Жизнь моя - Пейвер Мишель. Страница 41

Она неловко сложила бумажку и положила ее в карман.

— Я позвоню тебе после заседания.

— После заседания, хорошо.

Уже гораздо позже, когда они с матерью ожидали перед входом в помещение суда, она признала, что его ответ звучал двусмысленно: «Я все еще этого хочу», — сказал он. Не «мы еще сможем увидеться».

Глава 17

Обследуя район перед началом заседания, Патрик был изумлен зданием Коронерского суда.

Он ожидал увидеть нечто административное и корректное, но то, что предстало перед ним, оказалось довольно нелепым особняком в викторианском стиле: пышное здание с прихотливой каменной кладкой и башенками, как в сказке, и ярко раскрашенным гербом над дверью. Только аккуратная табличка «Это НЕ суд магистрата» подтверждал то, что он действительно находится в Суде коронера Ее Величества.

Шагнуть внутрь было все равно как попасть в другое время: но не столько к Хензелю и Гретель, сколько к Энтони Троллопу. Стены выкрашены в спокойный лимонно-желтый цвет, с глянцево-белыми рейками панелей и полированными перилами красного дерева. Лестницы сплошь покрыты темно-зелеными дорожками, вдоль них — портреты мужчин умного и любезного вида в золотых рамах.

Внизу находилась нарядная маленькая комната ожидания, которую все игнорировали в пользу лестничной площадки: Патрик и Пасморы, Антония и ее мать (две группы, удаленные друг от друга настолько, насколько это вообще возможно, и с минимальным обменом приветствиями), пожарник и два полисмена, и еще трое человек, вероятно, имевших отношение к первому слушанию. Они чувствовали себя так же неловко, как и Патрик: двое грузных мужчин средних лет с мотоциклетными шлемами в ногах и пухлая лохматая женщина в черных леггинсах и сапогах с высокими каблуками. Все трое непрерывно курили и приглушенно обменивались шутками, чтобы поддерживать присутствие духа.

Краем глаза Патрик видел Антонию, пробивающую себе путь к окну между мотоциклетными шлемами. Она послала женщине быструю улыбку и была вознаграждена раздраженной гримасой: «Разве это не ужасно?»

Примерно через десять минут полная молодая блондинка в белой блузке и черной юбке распахнула двери зала и всех зарегистрировала.

Зал суда, должно быть, служил викторианским джентльменам курительной комнатой. Он был застелен коврами цвета бургундского вина, кремовые стены украшало большое количество картин в масле, вероятно, подлинников, на торце в центре — непомерно пышный уродливый камин с хрупким фарфоровым экраном; в красивое сводчатое окно, не прикрытое портьерами, постукивал дождь. Единственным признаком того, что это все-таки зал суда, были пять рядов коричневато-красных кресел с пластиковыми сиденьями цвета ковров и стол коронера, установленный на скромном возвышении в четыре дюйма.

Это было ужасно эксцентрично и очень по-английски, и после трех лет в Оксфорде Патрик должен был бы привыкнуть к этому. Но как только он занял свое место во втором ряду, по соседству с Деброй Пасмор, и они стали ждать появления коронера, он смутился, обнаружив что у него дрожат руки.

До этого он никогда не бывал в суде, и его представления были получены в основном из кино. Все эти удобные красоты нервировали его и подчеркивали глубокую чуждость эксцентричной страны. Как говаривал Майлз: «В Англии мы все делаем иначе, старина. Ты сейчас не в своей Америке». Вот в чем была проблема! Ради Майлза ему хотелось все сделать правильно. Но он ясно сознавал, что не знает правил.

Ожидание продолжалось, и пульс начал отбивать такт в его глотке. Потом из двери справа от стола вышла полная блондинка и вскомандовала всем встать перед коронером Ее Величества. Желудок Патрика свело.

Коронер был щеголеватым мужчиной лет пятидесяти, с вьющимися каштановыми волосами и в черепаховых очках. На нем был деловой костюм цвета древесного угля, безупречная белая рубашка с подходящим галстуком цвета бургундского и шелковый носовой платок, небрежно выглядывающий из нагрудного кармашка. Он занял свое место за столом слишком быстро, чтобы Патрик смог рассмотреть его обувь, но — доллар против пончика — это были ботинки от Черча. Патрик запоздало пожалел, что у него самого не такие. Надо было слушать Майлза, пока была возможность.

