Жизнь моя - Пейвер Мишель. Страница 18

— Я хочу спросить у тебя то же самое. Я получаю от тебя волны неодобрения весь вечер. Так что, если я должен получить выговор, то надо покончить с этим.

Патрик отклонил назад голову, выдохнул кольцо дыма к звездам, и вернул косячок.

— Извини. Ты не получишь выговора.

Была прекрасная ночь, с огромным пылающим, почти полным месяцем в небе цвета индиго, усеянном звездами. Патрик отметил это механически, безо всякого удовольствия. Он чувствовал себя истощенным, конечности были тяжелыми от усталости. Но спать было невозможно. Перед его глазами стояла Антония, ее взгляд, когда она вышла на ступени крыльца и попала — литературно выражаясь — в свет фар. О олух, ты должен был собрать вещи и оставить это чертово место! Почему ты не сделал этого?

Потому что, когда две недели назад он сообщил Майлзу о своем возвращении в Англию, его друг был не рассержен, а растерян.

— Значит, уезжаешь… — сказал он тихо. — Он вынул из кармана монету — римскую, подаренную матерью, и вертел ее в руках. — Я знал, что это должно случиться, — закончил он наконец фразу.

— Не будь таким. Просто именно сейчас вещи кажутся тебе чертовски сложными, с Антонией, Нериссой и всем остальным, и я думаю, ты не нуждаешься во мне, чтобы сделать все еще хуже.

К его удивлению, Майлз выглядел так, словно испытал чрезвычайное облегчение.

— Хорошо, так что же ты сразу не сказал? Если дело в том, что ты хочешь Нериссу, будь моим гостем! Я ее сегодня же прогоню. Вообще никаких проблем! Ты для меня гораздо более значишь, чем она.

Как он это сказал… Эта открытость, надежда… Именно поэтому Патрик знал, что не сможет уехать.

В лунном свете Майлз перестал болтать ногой.

— Это из-за Тони, да? — внезапно спросил он.

Сердце его екнуло. Слава Богу, свет был слишком слабым, чтобы Майлз смог увидеть его лицо.

— Прости, — сказал Майлз, — но это не моя вина. Тони всегда в работе, а Нисса чертовски доступна. Да ты и сам видел ее сейчас — это больше, чем может выдержать плоть и кровь.

Патрик не нашел что на это ответить.

— Если хочешь знать, — добавил Майлз, — я думаю о том, чтобы уладить все эти дела.

— Как?

— Прогнать Ниссу и начать все с Тони. Ведь я это должен сделать, по-твоему?

Патрик не ответил.

— И это еще не все, — продолжил Майлз. — Я собираюсь завязать с наркотиками и урезать выпивку.

— О, право же!

— Нет, я так решил! На сей раз я действительно сделаю это.

Патрик помолчал.

— Я должен со всем разобраться. Тони — часть этого. Она удержит меня на тропе. — Он сделал долгий глоток из бутылки. — Но ты тоже должен мне помочь.

Патрик напрягся.

Майлз взглянул на него и сказал:

— Ты нужен мне, чтобы освободить меня от Ниссы.

Патрик удивленно смотрел на него.

— Рассуждай трезво!

— Я рассуждаю трезво. В чем проблема? Ты ей нравишься. Но ты бы мне помог. — Он сделал еще глоток, и Патрик увидел, как дрожит его рука. — Убрав с дороги Ниссу, я смогу сконцентрироваться на Тони. И тогда я буду О. К. Я знаю.

Патрик провел рукой по лицу.

— Нет, Майлз. Категорически нет. Ты сам себя в это втянул, ты и выбирайся.

Майлз отклонился назад и издал глубокий вздох.

— Я так и думал, что ты это скажешь. — Он замолчал. — Ладно. Тогда объясни мне, как это сделать.

— Сделать что?

— Как мне уладить дела с Тони?

Патрик смотрел на звезды и желал быть за миллион световых лет отсюда.

— Я знаю, что ты собираешься сказать, — произнес Майлз. — Я должен поговорить с ней начистоту по поводу Ниссы.

«Бетельгейзе, — думал Патрик, — где это, черт возьми! Поларис звучит тоже хорошо».

— Господи, Пэдди! Ты абсолютно безнадежен! Как, к чертовой матери, это поможет, если я расскажу Тони про Ниссу? Чего она не знает, то ей не повредит!

— Но если она узнает, то повредит.

— Но вряд ли это моя вина! Это ее вина, что она такая ранимая.

— Я думал, что именно ее ранимость привлекает тебя в первую очередь.

— Иди на фиг, Патрик!

«Не могу поверить в происходящее», — думал Патрик, чувствуя головокружение, как будто плывет среди звезд.

— Честно говоря, с такой девушкой, как Антония, тебе лучше объясниться начистоту. Если ты сам ей все расскажешь, она наверняка простит тебя.

