Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка. Страница 47

– Можно многое предсказать. – Гриффин покосился на Робина. – Но в том-то и проблема образования в Вавилоне, правда? Вас учат языкам и переводу, но не истории, наукам и международной политике. Не рассказывают про армии, защищающие диалекты.

– Но как это будет? – не унимался Робин. – То, что ты описываешь? Как все это произойдет? Мировая война? Или медленный экономический упадок, пока мир полностью не преобразится?

– Не знаю, – сказал Гриффин. – Никто точно не знает будущее. Переместятся ли рычаги власти в Китай или Америку, или Британия будет всеми зубами и когтями цепляться за свое место – предсказать невозможно.

– Тогда откуда тебе знать, что ваши действия на что-то влияют?

– Я не могу предсказать, как сложится каждый акт, – уточнил Гриффин. – Но точно знаю, что богатство Британии зависит от добычи. И по мере роста у Британии остаются только два варианта: либо механизмы принуждения становятся гораздо более жестокими, либо страна терпит крах. Первое более вероятно. Но это может привести и ко второму.

– Такая неравная борьба, – уныло произнес Робин. – На одной стороне – вы, а на другой – вся империя.

– Только если считаешь империю непоколебимой. Но это не так. Возьмем нынешнее время. Мы застали уже самый конец большого кризиса в Атлантике, после того как монархические империи пали одна за другой. Британия и Франция проиграли в Америке, а затем вступили в войну друг против друга, что никому не принесло пользы. Сейчас мы наблюдаем новую консолидацию власти – это правда, Британия получила Бенгалию, голландскую Яву и Капскую колонию, и если получит желаемое в Китае, если сумеет обратить вспять торговый дисбаланс, она будет несокрушима. Но нет ничего высеченного в камне и даже в серебре, если уж на то пошло. Очень многое зависит от разных случайностей, и именно в такой переломный момент мы можем немного подтолкнуть. Именно в это время личный выбор, даже крохотная армия сопротивления играют роль. Возьмем, к примеру, Барбадос. Или Ямайку. Мы посылали туда пластины во время восстаний…

– Но те восстания рабов подавили, – напомнил Робин.

– А рабство запретили, разве не так? – возразил Гриффин. – По крайней мере, на британских территориях. Нет, я не утверждаю, что все хорошо, и не могу говорить, будто только благодаря нам внесли изменения в британское законодательство. Уверен, аболиционисты возмутились бы по этому поводу. Но если ты думаешь, что закон 1833 года был принят из-за моральной чувствительности британцев, то ошибаешься. Его приняли, потому что не могли и дальше нести убытки.

Он помахал рукой, очерчивая невидимую карту.

– Именно в такие моменты мы получаем рычаги власти. Если надавить в нужных местах, если устроим потери там, где империя не сможет их терпеть, мы создадим переломный момент. Тогда будущее становится шатким, и перемены возможны. История – это не готовый гобелен, который приходится терпеть, не закрытый мир, откуда нет выхода. Мы можем сами ее формировать. Творить ее. Мы просто обязаны.

– Ты и правда в это веришь, – потрясенно сказал Робин.

Для него такие абстрактные рассуждения стали бы поводом отрешиться от мира, укрыться в безопасности мертвых языков и книг. Для Гриффина это был призыв к сплочению.

– Иначе нельзя, – ответил Гриффин. – Иначе выйдет, что ты прав. Что у нас ничего нет.

После этого разговора Гриффин, похоже, пришел к выводу, что Робин не предаст общество Гермеса, и стал давать гораздо больше заданий. Не все они были связаны с кражами. Чаще Гриффин просил разные тексты: этимологические справочники, страницы из «Грамматик», орфографические таблицы, которые легко было получить, скопировать и вернуть, не привлекая внимания. Тем не менее Робину приходилось с умом выбирать момент, когда и как брать книги, поскольку он мог вызвать подозрения, если бы тайком брал материалы, не относящиеся к его сфере деятельности. Однажды Илзе, старшекурсница из Японии, поинтересовалась, что он делает с древне- немецкой «Грамматикой», и ему пришлось, запинаясь, объяснять, что он случайно вытащил эту книгу, когда пытался проследить хеттское происхождение китайского слова. Не важно, что он находился совсем не в той секции библиотеки. Илзе, похоже, поверила, что он просто глуповат.

