», а звуковое — «токис». То есть двигающееся и говорящее. У них теперь sound engineer почти такое же имеет значение, как кинооператор.

— Инженер по звуку? — спросил Шумяцкий.

— Да, звукооператор. Он сидит в маленьком вагончике, и его возят, следуя за движением камеры. Звукооператор из окна вагончика видит все и регулирует запись звука. Разработана целая технология. Это нам необходимо использовать. Я в мельчайших подробностях все изучил.

— А Эйзенштейн? — с подковыркой спросил Сталин.

— Что Эйзенштейн? — не сразу понял Александров. — А, Эйзенштейн. Он тоже вникал.

— Но не так подробно, как вы?

— Ну, в целом… Тоже вполне подробно. Не думайте, что Сергей Михайлович там предавался dolce far niente.

— Это я знаю, что такое, — рассмеялся Горький. — Это когда валяют дурака.

— А говорите, только «бона сера», — ткнул в его сторону чубуком трубки Сталин.

— Еще в Америке экран в кинотеатрах гораздо больше нашего или европейского. В Лос-Анджелесе и Нью-Йорке есть кинотеатры с экранами размером с занавес нашего Большого театра.

— Ого! — восхитился Горький. — Воображаю: показывают на лице у актера прыщик, а тот величиной с корову.

— И тем не менее изображение на таком экране обладает колоссальной выразительностью и мощностью. Иное кинцо — дрянь, а монументальность размеров изображений сильно впечатляет. А вообще я многое изучил досконально и готов написать полный перечень всего, что нам бы необходимо тоже использовать.

— А цвет? — спросил Сталин.

— У них идут интенсивные работы и в этой области. Система «Текниколор» стремительно развивается, и я думаю, не сегодня завтра они выпустят первый нормальный цветной фильм. Митчелл и Болл изобрели трехпленочную камеру, которой сулят огромное будущее. Мультипликатор Дисней, известный своими бесчисленными Алисами, снял цветной фильм «Цветы и деревья», я не успел его посмотреть, поскольку отбыл из США накануне премьеры.

— Товарищ Александров, — пуская дым из трубки, продолжал расспросы Сталин, — вы до Америки долго сидели в Европе, что интересного можете рассказать?

^{С. М. Эйзенштейн и Чарли Чаплин на теннисном корте. 1930. [ГЦМК]}

— Ну-у-у… — задумался режиссер, не зная, с чего начать. — Сначала наша группа, Эйзенштейн, Тиссэ и я, участвовали в работе над первым немецким звуковым фильмом «Голубой ангел», получили богатый опыт, который сможем использовать дома.

— А что там за фильму вы снимали в Швейцарии? О пользе абортов?

— Не совсем так, Иосиф Виссарионович, — покраснел Григорий Васильевич, зная крайне отрицательное отношение Сталина к искусственному прерыванию беременности. — Это все Лазар Векслер, прокатчик, он возил по Швейцарии нашего «Броненосца», а потом предложил нам создать первый швейцарский фильм. Мы там мечтали о фильме про Ленина в Швейцарии. А он втянул нас в авантюру. «Женское счастье — женское несчастье». Мы и знать не знали подоплеку фильма. Но, как говорится, не было бы счастья, да женское несчастье помогло. Мы стали помогать в съемках. Требовалось показать роды. Со стороны, естественно, без наглядных подробностей. Оказалось, что никто не соглашался сниматься. Пришлось пригласить настоящую акушерку, чтобы она якобы приняла роды. Меня загримировали и уложили на операционный стол. А она подходит и спрашивает меня: «Quel genre de naissance avez-vous, mon petit ange?» — «Какие у вас по счету роды, мой ангелочек?» Джи-и-и! Представляете?

— Представляем, — рассмеялся Сталин и весело добавил: — Что джи, то джи!

