Мистер Кэвендиш, я полагаю (ЛП) - Куин Джулия. Страница 25

– Моя мать, может, немного ворчлива, – сказала она. – Хорошо, больше, чем немного. Но отец, кажется, не возражает. Он знает, что это только потому, что она чувствует себя обязанной увидеть всех своих дочерей пристроенными. А это является, конечно, и его желанием. Он только не желает быть вовлечённым в детали.

Томас одобрительно закивал. На дочерей, видимо, уходит достаточно много усилий.

– Он поддакивает ей несколько минут, – продолжала Амелия, – потому что знает, как ей нравится, когда её слушают, но затем он чаще всего только качает головой и уходит. Я думаю, что он более счастлив вдали от дома, когда гуляет со своими собаками.

– Собаками?

– У него их двадцать пять.

– Вот те на!

Она сделала гримасу.

– Мы всё пытаемся убедить его, что их слишком много, но он настаивает, что любой мужчина с пятью дочерьми заслуживает в пять раз больше собак.

Он попытался подавить образ в своём воображении.

– Пожалуйста, скажи мне, что ни одна не включена в твоё приданое.

– Вы должны проверить, – сказала она, а глаза заискрились озорством. – Я никогда не видела соглашения о помолвке.

Его глаза удерживали её в течение долго тянущегося мгновения, затем он сказал:

– Это значит, нет.

Но она удерживала озадаченное выражение на лице довольно долго, что заставило его добавить:

– Я надеюсь.

Она засмеялась:

– Он не перенесёт расставания с ними. Меня, я думаю, он будет счастлив сбыть с рук, но своих собак … Никогда. – А затем:

– Ваши родители хорошо ладили?

Он почувствовал, как мрачнеет, и в голове снова заколотило.

– Нет.

Она какое–то время наблюдала за его лицом, и он не был уверен, что хотел бы знать о том, что она видела там, потому что в её глазах было почти сострадание, когда она заговорила с ним:

– Сожалею.

– Не надо, – сказал он отрывисто. – Это прошло, и они мертвы, и теперь ничего не поделаешь с этим.

– Но… – Она остановилась, на её глаза набежала грусть. – Не имеет значения.

Он ничего не хотел говорить ей. Он никогда и ни с кем не обсуждал своих родителей, даже с Гарри, а тот был свидетелем всего этого. Но Амелия сидела там так тихо, с выражением такого понимания на лице… даже притом, что… хорошо, она не могла, возможно, понять, не с её замечательной, скучной и традиционной семьёй. Но что–то было в её глазах, что–то тёплое, и казалось, будто она уже знала его, как будто она знала его всегда и просто ждала его, чтобы он узнал её.

– Мой отец ненавидел мою мать, – слова слетели с его губ прежде, чем он даже понял, что он произнёс их.

Её глаза расширились, но она промолчала.

– Он ненавидел всё, что она олицетворяла. Она была незнатного происхождения, ты же знаешь.

Она кивнула. Конечно, она знала. Все знали. Никого это, казалось, не слишком волновало, но все знали, что новая герцогиня родилась даже без единого родственника с титулом.

Титул. Сейчас это было ценностью. Его отец потратил всю свою жизнь, поклоняясь алтарю своего собственного класса – аристократии, а теперь оказалось, что он действительно вообще никогда не был герцогом. Не был, если у родителей мистера Одли было желание связать себя брачными узами.

– Уиндхем? – сказала она мягко.

Его голова дёрнулась к ней. Он, должно быть, задумался о своём.

–Томас, – напомнил он ей.

Слабый румянец распространился по её щекам. Не смущения, он понял, а удовольствия. Мысль согрела его глубоко внутри и затем ещё глубже, в небольшом уголке его сердца, бездействовавшем в течение многих лет.

–Томас, – шёпотом сказала она.

Этого было достаточно, чтобы заставить его захотеть сказать больше:

–Он женился на ней прежде, чем получил титул, – объяснил он. – Ещё тогда, когда он был третьим сыном.

– Один из его братьев утонул, не так ли?

Ах да, любимый Джон, который мог произвести на свет законного или незаконного сына.

– Второй сын, да? – спокойно спросила Амелия.