В целом просьбы Гриффина не доставляли хлопот. Все было не так романтично, как Робин себе представлял и, возможно, надеялся. Ни захватывающих эскапад, ни тайных разговоров на мостах над быстрой рекой. Все было так обыденно. Общество Гермеса гордилось своей незаметностью и тем, как хорошо умеет скрывать информацию даже от своих членов. Если в один прекрасный день Гриффин исчезнет, Робин с трудом сможет доказать кому-либо, что общество Гермеса существовало не только как плод его воображения. Ему часто казалось, что он часть вовсе не тайного общества, а скорее большого и скучного бюрократического учреждения, функционирующего с безупречной точностью.

Даже кражи стали обыденными. Профессора Вавилона, казалось, совершенно не замечали, что у них вообще что-то крадут. Общество «Гермес» крало серебро в очень малых количествах, скрывая это с помощью бухгалтерских ухищрений, поскольку, как объяснил Гриффин, в этом и заключается преимущество гуманитарного факультета – здесь никто не разбирается в арифметике.

– Плейфер не обратил бы внимания и на исчезновение нескольких ящиков серебра, если бы никто другой не проверял, – сказал он Робину. – Думаешь, он аккуратно ведет учет? Да он с трудом умеет складывать двузначные числа!

Бывали дни, когда Гриффин вообще не упоминал «Гермес», вместо этого они целый час шли до Порт-Медоу и обратно, и Гриффин расспрашивал Робина о жизни в Оксфорде – его достижениях в гребле, любимых книжных магазинах, еде в столовой и буфете.

Робин отвечал осторожно. Он все ждал, что разгорится спор, что его любовь к обычным булочкам станет доказательством буржуазных стремлений. Но Гриффин только спрашивал, и постепенно Робина осенило, что, возможно, Гриффин просто скучает по студенческой жизни.

– Обожаю универ на Рождество, – сказал Гриффин однажды вечером. – В это время Оксфорд погружается в собственное волшебство.

Солнце уже село. Приятная прохлада сменилась пробирающим до костей холодом, но город сиял от рождественских свечей и падал легкий снежок. Чудесно. Робин замедлил шаг, желая насладиться этим зрелищем, но тут заметил, что Гриффина трясет.

– Гриффин, ты… – Робин заколебался, не зная, как вежливо спросить. – Это твое единственное пальто?

Гриффин напрягся, как ощерившийся пес.

– А что?

– Просто… Я как раз получил стипендию, если хочешь, куплю тебе что-нибудь потеплее…

– Не надо меня опекать. – Робин тут же пожалел, что заговорил на эту тему. Гриффин слишком горд. Он не примет милостыню, ему не нужно даже сочувствие. – Мне не нужны твои деньги.

– Как хочешь, – обиженно отозвался Робин.

Целый квартал они прошли молча. А затем Гриффин спросил в явной попытке протянуть оливковую ветвь:

– А ты чем займешься на Рождество?

– Сначала будет ужин в столовой.

– С бесконечными молитвами на латыни, жареным гусем и рождественским пудингом, неотличимым от свиного сала. А что-нибудь приятное?

Робин усмехнулся.

– Миссис Пайпер припасла для меня пироги в Джерико.

– С мясом и почками?

– С курицей и луком. Мои любимые. А еще лимонный пирог для Летти и шоколадный пирог с орехами пекан для Рами и Виктуар.

– Благослови Господь миссис Пайпер, – сказал Гриффин. – В мое время у профессора служила старая карга по имени миссис Питерхаус. Не стала бы готовить даже ради спасения собственной жизни, но всегда отпускала замечания о полукровках, как только я оказывался поблизости и мог услышать. Но ему это тоже не нравилось, наверное, поэтому он ее и уволил.

Они свернули налево, на Корнмаркет-стрит. Теперь они оказались поблизости от башни, и Гриффин стал каким-то дерганным: Робин подозревал, что вскоре их пути разойдутся.

– Пока я не забыл. – Гриффин сунул руку в карман, вытащил пакет и отдал его Робину. – Я тебе кое-что принес.