Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович. Страница 29

Спор переходил в политическую дискуссию. Быть свидетелем перебранки гость не имел желания. Зенон Мартынович, извинившись, попросил Миколу показать ему окрестности Сиротина.

На околице села, в роще серебристых тополей, Зенон Мартынович передал письмо от Соломии. Микола не знал ее почерка. Письмо было без обратного адреса, но почерк женский, красивый, каллиграфический, без единой помарки. Бумага розовая, с голубком в левом верхнем углу. От письма исходил еле уловимый запах каких-то духов.

Миколу насторожило не изящество самого письма, а его содержание. Уже с первых строк он почувствовал, что Соломия к нему в устной речи так никогда не обращалась: «Коханый, солнечко мое»… Говорила проще: «Миколко»…

Прочитав письмо до конца, понял: чужое. Соломия якобы просила подателя этого письма, то есть Зенона Мартыновича, оказать ему какую-то услугу. Уточнять не стала.

— А что за услуга? Может, я не сумею.

— Сумеешь. Дело не сложное. Нужно съездить на Северный Кавказ, — сказал Гуменюк, как будто речь шла о чем-то незначительном.

— Там же война, Зенон Мартынович! Нужен пропуск… — Микола начал было перечислять, что для этого требуется. Но просвещать Гуменюка все равно, что учить ученого. Этот спец умеет, как Микола случайно подслушал, человека превратить в заводной механизм, чтоб тот действовал в любой среде по воле хозяина. Удивляло, что девчата безропотно выполняли все его поручения, а был он всего лишь старшина, и то в запасе. Вот Шпехта — это фигура…

Письмо наводило на раздумья: Соломия ли писала, а если и писала, то под чью-то диктовку? Могла ли она спешить, выписывая каждую буковку?.. Спешкой тут и не пахло. Тут было что-то другое. Но вслух высказывать сомнение Микола не решился.

И вдруг дерзкая мысль ударила в голову, как молнией пронзила его сознание. Мысль эта зрела уже не первый месяц, но приобрела законченную форму при читке этого пахнущего незнакомыми духами письма.

«За кого он меня принимает? — спросил себя Микола, не показывая вида, что удивлен необычным предложением. — Видимо, принимает за недалекого сельского хлопца, хотя и с дипломом инженера, без ума влюбленного в молодую женщину, каких на Лемковщине не так и мало. А может, проще: он считает, что мне позарез нужны деньги? Что я готов на заработки ехать куда угодно?»

Глядя в глаза львовскому гостю, он уже хотел было отказаться от опасной затеи, если бы не услышал: «Соломию надо выручить».

— Нужен выкуп!

— Денег у тебя не хватит. Но их можно заработать.

«Ладно, для Гуменюка — я всего лишь лопоухий схидняк, — с грустью заключил Микола. — А на чем ехать?»

— Зенон Мартынович, вы видели, какой у меня транспорт?

— Вижу. Бедно живешь.

— Не то слово. Мой транспорт в утиль пора. А бизнес, как вы знаете, пешком не делают. Мой диплом если и пригодится, то не в селе. Вот Илюха приглашает на уборочную. Постоять за штурвалом комбайна. Может, и вы у него поработаете? Комбайн — агрегат не сложный. Я вас обучу за один день. Постоим на капитанском мостике. Помечтаем.

Микола попытался увести гостя в сторону, чтобы не думать о поездке на Северный Кавказ.

— Нет уж, уволь меня от подобного удовольствия. — Гуменюк сдержанно засмеялся. — А сколько я мог бы заработать, например, за неделю?

— Гривен пятьсот.

И, словно вдруг, предложил:

— А ты, Микола, не хотел бы за неделю тысячу?

— Долларов?

— Ну, не рублей же. Притом за одну поездку.

— Куда?

— В Чечню. Уазик получишь. Доверенность оформим на твое имя.

Микола опешил. А Зенон Мартынович продолжал:

— Если поездка окажется удачной, машина останется тебе.

— И тысяча долларов?

— И тысяча долларов.

— Заманчиво. Но боюсь. Нужен пропуск.

— Будет.

— Вы представляете поездку от Сиротина до Чечни?

— От Коломны до Гудермеса, — уточнил Гуменюк. В его темных, как древесный уголь, глазах появился веселый блеск. Микола соглашался! Но так ему только показалось.

Микола выдвинул неожиданное предложение:

— Один — не поеду. Бог с ней, с тысячью. Своя жизнь дороже.

