Роза в цвету - Олкотт Луиза Мэй. Страница 34

– Больше никто и не узнает. А как тебе это удалось, дядя?

– А я вылез в высокое окно своего кабинета и изловчился вытащить его наружу: воздух, движение и пригоршня холодной воды привели его в чувство, и он сам обрадовался тому, что я доставил его домой. Как ты помнишь, комнаты его на первом этаже, так что мы никого не побеспокоили, и когда я уходил, он уже спал крепким сном.

– Огромное тебе спасибо, – вздохнула Роза. – А Брут? Он никого не перепугал, когда вернулся один?

– Никого. Хитрая зверюга безмятежно отправилась на конюшню, а сонный грум не стал задавать никаких вопросов – Чарли часто отпускает своего коня добираться туда самостоятельно, если час поздний или погода скверная. Не переживай, душа моя, о приходе и уходе нашего бедолаги знаем только ты и я, а мы ему все простим во имя любви.

– Простим, но не забудем. Я уж точно не смогу, и он никогда уже не станет для меня тем Чарли, которым я так любовалась и гордилась все эти годы. Ах, дядя, какая жалость! Какая жалость!

– Девочка моя нежная, не мучайся ты так, – к счастью, болезнь его излечима! Я не хочу сказать, что она не опасна, однако твердо уверен, что, попав под доброе влияние, Чарли вернется на правильный путь, ведь побуждения у него самые лучшие и это его единственный порок. Винить его я не могу, потому что это мать за ним недосмотрела. Должен тебе сказать, Роза, что иногда я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться и не рявкнуть ей прямо в уши, что она губит бессмертную душу, за которую в ответе перед Создателем!

Доктор Алек редко говорил в таком тоне, но уж если говорил, делалось страшно, потому что возмущение его всегда было праведным, а гневным рявканьем порою удается вырвать из сновидений задремавшую душу, которую не растормошить ласковыми словами. Розе это пришлось по душе, и она очень пожалела, что тетя Клара не присутствует при этой благотворной вспышке, ибо она нуждалась в пробуждении от самовлюбленного сна, в котором жила уже давно.

– Да, прошу тебя, спаси Чарли, пока не поздно! – воскликнула Роза, и сама загоревшись тем же пылом, – дядя же ее напоминал рассвирепевшего льва: он мерил комнату шагами, стиснув кулаки, в глазах полыхала отчаянная решимость, он явно был готов почти на все.

– А ты согласишься мне помочь? – спросил он, внезапно остановившись и бросив на Розу взгляд, который заставил ее вытянуться во весь рост и пылко ответить:

– Да, конечно.

– Тогда не влюбляйся в него пока.

Роза вздрогнула, но сумела заговорить ровным голосом, хотя сердце пустилось вскачь, а щеки зарделись:

– Но почему?

– Во-первых, потому, что негоже женщине отдавать свое счастье в руки человека, лишенного твердых принципов; во-вторых, потому, что надежда сделаться достойным тебя поможет ему сильнее, чем все мои нотации и наставления. В-третьих, потому, что нам потребуются все наши запасы смекалки и терпения, чтобы искоренить вред, наносившийся на протяжении почти четверти века. Понимаешь, о чем я?

– Да, сэр.

– Сумеешь ли ты сказать «нет», когда он попросит тебя сказать «да», готова ли отложить на будущее свое счастье?

– Готова.

– И сделаешь это?

– Сделаю.

– Этого мне довольно, и ты сняла тяжкий груз с моего сердца. Я не могу не видеть того, что происходит, не могу не содрогаться при мысли, что ты пустишься в жизненное плавание с таким ненадежным лоцманом, как наш бедный Чарли. Ты ответила в точности так, как я и надеялся, – и я очень горжусь моей девочкой!

Они стояли на противоположных концах комнаты, и у доктора Алека был вид военачальника, отдающего приказы, а у Розы – вид хорошо вышколенного рядового, готового их исполнить, при этом оба напоминали воинов перед битвой: нервы натянуты, кровь стремительно струится по жилам, как оно бывает с храбрецами, облачающимися в доспехи. При последних словах дядя шагнул к Розе, откинул волосы с ее лица и поцеловал ее в лоб с нежной серьезностью; при этом смотрел он на нее так, будто бы награждал Крестом Виктории за доблесть, проявленную в бою.