— Первое дело, которое мы собираемся заслушать, — начал коронер бодро, — касается смерти Джозефа Филиппа Янгера, от… — Он зачитал адрес и краткие биографические данные покойного спокойным, хорошо поставленным голосом, расчитывая на легкую эффектность, но такую, чтобы она не выглядела импровизацией. Время от времени он заглядывал в свою папку, чтобы вспомнить детали, но ни разу не запнулся и не прервал свой поток. Он говорил медленно и внятно — для клерка, сидевшего за столом перед ним, и заносившего примечания в лэп-топ.

Это было блестящее представление человека, который явно наслаждается своей работой. И если шелковый носовой платок выдавал легкое тщеславие, пожалуй, это можно было понять.

Патрик пытался сконцентрироваться на смерти Джозефа Филиппа Янгера — казалось черствым не сделать этого, — но он не мог. Рядом с ним очень прямо восседала Дебра Пасмор, ее руки покоились на коленях. Он не мог видеть Антонию, поскольку она находилась через проход от него. Ему хотелось бы сидеть рядом с ней, а не с Пасморами. Это ошибка позволить Дебре встать между ними. Но она ли виновата? Он не мог припомнить, чтобы она говорила или предпринимала какие-то действия с целью перетянуть его на свою сторону. Напротив, он сам считал себя обязанным это сделать.

Полисмен начал давать свидетельские показания. В отличие от представлений Патрика о зале суда, здесь не было специального свидетельского места как такового. Просто небольшое возвышение справа от стола коронера, стул на котором выглядел чужеродным предметом. Очевидно, предполагалось, что свидетель будет стоять, если не будет указано иное.

Свод законов, позаимствованный Патриком у Дебры, гласил: «Следствие не заинтересовано в предварительном установлении вины или ответственности. Это просто расследование, цель которого — установить личность умершего и причину его гибели, и, если возможно, изыскать средства предотвращения подобных смертей в будущем».

Это не установление вины, сказал он себе. Вина и причинная обусловленность — не одно и то же. Да, конечно.

Расследование случая Джозефа Филиппа Янгера быстро двигалось к завершению. Мистер Янгер, алкоголик семидесяти пяти лет, разведенный, плохого здоровья, повесился, потому что не хотел больше жить.

Его родственники подхватили свои мотоциклетные шлемы и вышли с явным облегчением.

Коронер поерзал на своем стуле, чтобы присутствующие отметили новую стадию действий.

У Патрика опять начало пульсировать в глотке.

— Итак, — сказал коронер, — мы переходим к смерти… — он сверился со своей папкой, — Майлза Себастьена Кантеллоу, Уилтон Роуд, 17, Лондон, SW1, смерть которого последовала во Франции. Дело находится в моей юрисдикции, поскольку тело в данный момент находится здесь, в Англии.

Странно было слышать в качестве постоянного адреса Майлза адрес дома в Белгравии, ведь за все три года их знакомства Майлз провел всего лишь несколько ночей под крышей дома своей матери. Также странно было слышать фамилию Кантеллоу упомянутую после недель общения с Пасморами. Когда его мать вышла замуж, Майлз решил оставить фамилию собственного отца, но не ради сыновних чувств, а просто чтобы позлить Джулиана, которого он не любил еще больше. Вероятно, Шеридан Кантеллоу испытывал похожие чувства по отношению к сыну, поскольку он не приехал на следствие из Эдинбурга. По словам Дебры, он «просил его информировать» о результатах и надеялся, что сможет присутствовать на похоронах. Надеялся присутствовать… Господи Иисусе! Бедный Майлз…

— …Я намерен огласить показания восьми свидетелей, — говорил коронер своим ровным голосом консультанта. — Показания месье Кловиса Панабьера (местный фермер), французского жандарма, который был на месте происшествия, представителей «скорой помощи» и пожарной службы, доктора Роже Жильбера (патологоанатома), доктора Антонии Хант, Патрика МакМаллана и Нериссы Пасмор. Против этого никто не возражает?