ЛюБоль 2 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 14

– Живее, живее. С рассветом цыгане будут рыскать по берегу. Тимуру не нужны неприятности, – голос старика отдавался эхом и пульсацией в висках. Я словно видела все сквозь туман, и мне невыносимо хотелось схватить одну из машин и броситься обратно…Ману уже обнаружил пропажу. Он ищет меня…все тот же нож вошел ещё глубже в сердце, и я вздрогнула, прижав руку к груди.

Когда паром отплыл от берега, я долго вглядывалась в удаляющуюся белую кромку земли, словно ждала, что сейчас там появится другой отряд и остановит нас. Но никто не появился, а мы отплывали все дальше и дальше. Слезы застыли и замерзли в глазах. Мне казалось, что я смотрю через тонкую корку льда…Когда берег исчез из поля зрения совершенно, я услышала вдалеке протяжный волчий вой. Оглушительно громкий. Я закрыла глаза и тихо застонала…

« Как будто знак, что он таки нашел мой след…но не успел».

Глава 9

Виски оказался настолько крепким, что мне не хило ударило в голову. Даже боль в плече притупилась. Не сразу решился зайти в свой собственный шатер. Ещё у костра сидели, мясо жарили и виски шотландский распивали. Женщины напились и танцевали у костра, а я ни одну не замечал… я о ведьме светловолосой думал. Как она там без меня несколько дней? Что ела и не трогал ли кто? За эти пару недель, что она здесь была, со мной нечто странное творилось. Никогда такого не было.

Как щелкнуло во мне что-то после того, как чуть на расправу не отдал. Она тогда при мне переодевалась, а я на ее тело худое смотрел, и от возбуждения скулы сводило и сосало под ложечкой, как от голода…а ещё и от жалости. Худая, хрупкая, истощенная. Голодала она, видать, долго. Одни кости под золотистой кожей торчат. Но и это красоту ее не портило. Пока она не знала, кто я, иногда мылась, переодевалась за шторкой, не понимала, с какой жаждой смотрю на нее и как все тело от похоти трясет при взгляде на грудь ее упругую с сосками темно розовыми и на живот плоский и ноги худые, но крепкие. После этих сцен я кого-то из женщин к себе приводил, и пока Лили не было в шатре, яростно трахал, представляя, что это подо мной пленница воет и стонет. Потом, когда она поняла, что я смотрю на нее самцом похотливым, переодеваться в мое отсутствие начала, а то и вовсе на улице. И по ночам не спала почти. Сидит и смотрит в мою сторону. Боится. Пожалуй, за это я ее ненавидел больше, чем за ее происхождение.

Но за пару недель откормил слегка, румянец на её щеках появился, кожа отливать золотом сильнее стала. Я смотрел на нее и пальцы в кулаки сжимал…Черт бы ее побрал! Матьее, как же я ее хотел. Не так, как своих шлюх. Иначе хотел. Сам не знаю, как. И мне это не нравилось.

Приносил ей свою порцию, смотрел, как ест с аппетитом, и радовался. Вещи для нее потеплее нашел. Всё Бун правильно заметил. Заботился я о ней. Влекло меня невероятно. Иногда, правда, хотелось взять кинжал и в сердце ей вогнать, чтоб не манила и не соблазняла. Чтоб в жизни моей все было просто, как и раньше.

Одернул полог шатра и вошел внутрь, чувствуя, как слегка шумит в мозгах. Бросил мешок со своей долей на пол и осмотрелся по сторонам.

Как всегда, моя пленница, едва меня услышав, юркнула на свою территорию.

Шарахалась вечно, как от прокаженного. Нет, она не была трусихой, но и на разговор не шла и ела всегда одна за своей шторкой, сидя на матрасах.

Когда я возвращался, она предпочитала отсиживаться там, а я и не настаивал на общении. Довольно часто меня просто смаривало в сон, я даже раздеться не успевал.

Сбросила плащ и куртку, оставшись в одной рубахе, чуть пошатываясь, подошел к столу, разглядывая, что она там делала. Усмехнулась, увидев кружевные трусы и нитку с иголкой. Да, наша девка – мастерица на все руки. Невольно провел пальцами по шелку и представил, как он смотрится на теле… На ее теле. На ее золотистой коже.

Я посмотрел на залитый кровью рукав рубахи и поморщился, пытаясь отодрать материю, которая прилипла к ране. Резко дернул и стянул рубаху через голову. По руке и по голой груди засочилась кровь. Я глянул на рану. Промыть бы и заштопать не мешало. Сам левой не справлюсь.

