Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич. Страница 39

— Деньги-то отдал гипнотизеришка? — не мог не поинтересоваться рачительный Шумяцкий.

— Половину, — ответил Александров. — А половину уговорил нас оставить ему на лечение, мы и пожалели бедного, потому что у него теперь начнется бычья болезнь.

— Это еще какая? — давясь от смеха, спросил Калинин.

— А пес его знает, — ответил Александров. — Должно быть, тоже начнет всех бодать.

В Зимнем саду смеялись так, будто продолжали смотреть «Веселых ребят». Режиссер на кураже продолжал рассказывать:

— Предлагали нам даже туго перетянуть проволокой одну переднюю и одну заднюю ногу, и тогда быку станет больно, он будет хромать и производить впечатление пьяного. Но мы животных не мучаем. Это только они нас мучили. Время идет, декорация стоит, полезный метраж не выдается, нас прорабатывают в стенгазетах и на собраниях Москинокомбината. Вдруг пришел пенсионер-ветеринар и совершенно за бесплатно посоветовал подмешивать в водку бром. Получилось! Пьяный бык шатался, но не буянил. Но в одной сцене все же покалечил исполнительницу главной роли.

— Любовь Орлову? — спросил Сталин.

— По сценарию пастух Костя должен был прыгнуть на спину Чемберлена-Пожара и направить животное к выходу, — продолжил Александров. — Но тут забрыкался Утесов, мол, не его специальность. Любовь Петровна предложила себя в качестве наездницы. Не дождавшись ответа, приставила лестницу, взобралась к быку на спину лицом к хвосту и, обнаружив у него возле хвоста торчащий пучок шерсти, вцепилась в него. Начали снимать, превосходно. Но в фильме бык сбрасывает наездницу, и Анюта спокойненько вскакивает и бежит дальше, а когда проклятый Чемберлен сбросил Орлову, та ушибла спину, да так сильно, что пять недель пролежала в постели. Но смелый человек — как только врачи разрешили продолжать съемки, она снова работала с быком.

— Что же вы не захватили эту геройскую женщину? — спросил Сталин. — Прячете от нас свою прекрасную жену?

Григорий Васильевич посмотрел на Бориса Захаровича.

— Понятно, это товарищ Шумяцкий запретил, — шутливо разгневался Хозяин. — Какое мы ему придумаем за это наказание?

— В Туруханский край! — предложил Ворошилов.

— Не надо наказывать Бориса Захаровича, — взмолился Александров, но тоже шутливо. — Ему помочь нужно, Иосиф Виссарионович! На наших «Веселых ребят» войной встали все, кому не лень!

— Да что вы? — вскинул брови Сталин, раскуривая трубку. — Кто же такие?

— Например, весь РАПП поголовно против, — фыркнул Шумяцкий, не скрывающий своего презрения к Российской ассоциации пролетарских писателей.

— Пусть свой нос суют в рукописи своих собратьев, — сказал Молотов.

— Бубнов, — выстрелил Александров фамилию нового наркома просвещения. — Сказал, что костьми ляжет.

— Это уже хуже, — произнес Сталин. — Товарищ Шумяцкий у него в непосредственном подчинении.

— Но вы же главный человек в стране! — в отчаянии воскликнул режиссер. — И вам картина понравилась.

— Кто главный? Я? — удивился главный. — У нас много главных, товарищ Александров. У нас вообще нет не главных. Все главные.

— Но вы — глава государства, — поник режиссер.

— Я — глава государства? Впервые слышу. Вы слышали, товарищи? Нет, товарищ Александров, ошибаетесь. У нас главный орган в государстве Совет народных комиссаров. Это как Совет министров в иных странах. Вот его председатель товарищ Молотов, прошу любить и жаловать. Он как бы премьер-министр. А еще есть ВЦИК. Его председатель товарищ Калинин. Он как бы президент страны. Тоже самый главный. Еще товарищ Ворошилов, главнокомандующий всеми вооруженными силами. А я? Я всего лишь руководитель партии. Пусть правящей партии, но всего лишь генеральный секретарь. А секретарь — должность на подхвате, помощник. Я — помощник партии. Она у нас царь и Бог. В советской стране, в отличие от других стран мира, руководство коллективное. И товарищ Бубнов, ставший наркомом просвещения после товарища Луначарского, не мой вассал. Он подчиняется председателю Совнаркома. Пусть товарищ Молотов и посоветует ему еще раз посмотреть фильму «Веселые ребята».