Дрожа, Майлз свернул новую сигаретку.

— Не пойдет. Я ее знаю.

Патрик вздрогнул.

— В большинстве случаев, — продолжил Майлз, — она пугающе наивна. Но глубоко в ней есть какая-то твердость. Что-то, что невозможно нарушить.

Патрик был удивлен, он тоже это почувствовал.

— Нет, Пэдди, она не из тех, кто прощает. Nope. Nyet. Невозможно, Хозе, — выдал тираду Майлз.

Патрик вздохнул.

— Так что же ты намерен делать? Ты хочешь, чтобы я прикрывал тебя, когда ты обманываешь свою девушку?

Майлз пожал плечами.

— Похоже, поскольку ты отказываешься освободить меня от Ниссы. Хотя, откровенно говоря, я думал, это наименьшее, что ты мог бы сделать.

Ответа не последовало. Майлз никогда не выходил за рамки и не говорил этого, но временами он допускал мягкие напоминания о том, что Патрик ему должен.

Патрик сказал:

— Ты, кажется, не сомневаешься, что я останусь в игре.

Усмешка Майлза казалась белой в лунном свете.

— Так же уверен, как в том, что Бог делает маленькие зеленые яблочки, Пэдди, мальчик мой.

— Почему? Я мог бы сказать Антонии в любое время, когда захочешь. Я мог бы завтра пойти к ней и сказать.

— Но ты ведь не сделаешь этого. И мы оба это знаем.

— Почему не сделаю?

— Потому что ты мой лучший друг.

Патрик быстро отошел на другой конец террасы.

— Ты ведь не веришь во все это дерьмо насчет лояльности, — бросил он через плечо.

— Нет, но ты веришь.

Патрик не ответил.

Майлз подошел и встал рядом с ним.

— Ты не расскажешь Тони, — спокойно сказал он. — У снежного кома нет шанса в аду.

О, Патрик об этом думал. Уже две недели он думал об этом. Почему бы просто не подойти к Антонии и не сказать: «Слушай, с Майлзом ты теряешь время. Он уже несколько месяцев путается с Ниссой».

Его останавливал не только Майлз, но и то, что это ранит Антонию. Патрик знал своего друга. Если Антония бросит Майлза — а она сделала бы это, если бы узнала от кого-нибудь, что он путался с Нериссой, — он бы порвал с ней. Вредить людям было единственным, истинным, данным свыше талантом Майлза.

Не то чтобы требовалось много таланта навредить Антонии. Она чувствовала слишком глубоко, и это делало ее слишком ранимой. Майлз без труда найдет, во что вонзить свои зубы. Ее отец, раскопки, Кассий. И он закусает до смерти.

Патрик взглянул на друга. Что, черт возьми, она в нем нашла, в конце концов?

Он не желал думать про них с Майлзом. Рано или поздно Майлз попытается рассказать ему, какова она в постели, и тогда он не сможет удержаться, чтобы не набить ему физиономию.

Он сказал:

— Объяснись с Антонией. Это единственный путь.

— Нет.

— Почему?

Майлз бросил сигаретку в сад, и они наблюдали красную дугу, исчезавшую в темноте.

— Потому что я — не ты, Патрокл. Иногда я хотел бы быть таким, но не могу.

Чарльз Хант сидел в пижаме у своего стола, уронив голову на руки. Он слишком устал, чтобы работать, но был слишком уязвлен, чтобы думать о сне. Об этом его предупреждали доктора, и он уже чувствовал симптомы. Даже не боль, а скорее сжимание в груди. Он выключил настольную лампу и дал лунному свету заполнить комнату. Может быть, это прогонит тяжесть.

В открытое окно он мог видеть жуткое сияние Сарака. Было одно место на реке, куда всегда устремлялся его взгляд: точка, где вода бурно пенилась между двух огромных валунов. Белая пена… Бесконечно стираемая и бесконечно возобновляемая. Он находил это гипнотическим. Она будет здесь всегда. И после того, как закончатся раскопки, и после того, как он умрет.

Он помассировал голову. Еще две недели, и он будет точно знать, что всегда знал в душе: эти раскопки, первые и последние, которыми он когда-либо руководил, оказались тотальной неудачей. Он предполагал, что будут говорить на факультете: «Ну, Чарли, не повезло?» Какой позор! И это после таких стараний! Улыбки перейдут в высмеивание, когда они узнают правду: римская вилла, в нахождении которой он был так уверен, в конце концов оказалась не на главном участке, а надежно погребенной под современным домом, смежным с ним. Красивый маленький дом с элегантной террасой, который пожилой хозяин-парижанин посещает только пару месяцев в году. Он был так любезен, что разрешил ему раскапывать пустошь, примыкающую к дому.