Больше они ничего не успели обсудить, потому что бабушка Биби позвала их вниз, а потом начался день со всеми его обязанностями. Тем не менее короткий разговор показал Розе, как она должна действовать, и подготовил ее к этим действиям: мысли ее обратились к долгу любящего человека перед самим собой – а ведь особые обязанности налагают на нас любые переживания и страсти, способные украсить или изуродовать человеческую жизнь.

В тот день у нее было довольно времени для размышлений наедине с собой, ибо все отдыхали после вчерашнего празднества, Роза же сидела в своей комнатке и строила планы на новый год, причем среди планов этих было столько добрых дел, великих преуспеяний и романтических прикрас, что, воплотись они все в жизнь, хватило бы на все новое тысячелетие. Но у Розы сразу же стало легче на душе, и размышления эти скрасили ей долгие часы, омраченные тайным желанием вызнать, когда же придет Чарли, и тайным страхом перед их новой встречей. Роза была уверена, что он явится, угнетенный грузом раскаяния и стыда, и в душе у нее боролись жалость, которую она испытывала вопреки всему, и неудовольствие, которое ей предстояло продемонстрировать. Она решила, что говорить будет мягко, но откровенно; что станет и упрекать, и утешать, а еще попытается извлечь пользу из размягчения чувств и вдохновить провинившегося на стремление ко всем мыслимым добродетелям, чтобы в итоге из него получился идеальный мужчина.

Эти нежные заблуждения поглотили все ее мысли, и вот, тешась ими, она сидела, глядя в западное окно на вечернюю зарю и мечтательно созерцая игру света на далеких горах, которые четко обрисовались на фоне оранжевого неба, – и тут хлопнула дверь, отчего Роза сразу же выпрямилась в кресле и произнесла, задохнувшись:

– Идет! Я должна помнить, что обещала дяде, и проявить твердость.

Обычно появления Чарли сопровождались тем или иным музыкальным приветом. Сегодня он не насвистывал и не напевал – вошел так тихо, что Роза сразу поняла: предстоящей встречи он боится не меньше, чем она сама; сочувствуя его столь понятному смятению, она не оглядывалась, пока шаги не приблизились совсем. Роза подумала: пожалуй, ему стоит встать на колени, как он делал в детстве, когда был перед кем-то виноват, но она надеялась, что этого не случится, ведь ее это приведет в смятение, вот она и ждала, волнуясь, как он себя покажет.

Надо сказать, первое его действие потрясло ее до глубины души, потому что на колени ей упал прелестный букетик, а потом голос, как всегда бодрый и жизнерадостный, произнес:

– А вот и она! Наша красавица, как всегда, задумчива. Что, земля внутри пустая, кукла набита опилками, а сама ты решила уйти в монастырь, кузина?

Роза была так ошарашена его несказанной наглостью, что цветы так и остались лежать незамеченными, а она обратила к нему лицо, на котором изумление, упрек и нечто вроде стыда проступили столь явственно, что не понять ее переживаний было невозможно. Чарли понял, ему хватило воспитания густо покраснеть и потупить глаза, после чего он произнес поспешно, хотя и в том же беспечном тоне:

– Смиренно прошу меня извинить за вчерашний поздний визит. Не брани меня сильно, кузина. Ты же знаешь, Америка ждет, что в новогоднюю ночь каждый исполнит свой долг.

– Я устала прощать! Ты заставляешь меня нарушать обещания с той же легкостью, как и много лет назад, и я больше ничего не намерена у тебя просить, – ответила Роза, откладывая букет в сторону, ибо извинение ее не удовлетворило и ей не нравилось, что Чарли пытается купить ее молчание.

– Но, душенька моя, ты такая вся правильная, с такими странными представлениями, так вечно сердишься из-за всяких пустяков, что тебе не потрафишь, сколько ни старайся, – начал было Чарли – он явно смущался, но не хотел из гордыни демонстрировать свое раскаяние, причем сожалел он не о том, что провинился, а о том, что кузина это заметила.

– Я не сержусь, мне грустно и больно, потому что, на мой взгляд, мужчина должен исполнять свой долг совсем иначе и держать свое слово до последнего – как вот его пытаюсь держать я. Если ты считаешь это «странными представлениями», то прошу прощения, я не стану более тебе докучать своими старомодными взглядами.