Венеция. Под кожей города любви - Бидиша. Страница 21

Тициана подходит сзади и легко касается моего плеча. Если я похожа на оплавленную сальную свечу, то она выглядит, будто гуляла у реки и рвала альпийские цветы. Отмечаю, что Тициана предпочитает радужные, чистые цвета. К моему великому облегчению, она берет самый тяжелый мешок и за руку тащит меня к дому. По пути она говорит, что мы должны разговаривать по-итальянски.

— Боюсь, тогда нам понадобится переводчик, — кряхчу я, правда, по-итальянски.

— Почему это?

— Потому что я ничего не понимаю.

Все эти фразы я разучила заранее.

— Да брось ты. Ты очень хорошо говоришь. А Лукреция? Где она?

— Она сегодня… как бы это сказать… — Я изображаю на лице усталость.

— А Стефания?

— В Падуе. — Делаю вид, что печатаю на машинке.

— А, понятно. Ну, идем.

Мы переходим мост и оказываемся на площади. Я поднимаю глаза и обнаруживаю, что табличку с названием подновили: Кампьелло Ка’Дзен — теперь она легко читается. «Маленькая площадь дворца Дзен» — так я перевожу это название. Бурно радуясь, пытаюсь объяснить Тициане, что выражение «Стань как дзен!» в течение нескольких лет было нашим со Стеф девизом, но у меня ничего не получается. Тициана вручает мне ключи от квартиры.

— Мои ключи, — киваю я, — кьяве, — повторяю по-итальянски.

— Да. Их тут два, так что…

— Я отдам один Стефании, на всякий случай.

Мы проходим, открываем первую дверь, номер 2571. Квартира прибрана, все в идеальном порядке. Владелец, должно быть, моряк: все стены увешаны картинами и фотографиями кораблей, еще здесь есть морская карта лагуны, испещренная чернильными пометками, касающимися координат и сведений о погоде. На первом этаже, конечно, глупо рассчитывать на вид из окна, но из спальни видна вся улица: антикварные и книжные магазины, мастерская керамики и магазин художественных принадлежностей.

Тициана торопливо открывает один шкаф за другим, объясняет мне, где что лежит.

— Это моя первая квартира, — говорю я, но использую неправильное слово: «примеро».

— Примо. Примеро — по-испански.

— Ясно… В Лондоне я живу с матерью.

— Но в Италии это нормально. Дети и родители живут вместе.

Нам нужно сделать ксерокопию моего паспорта, чтобы в полиции знали, где я живу. Выходим. Тициана рекомендует несколько кафе и баров, дает последние наставления — владелец предпочитает наличные, платить надо по десятым числам каждого месяца. Он сожалеет, что не нашел времени отремонтировать одну из стен, и я не должна обращать внимания на то, что с нее сыплется штукатурка.

Прощаясь, Тициана говорит:

— Я уверена, что ты прекрасно говоришь по-итальянски, только перестань стесняться. На скольких еще языках ты говоришь?

Отвечаю ей.

— Так держать! — Она целует меня в щеку. — Надеюсь скоро увидеться с тобой и Стеф. Выпьем вместе кофе или вина. Или я вас приглашу куда-нибудь.

Я остаюсь одна в своих «примо» апартаментах. Звонит Стефания: ее родители, наверняка движимые чувством облегчения оттого, что я наконец-то выкатилась от них, приглашают меня в тот же вечер, чтобы отпраздновать мое официальное (заверенное полицией) водворение в Венеции в качестве временно проживающей.

Позже план меняется: ужин переносится из квартиры родителей Стеф в остерию «La Cantina». Мы со Стеф встречаемся раньше, занимаем места на открытом воздухе. Через два столика от нас сидит Тициана с двумя подружками и своей собакой Коко. Обмениваемся приветствиями и поцелуями. Старший официант сообщает нам, какие блюда подаются в этот вечер. На стол перед нами он кладет меню.

— В остерии вроде этой все зависит от шефа, — шепчет мне Стеф и переводит названия блюд: — Это семга, а это… — она затрудняется, — ну, тот, что всегда с Санта-Клаусом…

— Олень, — подсказываю я и чувствую, как рот наполняется слюной.

— Да, так. А вот это — голубь. Ниже… то же, что Бемби…

— Такой же маленький, как Бемби? — спрашиваю я, не понимая, что она хочет сказать. — Детеныш? Может быть, ты имеешь в виду его маму?

