#В поисках янтарного счастья - Бартош Джейн. Страница 39

Вернувшись домой, Аня бросила вещи на пол спальни и упала на кровать. Ей хотелось одного – жалеть себя и плакать. Она старалась понять, что с ней не так и почему она все время ошибается в людях.

Невыносимая, беспросветная тоска навалилась на нее, обостряя чувство одиночества, которое в Москве заглушалось постоянной суетой. Она покорно ездила на работу на метро, после офиса забегала в торговый центр, чтобы порадовать себя чашкой кофе с миндальным круассаном или очередной ненужной безделушкой, которая, как писали в женских журналах, «подчеркнет вашу значимость и статус».

Оказавшись на окраине маленького городка, в котором не было ни единого торгового центра, она почувствовала себя рыбой, выброшенной на берег. Без толпы понимающих ее людей, живущих схожими идеями и жизнями, было сложно ощущать себя счастливым человеком. Особенно сильно она тосковала по своей прежней жизни в дождливые дни, когда безвылазно сидела дома.

«Далеко не каждый умеет быть счастливым и получать удовольствие от простых вещей», – подумала Аня. Она как могла заполняла дни моментами, доставляющими радость, и последние полтора месяца была так счастлива во власти обуздавших ее чувств, каких не испытывала давно, что жила только этими эмоциями. А когда все разбилось, пустота затопила ее, заслонив собой все хорошее.

Аня остро ощутила тоску по друзьям и родным. Ночью ей снилось, как она гуляла по Москве с подругой, бродила по набережной, по бульварам, как не могла наговориться, налюбоваться величественной архитектурой, как забегала в модные кафе, чтобы выпить кофе и съесть какое-нибудь изысканное блюдо. Просыпалась с грустью в сердце.

В маленьком городке на побережье текла размеренная жизнь. Выходя за продуктами на рынок субботним утром, Аня ловила себя на мысли, что ей не так уж много нужно для жизни: немного еды, несколько хороших книг, неспешные прогулки вдоль моря. Но для нее одной это теряло смысл.

Отсеялась вся городская суета, бесконечные поездки по торговым центрам и кафе, нескончаемые встречи, пустые разговоры, лишние телодвижения, сотни и тысячи незнакомых людей вокруг. И стало ясно, что жители мегаполисов, испорченные и развращенные городом, легко попадали в зависимость от столичного ритма и стиля жизни, а как только лишались всего этого, как наркоманы, чувствовали себя ненужными, неприкаянными, истосковавшимися по толпе, по шуму, по беготне. Нет, умом она понимала, что не хочет возвращаться к прежней сумасшедшей жизни – с гонкой за карьерными высотами и за мужчинами, впечатлениями и развлечениями, с километровыми пробками и большими расстояниями. Но в то же время она скучала по возможности выйти из дома утром и промотаться по делам до вечера – вернуться с горящими глазами, уставшей, но наполненной общением, идеями и кофе, с шуршащими пакетами из магазинов, с планом дел на недели вперед.

Раньше она думала, что ей не хватает тихой жизни на природе, но, оказавшись в уединенном месте, поняла, что настолько искалечена городским сознанием, что уже не может долго находиться вне мегаполиса.

На природе было хорошо и спокойно, дышалось легче и свободнее, но в то же время она скучала без семьи и близких подруг. И мир вроде был тот же самый, что и несколько месяцев назад, но уже совсем другой. И не с кем было поделиться произошедшим.

За распахнутыми настежь окнами в пол моросил дождь, окропляя плитку с причудливыми узорами. Аня сидела в тишине комнаты и завороженно смотрела на капли дождя, соскальзывающие с кованого ограждения балкона. Капли висели на металлических завитках перил, покачиваясь на ветру, и, наполнившись водой, падали, уступая свое место новым.

Погода в этих краях удивляла капризным непостоянством – полчаса назад утро пророчило погожий день, солнце освещало черепичные крыши старых домов и брусчатую дорогу и наполняло душу радостью, но подул ветерок – и тотчас укутал небо серой пеленой с прорехами, сквозь которые просачивалась мелкая морось, совсем как в унылый осенний день. И уже не чувствовалось тепло и не пахло летом. Аня натянула свитер и заварила себе чай, позволив предаться меланхолии и погрузиться в воспоминания.

