#В поисках янтарного счастья - Бартош Джейн. Страница 26

Зеленоградск Ане очень понравился, это оказался очень красивый, яркий городок, где бурлила туристическая жизнь: на каждом шагу располагались кафе и рестораны, сувенирные лавочки, нарядные отдыхающие прогуливались туда-сюда. Благодаря низкоэтажной застройке центра и изящной архитектуре здесь царила атмосфера европейского городка.

Города Калининградской области напоминали соседнюю Польшу. Большинство местных жителей постоянно мотались за границу за покупками и на отдых. Ездили на выходные или даже на один день. От Калининграда до Гданьска всего 160 километров, это два часа езды и еще несколько часов на прохождение таможни. Раньше в области было много польских и литовских товаров – одежды, продуктов и других. С введением санкций поставки продуктов сократились, но до сих пор кое-где можно купить польскую мебель, одежду, отделочные материалы.

Размышляя и сравнивая Калининградскую область и Беларусь, Аня невольно перенеслась мыслями в свой первый школьный год.

Уроки жизни

Когда мне исполнилось семь лет, мы снова переехали. Папу, словно камень в воду, бросали с места на место, не спрашивая о его предпочтениях. Новая пограничная застава находилась в нескольких часах езды от старой, однако жизнь научила нас не оглядываться назад, и мы больше не посещали ни прежних друзей, ни знакомые и милые сердцу места. Переезжать с места на место было нелегко: приходилось привыкать к своему жилью, заводить друзей, а потом одним днем терять все это. Каждый раз нужно было начинать все заново – обустраивать выделенное нам жилье, знакомиться с соседями. Мама искала себе работу на новом месте, не зная, сколько времени мы тут пробудем, записывала брата в ближайший детский сад, меня – в долгожданный первый класс.

У нас не было никакой определенности и уверенности в завтрашнем дне, в этом и есть суть кочевой жизни пограничника – ехать туда, куда отправят, чтобы охранять границы нашей необъятной родины. Вещей у нас было немного, только самое необходимое, и наиболее ценным предметом было мамино пианино, купленное ей родителями еще в детстве.

Папа говорил, что новая застава нам понравится. Но там уже было все по-другому – чужие дети бегали по двору, рядом не было леса. Застава раскинулась на окраине деревни. Вдоль забора можно было пройти по тропинке, за которой резкий склон убегал вниз, к ручью и зарослям кустарника.

В низине виднелось озеро и бескрайние поля, густо засеянные какими-то сельскохозяйственными культурами. Вдали вырисовывался шпиль католического собора – это виднелась Польша.

Помню, как мама и наши соседки хотели попасть в Польшу. Но у нас не было ни визы, ни разрешения. Семьи военных все-таки. А те из маминых знакомых, кому посчастливилось выбраться за границу, с гордостью рассказывали о неведомой стране, где все очень красиво и чисто, где богатые аккуратные домики с красными черепичными крышами, импортные товары в изобилии – такие, каких мы никогда в глаза не видели. И я тоже мечтала о Польше – такой далекой и такой близкой.

Мы заселились в однокомнатную квартиру компактного двухэтажного дома, рассчитанного на четыре семьи. Снова пришлось тесниться, громоздить мебель вплотную друг к дружке по всему периметру комнаты, чтобы уместить всю нашу жизнь в шестнадцать квадратных метров. Брат тут же приглядел себе балкон, с которого открывался вид на яблони и огороды, а если посмотреть правее, то взгляд упирался в еловую аллею, ведущую к запасным подъездным воротам, которые давно не использовались. Спустя несколько недель мы с новыми друзьями играли на этой тенистой и оттого угрюмой дорожке, где ели раскинули свои огромные мохнатые лапы. Мы представляли, что ели – дружелюбные великаны, и смело карабкались по их колючим ветвям-рукам, а соседские ребята показывали нам территорию, и мы исследовали новые окопы, сеновалы, спортплощадку.

На этой заставе я стала чаще видеть папу и узнала гораздо больше о его работе, о том, как он проводит время.