– Эй, ты там живая? Сюда иди. Хватит отсиживаться. Работа для тебя есть.

***

Я поморщилась, услышав его голос. Тон, как всегда, повелительный, обращается не по имени, а намеренно уничижительно, словно стараясь лишний раз показать мне мое место пленницы. Изредка мог обратиться по имени, но с такой издевкой, что хотелось впиться ногтями в его усмехающееся, красивое лицо.

А, впрочем, я мысленно одёрнула себя, мне грех было жаловаться. Меня здесь никто не обижал, кормили, не нагружали тяжелой работой, а, главное, ни один из этих цыган не смел приблизиться ко мне. Думаю, именно поэтому Данила и поселил меня в своём шатре. Жизнь научила быть благодарной даже за мельчайшие поступки, поэтому, когда я вышла к нему и увидела полуголого с зияющей насквозь раной, то от неожиданности всплеснула руками и пошла к ведру с холодной водой. Долго искала глазами чистые тряпки, и так и не найдя и не желая выходить из шатра, оторвала от подола своей ночной рубашки кусок ткани, подхватила иголку с ниткой и подошла к Дане.

– Мне нужно, чтобы вы сели.

Подождала, пока он сядет на стул, и стала осторожно протирать тряпкой кровь.

Отец всегда говорил, что Бог создал женщин для услады мужских глаз, что удел женщины лишь радовать своего мужа и смиренно ждать его дома, устраивая семейный очаг.

А еще я не знала, что в современном мире мужчина может сражаться каждый день за свою жизнь, выживать в нечеловеческих условиях. Что он может повести за собой десятки людей и вдохновить их на подвиги не просто слезливыми речами, а собственным примером.

Огромные мужчины беспрекословно подчинялись любым командам своего цыганского предводителя, молча следуя за ним. Все разговоры о нем были пропитаны искренним благоговением и восторгом, на который только способен человек. И с каждым днём я всё чаще ловила себя на мысли, что и сама невольно восхищаюсь Данилой. Тем, как он мог взглядом поставить на место любого зарвавшегося цыгана. Или тем, как поровну делил награбленное даже между теми, кто не участвовал. Как справедливо решал любые конфликты, без которых тяжело было бы представить столь многочисленный табор.

Да, я старалась не общаться с ним и его приспешниками, но я слушала и слышала всё, что происходило вокруг.

Я откинула волосы на одно плечо и склонилась к его руке, аккуратно проводя тряпкой по краям раны. Я ожидала, что Дани хотя бы зашипит или скривится, но он, не моргая, смотрел на мою руку.

– Я училась в универе на врача…пока отец не обанкротился. Раны промывать и зашивать я умею, не бойтесь.

Не смогла промолчать, меня раздражало недоверие в его глазах. А еще… я всегда говорила с ним на «вы» это его обезоруживало. Я видела.

***

Бояться? Нет, я не боялся. Я чертовую тучу лет ничего не боюсь. Со мной делали такое, что вот эта царапина – сущая ерунда. На моем теле столько шрамов, что иногда мой друн Бек говорил, что на мне отметин больше, чем на дворовой псине.

Я смотрел на тонкие руки девушки и чувствовал, как от ее осторожных прикосновений по телу расползаются мурашки. Хотелось сжать ее запястье и сказать, чтоб не нежничала, а промывала и шила, да побыстрей… и не мог. Ко мне давно никто не прикасался вот так. Я привык к рукам Буна, а он был грубым и быстрым, как и положено настоящему вояке-цыгану.

Пару раз меня штопали мои любовницы, но и там было предельно ясно, чем все закончится. После едкой боли мне непременно нужно было кого-то отыметь. Да так, чтоб чужую боль сожрать, тогда своя притуплялась. Я боялся, что на эту тихоню наброшусь, а потом она меня ещё сильнее возненавидит…да и я себя. За насилие.

С этой девчонкой изначально все было не так. Она просто другая. Все в ней другое: и манера говорить, и красота ее такая нежная и в то же время ослепительная. Глаза особенно, как два темных омута. Она мне нравилась, несмотря на пропасть между нами. Нравилась тем, что не ныла и ни одной истерики не устроила. Я ожидал, что с ней будут проблемы, но их не было…Проблемы постепенно возникали у меня.