И тут же:

— А что везти?

— Вот это мова! — Опять в глазах Гуменюка веселый блеск. — Повезешь из Коломны пустой гроб, а из Чечни — гроб с покойником. — И уточнил: — Случайно попал под обстрел один корреспондент. Сам он галичанин. Газета попросила меня посодействовать в доставке убитого. И я о тебе подумал: «А почему бы хлопцу не заработать лишнюю копийчину? Дать немножечко разбогатеть. Гроши на дороге не валяются. У тебя, как я понял, намечается свадьба. А что это за свадьба, если у жениха в кармане только шелуха? А может, и шелухи нет. Родичи корреспондента грошенят не пожалеют…

Микола еще не осознавал, но почувствовал, что это афера, притом опасная. Надо не грубо, а деликатно отказаться, найти какую-то невинную отговорку. И он ее вроде нашел.

— Корреспондента не повезу, — признался гостю. — Тут что-то политическое. А я от политики держусь, как от злой собаки, — на расстоянии. Я, Зенон Мартынович, каждый день смотрю телевизор. Показывают, что чаще всего убивают корреспондентов и тех, кто их обслуживает. А я только начинаю жить. Если Соломия меня и в самом деле любит… она не могла такого написать… или кто-то ее заставил…

— Что-то… — поправил Зенон Мартынович. — Обстоятельства заставили.

Микола высказал свое мнение:

— На соревнованиях обычно думают о соревнованиях.

— И все-таки просьбу надо выполнить, — твердил Гуменюк.

— Не повезу, Зенон Мартынович. Я вас уважаю, Соломию люблю… Попросите ехать на Урал или в Сибирь — поеду. А это куда дальше Грозного… Повезу и доставлю во Львов или еще куда. А с Кавказа… Если б я не знал обстановки… Там служит мой брат. Он сапер… Боюсь. Опасная затея.

Это был робкий отказ, продиктованный якобы чувством страха за собственную шкуру. Но Гуменюк не затем почти сутки дышал вагонной пылью, чтобы услышать отказ.

И тогда Гуменюк тронул другую струну — напомнил, что Соломия вынуждена обратиться к нему, своему любимому, ей нужно избавиться от чеченских боевиков.

— Она что — в Чечне?

— В плену.

Новость оглушила Миколу. Он долго смотрел в угольные глаза неожиданного гостя. Уточнил:

— Она в плену или добровольно?

— Хочешь сказать, волонтером? Ее туда заманили… Работу предложили… Денежную, разумеется. Ты же знаешь ее трудное материальное положение. А работа дает ей шанс с долгами покончить…

Гуменюк вздохнул, будто сам был в безвыходном материальном положении, из которого легко не вырваться.

— Ох, эти женщины! Не могут без долгов…

Микола догадался, что это за работа. Что же касается безвыходного материального положения, об этом он слышал впервые. В разговорах она даже не намекнула, что ее семья — отец и мать — испытывают в чем-то нужду.

После экзаменов, в ожидании выпускного вечера, он в приватном порядке ремонтировал холодильники, заработал около тысячи гривен. Мог бы половину удружить. Но она ничего не говорила о своей нужде, даже не намекала, а он не допытывался.

— Ядвига с ней?

— Да… — угрюмо произнес Гуменюк. — Заманили девчат, как последних дур… Боюсь, как бы их не продали в рабство.

— Что, и такое возможно?

— Брат мой! Это же Чечня! Дело имеем с азиатами.

— Зенон Мартынович, а вы их во Львове расхваливали, — вроде невпопад напомнил Микола.

— То во Львове! Так надо было. Нас Европа хвалит. Нам доверяет. На что папа, что заправляет Ватиканом, и тот к русским кавказцам относится благосклонно… А Львов — это Европа. Так что мы не имеем права от нее отгораживаться. Иначе нас не поймут. И в помощи могут отказать. А без помощи Европы и вообще кого угодно Украина никогда не будет самостийной. Львов станет столицей державы… Я боюсь, мы доживем до такого времени…

— Но есть же Киев!

— Киев слишком близко к России. Для нашей соборности это опасно. Когда-то Украина была до самой Волги… Ты учил историю? По-нашему.

— Когда было учить, Зенон Мартынович? Я же был студентом. А студент учит только то, что выносится на экзамен… Спросите меня про холодильные установки. И отремонтирую, и установлю. И за оружие вы знаете. Ваши спортсмены на меня не в обиде: никого не подвел.