Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 15
Ну и ну! Официантка оказывается давнишней подружкой Мары и Стеф. Она берет с нас всего-навсего три евро — за три высоких бокала просекко, сыр и хлеб. Мы уже собираемся выходить, когда женщина, которая смотрела на меня, встает и подходит.
— Извините, — обращается она ко мне по-итальянски, — я только хотела сказать, что на вас очень красивое платье.
— Спасибо, — вежливо отвечаю я. Это платье — мое любимое. Честно говоря, оно у меня единственное: из однотонного коричневато-желтого шелка, до колен, с длинными рукавами и тоненькой золотой каймой. Его сшила мне мама.
— Такой изысканный цвет и покрой, и на вас сидит просто восхитительно. Вы его приобрели в Венеции? — спрашивает женщина.
— Нет, это платье из Индии, — отвечает за меня Стеф, глядя на женщину с любезно-непроницаемым видом — она так умеет.
— А! Сшито на заказ. Разумеется, это видно. У меня когда-то было похожее платье. Бледно-розовое с золотой оторочкой.
Мы дружески прощаемся и уже за пределами остерии обмениваемся со Стеф хитрыми улыбками.
— Какая милая синьора, — произносит Стеф.
— Ага.
— Из богемы, судя по всему.
— Да, наверное.
— Такая приветливая.
— Очень приветливая и элегантная. Учительница рисования совершает Большое путешествие, — высказываю я предположение.
— Да нет, она, конечно, венецианка. Это ясно по ее произношению. Но наверняка учительница рисования.
— Пожалуй, — я начинаю смеяться.
— И что-то мне подсказывает, что она, наверное, лесбиянка, — невыразительно бросает Стеф.
— Да, наверняка лесбиянка! — смеюсь я.
Что ж, Венеция может официально не признавать, что здесь имеются гомосексуалисты, но… в таком случае тут кошмарное количество людей, скрывающих свою ориентацию.
Я все больше влюбляюсь в Венецию. Здесь можно не спать всю ночь, перекочевывая со спектакля на выставку, здесь никогда не проголодаешься — там выпьешь бокал шампанского, там перехватишь кусочек хлеба с сыром или мясную фрикадельку (уна польпетта — какое аппетитное, пухлое словечко!) — и везде будешь наслаждаться теплой атмосферой, но главное — абсолютной, беспримесной радостью просто от того, что живешь на свете. Вести культурную жизнь в Венеции означает, что люди начинают такие вот ночные выходы с четырнадцати лет и продолжают в том же духе до девяноста и более.
Мы добираемся до бара в парижском стиле совсем рядом с моей новой квартиркой, на Рио Марин. Там встречаем еще одну подружку Стефании. Отмечаю, что у нее странная манера пожимать руку: она сжимает мою ладонь изо всех сил и, подняв руку вверх на несколько сантиметров, разжимает пальцы, так что моя рука падает. С ней ее друг — противный тип, настоящий собственник: обхватив девушку обеими руками за талию, он держит ее крепко, не давая встать. Нам ему представляют, но парню явно нет до нас никакого дела.
За стойкой бара трудится красивый, но глупый русский юноша, и Мара, изнемогающая без мужского внимания, отправляется с ним поболтать. Вот их разговор в дословном изложении.
— Я впервые проработал здесь целую неделю, — говорит он. — Обычно я работаю только изредка.
— О нет, это не может быть правдой, — обольстительно воркует Мара.
— Это правда. — Парень явно озадачен.
— Но каждый раз, как я сюда захожу, ты здесь.
— А, — отвечает он, еще более заинтригованный.
— Так может, это судьба? — предполагает Мара.
— Не знаю, — говорит он совершенно честно: он действительно этого не знает.
Мара оставляет его в покое и со вздохом падает в кресло.
— Не заинтересовался, — говорит она с заметным облегчением. — К тому же он глуп.
— Ну, Мара, мы ведь и так это знали, — мягко произносит Стеф.
После бара идем посмотреть на «мой» дом — он за углом, на кампьелло, — и долго стоим, пытаясь определить, какое окно мое. Я делаю глубокий вдох.
— Просто проверяю, не пахнет ли здесь водорослями, как в некоторых районах Венеции. Если запах есть, буду напоминать себе, что он совершенно естественный. Или представлять, что пахнет чем-нибудь другим, — объясняю я.