— Я посоветую, товарищ Сталин, — поспешил заверить Вячеслав Михайлович.

^{Докладная записка председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР П. М. Керженцева И. В. Сталину и В. М. Молотову о конкурсе на пьесу и сценарий об Октябрьской революции. (Утверждено постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) 17 апреля 1936 г.) 1 апреля 1936}

^{Подлинник. Машинописный текст. Подписи — автографы В. М. Молотова, И. В. Сталина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, М. И. Калинина, В. Я. Чубаря, А. И. Микояна. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 163. Д. 1104. Л. 58–59]}

Глава девятая. Впереди, на лихом коне!

— Эх, тройка-тройка, птица-тройка… — тяжело вздыхал отец, рассматривая Васины дневники, сплошь изрисованные этими птицами. — Ну почему Том получает четверки и пятерки, а Василий Сталин катается на троечках с бубенцами? Учти, в этом году не прощу. Если опять закончишь год на тройки, на море не поедешь, сиди в Зубалово.

Свое слово отец всегда держал. Сдержит и на сей раз, можете не сомневаться. Но пока они все торчали тут, на подмосковной даче, где во всем еще ощущалась мамина теплая, щедрая рука.

Вася помнил Зубалово еще угрюмым поместьем, заросшим густым лесом, как поп власами и бородищей. С островерхими шпилями над крышами, с громоздкой мрачной мебелью, о которой говорили «готическая» и «германская». А потом отец взялся это все переделывать, вырубил многие деревья, и стало светло, с крыш исчезли зловещие шпили, а из комнат — рыцарская готика, да и сами комнаты перепланировали, сделали просторнее и веселее. Как раз тогда Вася научился читать и избавился от болезней, преследовавших его все детство, а раньше чуть что — простужался, грипповал. Он окреп и стал частенько драться с Томом, своим якобы братом, а на самом деле Том просто большую часть времени жил у них в семье. Вася его и обожал, и обижал. То целый день висел на нем, ходил с ним в обнимочку, а то дразнил сироткой или еще хуже — сиротинушкой. Порой становилось за это стыдно, но извиняться не хотел. Вместо этого однажды сказал:

— Ладно, Том, не обижайся, я ведь тоже не родной сын у родителей.

— Как это? — заморгал Томик своими белесыми ресницами.

— Только никому, понял?

— Могила!

— Отец с матерью как-то шли по улице, видят, рыжий беспризорник, пожалели, взяли к себе.

— А тебе сколько тогда было?

— Ну, лет пять, допустим.

— Вот и враки! Мы же с тобой с самого чуть ли не с рождения. Лет с двух-то я тебя помню. Ну и вру-у-ун!

И врал, и шкодничал Василий Сталин много и талантливо. Когда пошел в школу, учителя взвыли, ни у кого такого сорванца, как у самого товарища Сталина! С папиросой он чуть ли в первый класс пришел, во всяком случае таскал у кого плохо лежали и покуривал. Мать ругала отца:

— Ты сам ему предлагал чуть ли не с двухлетнего возраста и табачок, и винцо.

А отец отвечал, что в Грузии детей к вину с малых лет потихоньку приучают, потому и нет такого количества пьяниц, как в России.

— Ага, конечно, особенно твой собственный папаша, Бесо Джугашвили, вспомни-ка, он как кончил?

Ссоры родителей Вася воспринимал болезненно, топал на них ногой:

— Кому сказал, не ругайтесь!

— А ты молчи, Васька Красный! Из-за тебя же и поссорились. Тебя выдрать надо, а мать заступается.

Сколько он себя помнил, отец звал его Васькой Красным. Вроде бы из-за того, что на свет он появился не просто рыжим, а красноволосым. Но разве это плохо? У нас знамя красное, армия красная, Кремль и тот красный. Василию прозвище нравилось, он даже письма к отцу всегда им подписывал: «Здравствуй, папа! Я живу средне и занимаюсь в новой школе очень хорошей и думаю, что я стану тоже хорошим Васькой Красным. Папа, напиши, как ты живешь и отдыхаешь. Светлана живет хорошо и тоже занимается в школе. Привет тебе от всего нашего трудового коллектива. Васька Красный».