Сидя на кровати и глядя, как колышутся на ветру ветви многолетнего дуба-великана, раскинувшего свои огромные лапы в нескольких метрах от ее балкончика, она открыла свой дневник, но при мысли об отце ее передернуло. В конце концов, может, это он виноват в том, что ее отношения с мужчинами не складываются? Похоже, что она нашла в Роберте черты отца. Те, о которых она много лет пыталась забыть. И потому он так притягивал и так ранил ее.

Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. Бледное утро растекалось по комнате. Хорошо было бы взбодриться и заняться делами, но дождь располагал к уютному чтению, а перед глазами мелькали картины прошлого. Улыбки, смех, громкие голоса сопровождали ее детство, а потом они с родителями переехали в столицу, и что-то надломилось, покатилось кубарем, ломая все то, что держало на плаву их семью.

А теперь она была взрослой, и ее жизнь разбивалась вдребезги, даже не успев соединиться в нечто цельное. Скомканные обрывки воспоминаний калейдоскопом мелькали перед глазами. Она вспоминала свою юность в Москве.

Воспоминания. Москва

Как я и предполагала, в Москве мне не понравилось. Огромные серые многоэтажки угрюмыми бетонными столбами нависали над землей одна выше другой. Неприступными стенами вырастали из асфальта, заменяя собой деревья и кустарники. Мы поселились в квартире у родителей папы. Двенадцатиэтажный дом стоял на шоссе, по которому машины гнали нескончаемым потоком – днем и ночью. А с другой стороны дома был тихий дворик, где располагалось еще несколько домов, старая детская площадка и стоянки для машин. В полукилометре проходила железная дорога. Таким образом получалось, что с одной стороны дома ревели моторы машин, а с другой гудели поезда и скрежетали колесами по рельсам. Столько оглушительного гула я никогда не слышала. По ночам я долго не могла уснуть, ворочалась и заливала подушку слезами.

Мне было не понять, как люди живут в этой самой Москве, где нет ни простора, ни свежего воздуха, ни тишины. После деревенской жизни разница была ошеломляющая. Дети здесь гуляли под прицелом сотен глаз из окон муравейников, под пристальным надзором родителей или бабушек. Они не лазили по деревьям и не бегали в соседний двор, не придумывали интересных занятий и казались какими-то нерешительными.

Старенькие металлические качели в нашем дворе жалобно поскрипывали, в песочнице вперемешку с песком валялись осколки стекла, фантики от конфет, окурки сигарет, которыми баловались подростки, собираясь компаниями по вечерам. Старая деревянная горка была вся испещрена надписями, больше напоминавшими каракули, в некоторых местах прожжена огнем, процарапана, изрезана. Такими же каракулями был исписан угрюмый лифт в нашем доме. Мама не разрешала мне читать эти надписи, объясняла, что это «плод труда дегенератов и алкоголиков».

Дом, в котором мы поселились, пугал меня своим мрачным видом. Темные подъезды с неприятным запахом то ли от сырости, то ли от помоев. Позже родители объяснили, что эту мерзкую вонь источает мусоропровод. И действительно, на каждом этаже посреди лестничного пролета располагалась крышка в трубе, вся липкая, почерневшая от многочисленных пролитых отходов жизнедеятельности людей. Я впервые жила в доме с лифтом и мусоропроводом. Хотя могла бы обойтись и без этих хитрых городских приспособлений, как и без самого города.

Родители не разрешали нам пользоваться лифтом самостоятельно – он был старым и часто ломался, люди застревали и по несколько часов сидели в темноте и ждали, пока их вытащат. Мы жили на четвертом этаже, и когда я днем приходила из школы одна, всегда поднималась по лестнице. Прежде чем зайти в подъезд, я оглядывалась по сторонам, убеждаясь, что вокруг нет других людей. Это была не паранойя, а необходимые меры безопасности.