— Ах! Чудное благоухание фиалок! — восклицает Мара. — Какой тонкий у них аромат!
На следующее утро мы со Стефанией и ее парнем Бруно собираемся на пляж (Бруно должен присоединиться к нам по дороге). День солнечный, жаркий, ветреный. Бросается в глаза, что в городе много упитанных детей со всего света. Слышу, как особенно тучный мальчишка-американец лет восьми тонким голосом окликает отца:
— Папа, может, присядем? Мне надо отдышаться!
— Конечно, — отвечает отец, — давай присядем, отдышись.
Удивительно, еще только десять утра, парнишке всего восемь лет, чем же он занимался всю неделю — на гору взбирался или махал киркой в рудниках?
Не меньше и пожилых людей, не только туристов. Венецианцы, как обычно, выходят за покупками на Страда Нова. Прилавки с овощами открываются рано. Где-то на уровне коленей дедушек и бабушек носятся внуки. Дети достаточно вольно чувствуют себя в Венеции, где нет опасности, что их может сбить машина.
Мы со Стефанией останавливаемся, разглядывая витрину, а Неро, которого мы взяли с собой, в этот момент пытается обнюхать пушистую собачонку ростом с наперсток. Та, пронзительно взвизгнув (похоже на детскую игрушку с пищиком), взлетает на руки хозяину. Владелец собачки и его жена в панике вертят свое сокровище, сжимают, дуют на шерстку, ища следы повреждений. Они на грани истерики. Мы со Стеф обмениваемся взглядами. Неро спокойно стоит рядом с нами.
— Извините. Мне очень неловко, следовало бы лучше за ним смотреть, — обращается Стефания к мужчине. — Что там, есть кровь?
— К счастью, нет! О чем вы только думаете! Вашей собаке необходим намордник!
— Но моя собака не нападала на вашу. Неро просто хотел познакомиться. Если вы уверены, что с вашей собакой все в порядке… Все равно, извините, надеюсь, все обошлось. Что с этим поделаешь, ведь собаки… этим все сказано.
Но мужчина явно настроен на борьбу. Красный как рак, в майке, обтягивающей живот, и отутюженных брюках из полиэстера. Его супруга помалкивает. Она очень смуглая, высокая, с фигурой, похожей на луковицу. Ярко-алая помада, легинсы с ярким, каким-то тропическим рисунком и маечка с золотой аппликацией. Собачонка — из тех крошечных невротичных существ, которых можно задушить одной рукой.
— Этим не все сказано, — злобно шипит мужчина на Стефанию. — Ваша собака представляет угрозу, это необходимо пресечь!
— Но почему? Вы же видели, к вашей собачке наш пес даже не прикоснулся. Когда он был щенком, ему приходилось сталкиваться с агрессией более взрослых и крупных собак. Это естественно.
— Ваша собака уже не щенок!
Мужчина продолжает кричать, брызжа слюной. Собачонку он держит перед собой, у самого лица, как редкостный брильянт. Псинка подыгрывает хозяину: изображает, что насмерть перепугана, скулит, учащенно дышит, нервно озирается, будто наш Неро прячется в засаде с ножом и вилкой в лапах и уже облизывается, заправляя за ошейник салфетку. По мужчине видно, что вряд ли он будет счастлив (если он вообще способен на это), если мы не наденем на Неро намордник, не свяжем ему лапы, а еще лучше — не забьем до смерти камнями на площади Святых Апостолов перед толпой улюлюкающих венецианцев.
Наконец он предъявляет нам свой главный козырь:
— Я — должностное лицо, и не разговаривайте со мной в таком тоне. Лучше предъявите ваши документы, и еще посмотрим, в чью пользу будет разрешена проблема.
— Вы должностное лицо? — переспрашивает Стеф. — Отлично. Давайте пойдем в полицейский участок и во всем разберемся там. Я с вами совершенно согласна — это лучшее, что мы можем сделать.
— Нет… ни к чему идти в полицию, — произносит мужчина, захваченный врасплох. — Достаточно того, что я посмотрю ваши документы. Вы не имеет права так со мной разговаривать!
Не без труда дотянувшись до заднего кармана брюк, он извлекает какое-то удостоверение и сует его в лицо Стеф.