Томас кивнул, потому что не было ничего иного, что он мог бы сделать. Он не собирался говорить ей о том, что выяснилось днём ранее. Боже мой, это безумие. Менее двадцати четырёх часов назад он с удовольствием целовал её в саду, думая, что наконец–то пришло время сделать её своей герцогиней, а теперь он даже не знал, кто же он такой.

– Джон, – он вынудил себя сказать. – Он был любимчиком моей бабушки. Его судно затонуло в Ирландском море. А затем, год спустя, лихорадка унесла старого герцога и его старшего сына… обоих в течение недели… и внезапно мой отец стал наследником.

– Это, должно быть, было неожиданностью, – пробормотала она.

– Действительно. Никто не предполагал, что он станет герцогом. У него было три возможности: армия, духовенство, или брак с наследницей, – Томас грубо рассмеялся.

– Я даже не могу представить, что кто–то удивился, когда он выбрал выгодную партию. А что касается моей матери… это самая забавная часть. Ее семья тоже была разочарована. Даже больше.

Она отпрянула, робкое удивление окрасило её лицо.

– Несмотря на то, что они породнились с Уиндхемами?

– Они были дико богаты, – объяснил Томас. – Фабрики её отца были разбросаны по всему Северу (прим. перевод. Имеются в виду Северные графства Англии, севернее Йоркшира и Ланкашира включительно.). Она была его единственным ребёнком. Они определённо полагали, что могли купить ей титул. В то время, у моего отца его не было. Только маленькая надежда на наследство.

– Что случилось?

Он пожал плечами.

– Понятия не имею. Моя мать была довольно симпатичной. И, конечно же, она была весьма богата. Но её не принимали. И поэтому им пришлось согласиться на моего отца.

– Кто–то думал, что это он согласился на неё, – предположила Амелия.

Томас мрачно кивнул.

– Он не особо любил её, когда женился на ней, но когда оба его старших брата умерли и он стал герцогом, он возненавидел её. И он никогда не трудился скрывать это. Ни передо мной, ни перед кем–либо ещё.

– Она отвечала ему тем же?

– Я не знаю, – ответил Томас и понял, что это было странно, но он никогда не задавал себе подобный вопрос. – Она никогда не принимала ответные меры, если именно это ты имеешь в виду. – Он мысленно представил свою мать — её постоянно убитое горем лицо, несменяемое опустошение в её светло–голубых глазах. – Она только … принимала это. Слушала его оскорбления, ничего не говоря в ответ, и уходила. Нет. Нет, – сказал он, вспомнив. – Не так. Она никогда не уходила. Она всегда ждала его. Она никогда и подумать не могла о том, чтобы уйти прежде, чем он это сделает. Она никогда не посмела бы.

– Чем она занималась? – тихо спросила Амелия.

– Ей нравился сад, – вспоминал Томас. – И когда шёл дождь, она долго смотрела в окно. В действительности у неё было мало друзей. Я не думаю …

Он собирался сказать, что он не мог вспомнить, чтобы она когда–либо улыбалась, но тогда память затрепетала в его голове. Ему было семь, возможно восемь. Он собрал маленький букетик цветов для неё. Его отец был разгневан; цветы были частью тщательно спроектированного сада и не предназначались для среза. Но его мать улыбнулась. Тут же перед его отцом, её лицо расцвело, и она улыбнулась.

Странно, почему он не задумывался об этом в течение очень многих лет.

– Она редко улыбалась, – сказал он мягко, – почти никогда.

Она умерла, когда ему было двадцать, за неделю до своего мужа. Они подхватили то же самое воспаление лёгких. Это был ужасный, жестокий способ смерти, их тела, раздирал кашель, глаза потускнели от истощения и муки. Доктор, и не подумав деликатничать, сказал, что они захлебнулись в собственной жидкости. Томас всегда считал с горечью, иронией, что его родители, которые на протяжении всей жизни избегали друг друга, умерли, по существу, вместе.

И у его отца была одна последняя вещь, в которой он обвинил её. Фактически, его последними словами, были: «Она это сделала».

– Вот поэтому мы сейчас здесь, – внезапно сказал он, предлагая Амелии сухую улыбку. – Вместе.