Иногда папа с солдатами уезжал в ночной дозор – граница между Беларусью и Польшей была огорожена высоким забором с козырьком наверху, с натянутыми нитями колючей проволоки, а несколько метров от ограждения были засыпаны песком, который солдаты ежедневно разравнивали граблями, а потом каждый вечер объезжали территорию и проверяли, не появились ли следы на песке. Бывало, что животные пробегали мимо или даже задевали забор, тогда срабатывала сигнализация – и вызов поступал в военную часть.

Я любила наблюдать, как солдаты с автоматами друг за другом выбегали из здания и прыгали в машину, как слаженно и четко они действовали, как торопились (они ведь не знали, что это всего лишь косуля). Иногда можно было напроситься к какому-нибудь знакомому солдату на коленки и помчаться с ними на сработку сигнализации. А как-то папа рассказывал, что они задержали нарушителя, который пытался незаконно пересечь границу и сбежать.

На выезды с солдатами всегда ездили немецкие овчарки – это были очень умные собаки, специально обученные ловить нарушителя. Я своими глазами видела, как их тренируют, и никому бы не пожелала становиться для них врагом. Для тренировки собак солдаты надевали специальный костюм, состоящий из огромных толстенных штанов и бушлата, а также шапки и рукавиц. Солдат дразнил собаку, и она остервенело набрасывалась на него, рвала в клочья рукава, валила на землю. В этот момент нельзя было попадаться собаке на глаза: ослепленная яростью, она могла наброситься. А в обычные дни мы ходили гулять с этими овчарками, обнимали их и играли вместе.

Папа все свободное время проводил в военной части. Мы с братом ходили к нему в кабинет, когда очень хотели его увидеть. Как только мы открывали дверь, сразу же попадали в окутывавшие комнату клубы дыма – папа и его товарищи курили вонючие сигареты «Беломорканал» и имели дурацкую привычку класть зажженную сигарету в круглую пепельницу, которая на самом деле была банкой из-под шпрот или кильки в томате. Сигарета тлела и дымилась, дым щипал глаза и стремительно пропитывал волосы, одежду и даже кожу так, что, выйдя на улицу, я продолжала нести на себе табачную вонь. Каждый раз, когда мы просили папу не курить, он отмахивался и продолжал «смолить» – так он сам называл это занятие.

Мне не нравилось, что папа курил и редко бывал дома. Но я очень любила все его затеи – он придумывал что-то необычное, чем потом можно было похвастаться перед сверстниками.

Помню, как папа учил меня стрелять из автомата. Он просто пришел домой и сказал: «Аня, одевайся, мы пойдем стрелять». Мы долго шли пешком по гравийной дороге, с двух сторон окруженной полем. Эта дорога вела в Польшу – я узнала ее, потому что по ней мы иногда ездили к границе проверять, не появились ли следы на песке вдоль забора. У нас была немецкая овчарка по кличке Ральф – папа взял щенка для работы, его тренировали вместе с остальными собаками. Ральф был очень умным и всегда ходил с нами. В этот раз он тоже увязался следом, поэтому мы поднимали с земли палки и забрасывали их собаке, которая тут же приносила их к ногам. Папа перекинул через плечо автомат, а на поясе у него висел в кобуре пистолет.

Когда мы дошли до нужного места, папа поставил на пень пустые бутылки, мы встали напротив них, не помню только, на каком расстоянии. Автомат был очень тяжелый, его нужно было держать двумя руками и упирать в плечо, прицеливаться, зажмуривая один глаз, а вторым смотреть ровно по центру, чтобы прицел на корпусе автомата был посередине и попадал в мишень. Папа помогал придержать автомат и вместе со мной нажимал курок.

«Бдыщ!» – раздавался выстрел, и меня встряхивало так, будто я вылетала из дула вместе с пулей. В один миг банка подлетала с пня и падала. Я бежала к ней, чтобы посмотреть на отверстие от пули, и каждый раз радовалась, что попала. Из пистолета мне нравилось стрелять гораздо больше, он был легче по весу. Но папа говорил, что я стреляла неправильно: держала его двумя руками, близко к лицу, чтобы было удобнее прицеливаться. А вот папа стрелял с вытянутой руки.