— Нет, нет, Бемби, малыш Бемби…

Оставив Бемби в покое, Стеф пытается сделать заказ, но официант говорит:

— Собственно, ваши родители уже звонили Марчелло, — шеф-повару, догадываюсь я, — и сказали, что вы будете есть.

Мы с подругой хохочем, когда появляются и сами виновники нашего веселья. Солнце уже зашло, на улице темно, горят огни.

Походит Марчелло, шеф, засвидетельствовать нам свое почтение. Это маленький круглый человек с круглой лысой головой и круглым лицом снеговика. Держится он уверенно, как профессионал, но приветливо.

— Марчелло, мы в твоих руках, — говорит Грегорио.

Грегорио пытается решить, какое вино мы будем пить, но потом предоставляет Марчелло право выбора. Вино приносят — хорошее красное, — Марчелло сам откупоривает бутылку и усиленно его расхваливает, а мы тем временем шутим по этому поводу.

— Марчелло, каков диапазон цен? Ты меня не грабишь? За сколько ты его приобрел и сколько возьмешь с меня? Я не уверен, что могу доверять твоему выбору, — смеется Грегорио. — Ты нас тут принимаешь всего-то лет пятнадцать или двадцать, еще не успел изучить наши вкусы. Расскажи мне об этом вине, посмотрим, что ты знаешь.

— Себестоимость бутылки — три евро, а покупал я за десять, — говорит Марчелло; в глазах у него лукавые искорки. — И уж конечно, цена утроилась, пока вино добиралось до этого стола!

Что мы ели: на закуску копченую семгу с красным луком, помидорами и зеленью; затем принесли сложное блюдо с голубями и олениной, в качестве гарнира — кабачки и морковь, в качестве приправы — горчица. Потом принесли разнообразные сыры, один из которых был совсем жидким, а на вкус горьковатым. Под конец — граппа для Грегорио в стаканчике с запотевшими стенками.

Остерия расположена напротив церкви в греческом стиле.

— Взгляните только на эту церковь, — произносит Грегорио в какой-то момент, явно решив, что я все понимаю по-итальянски, а значит, пора прекращать лингвистические уступки в виде английского. — Какие колонны! Подумать только, ведь это монолитные каменные глыбы — и такие прямые. Мастер, высекавший их, не пользовался никакими механизмами. Нет, это потрясающе! Лукреция, ты не смотришь.

— Я смотрю, Грегорио, — раздраженно отвечает Лукреция. — Я не в восторге от этой церкви, — говорит она мне по-английски, — потому что мне приходилось ходить в нее, когда я росла.

Грегорио достает ручку и начинает чертить что-то на салфетке. Когда места на ней почти не остается, он берет мою.

— Христианские церкви в плане выглядят вот так — у них форма креста. У греческих церквей все стороны креста равны. Думаю, в этом содержится аполлоническое начало, гармоничность.

Слушая его, я киваю.

Грегорио описывает мне изумительную архитектуру отеля, который он видел в Бразилии.

— Так приятно сталкиваться с тем, за чем стоит идея, — говорит он и неожиданно сменяет тему: — Мне всегда хотелось пожить в отеле постоянным клиентом. В Бразилии я несколько раз спрашивал управляющего, сколько это может стоить, и с каждым разом цена становилась все ниже и ниже.

— Стирать не надо, — мечтательно говорю я.

— И каждое утро, когда спускаешься в вестибюль, чувствуешь себя важной персоной: «Ах! Доброе утро, сэр!»

— У вас есть для меня сообщения? — подхватываю я, делая вид, будто держу гостиничного служащего за ворот. — А почта? Проверьте, пожалуйста, и распорядитесь, чтобы мне подали автомобиль.

Мы смеемся, Грегорио хлопает меня по спине. В присутствии мужа Лукреция становится тише воды ниже травы, а он всегда оживлен.

Какое-то время мы сидим молча и разглядываем публику.

— Мы живем, как в семнадцатом веке, — говорит Лукреция. — Потому что всюду ходим пешком, потому что вынуждены ограничивать развитие новых районов, потому что город законсервирован. Здесь есть несколько старинных семей, чьи родословные можно проследить вплоть до Римской империи. Самое главное то, что венецианцам нравится идея Венеции, и они хотят сохранить ее навсегда.