— Я прыснул со смеху, все тоже. Пришлось объяснять акушерке, в чем дело, она возмутилась и хлопнула дверью, а заодно и мы узнали, о чем фильм, и тоже не захотели дальше принимать в нем участие. В общем, и смех, и грех. Нет, в Европе много интересного, но основной опыт ждал нас в Америке. Знаете ли, американцы многие тоже не в восторге от господства идеологии денег. Когда мы приехали в Голливуд, первым делом увидели сатирический проект памятника американскому кино: жирный и пьяный буржуй, верхом на нем голая девка с гитарой и бокалом вина. А знаете, какими словами нас встретил Чаплин? «Зачем вы сюда притащились? Здесь кино — рабыня доллара. Если хотите увидеть, как делается настоящее киноискусство, то поезжайте в ту страну, где сняли фильм „Броненосец `Потемкин`“.»

— Как остроумно и точно подмечено! — засмеялся Сталин. — Я всегда знал, что этот Чарли — наш человек. Правда, товарищ Шумяцкий?

— Чистая правда, товарищ Сталин, — ответил нарком кино и покраснел, будто и впрямь являлся Чаплином.

— Кино в Америке начали впервые крутить в борделях и кабаках, — продолжал Александров. — Быстро поняли, что это прибыльное дело, и поспешили вкладывать деньги. В кино, товарищи, нужно вкладывать много денег, ибо это самое эффектное пропагандистское оружие. Что главное в американском кино? Сюжет обогащения. У половины фильмов одна схема: молодой и бедный человек в хэппи-энде становится богат и счастлив. Это у них называется великой американской мечтой.

— А у нас надо, чтобы человек, ищущий себя в жизни, находил смысл в социалистических идеалах, в построении нового общества, — пафосно произнес Сталин.

— Совершенно верно, — кивнул Александров, откусывая от шашлыка. — И, кстати, в «Броненосце» нет идеи американской мечты, но нас принимали в Америке так, будто мы самые великие кинорежиссеры в мире.

— Я предлагаю отвлечься от стола и посмотреть какую-нибудь фильму, — сказал Сталин и первым поднялся, бросив на стол салфетку. Все последовали за ним, будто не Горький, а он являлся ныне хозяином морозовских роскошных анфилад, комнат, залов. Вошли в малую гостиную, где при занавешенных окнах царил полумрак, а когда они расселись в креслах, погасили свет, и вовсе стало темно. Затрещал кинопроектор, пронеслись титры, на площади торжественно открывали памятник «Миру и процветанию», сдернули белое покрывало и увидели на коленях центральной статуи спящего Чарли Бродягу. «Огни большого города». Фильм этот они уже все видели, мало того, в прошлом году его впервые показывали в Малом Гнездниковском к четырнадцатилетию Октябрьской революции, и все зрители пришли в восторг от наивысшего достижения Чаплина, в котором он соединил безумно смешное с глубоко трогательным, малое и низкое — с возвышенным и величественным. Но после сытного обеда и изрядной выпивки, приятно разлившейся по всему телу, отчего бы и не посмотреть во второй раз, а кому-то в третий или даже в пятый. Тронутые отношениями Бродяги со слепой цветочницей, зрители от души хохотали, когда он попал в компанию пьяного миллионера и на него обрушился каскад всяких смешных приключений. Невероятно смешно и одновременно горестно выглядят сцены, в которых показано, как Чарли пытается заработать в боксерском поединке, кажется, вот-вот одолеет противника, но получает нокаут, и бедолагу оттаскивают без сознания; и все же ему удается заработать денег на лечение слепой продавщицы, в финале он, еще больший оборвыш, чем в начале, встречается с ней, и она, нечаянно взяв его руку в свои, узнает его. Плакса Горький захлюпал и начал бешено сморкаться, Шумяцкий посмотрел на Сталина, увидел, что и тот утирает слезу, достал платок и тоже стал вытирать слезы. Что говорить, и сам Александров неожиданно для себя всплакнул.