Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович. Страница 39

— Вручили. Под расписку, — усмехнулся Микола. — Вонючего и не в нашем гробу.

— А в каком же?

— В простом.

— А куда же ваш? Продали?

— Не мы… Моему напарнику мельком удалось увидеть, как наш гроб разобрали на брусочки…

Прапорщик насторожился. Отошли от КПП. Сели на скамейку.

— Ну, рассказывай, как приняли? — торопил прапорщик озабоченного украинца.

— Приняли хорошо. Даже очень. Накормили, напоили. Угостили гаванскими сигарами.

— Это они могут. Гробовозов принимают по-разному.

Прапорщик пристально взглянул в темно-карие глаза Миколы, словно в них искал разгадку: чем удалось этим украинцам расположить к себе чеченцев? Далеко не ко всем славянам чеченцы относятся одинаково: одним — пуля в голову, другим — шашлыки из баранины. Одни украинцы для них — враги смертельные, другие — желанные гости, чуть ли не братья по крови.

Прапорщик Тимофей Магаров — друг Никиты Перевышко — служил в Чечне с мая прошлого года и, будучи человеком острого ума и зоркой наблюдательности, за год успел убедиться, что эта война ведется на измор Российской армии, а может, и всего русского народа. По его твердому убеждению, войну уже можно было давно закончить, если бы командование было заинтересовано в мире на Кавказе.

Тимофей Макарович — коренной москвич, сын известного военного историка, преподавателя Военной академии, уволенного из Вооруженных сил в октябре девяносто первого года, назвавшего некоторых членов Политбюро агентами влияния. На Кавказе он служил оператором в электронной разведке. То, о чем отец знал в общих чертах, сын изучил досконально. Картина вырисовывалась неприглядная. Некоторые штабные офицеры ставили в известность чеченских полевых командиров, где и когда Российская армия будет наносить удары. Боевики Ичкерии успевали подготовить минные заграждения, выдвинуть снайперов.

Будучи в Москве, Тимофей Магаров посетил редакцию газеты, где раньше печатал свои очерки. Изложил редактору свое видение чеченской войны.

— Боевики усердно воюют, когда к полевым командирам поступает валюта.

— Откуда валюта?

— Из Москвы.

— Есть факты?

— Пока нет. Но они будут.

— Вот когда будут, тогда и напишите.

На том и расстались.

Прапорщик был уверен, что разговор не вышел дальше редакторского кабинета. Но когда он вернулся из отпуска, его в этот же день пригласили в особый отдел, и знакомый капитан, улыбаясь, весело спросил:

— Ну и как же из Москвы поступает валюта басаевцам?

— Почему из Москвы? — растерянно переспросил обескураженный прапорщик. Он не сразу догадался, что о валюте из Москвы говорил с редактором газеты, которая могла бы поведать России правду о финансировании чеченских боевиков.

Капитан-особист, зная Тимофея Магарова как соседа по квартире не один вечер провел с ним за чашкой чая, не стал объясняться загадками, откуда такая информация, спросил прямо:

— Ты куда ходил? В какую газету? К главному редактору? Да редакторы — они же первые стукачи… Эх, Тимоха, Тимоха. У нас хоть и весьма свободная демократия, но закладывают нашего брата военного эти гражданские сволочи. Уму непостижимо!

Далее был разговор сугубо приятельский, ведь вместе Афган прошли, а кто под пулями Афган прошел, тот товарищу не устроит подлянку, даже если он особист кондовый. Об этом капитан лишний раз напомнил соседу-прапорщику:

— Ты с желтыми газетчиками не связывайся. Коммерческая пресса всегда была продажной.

— А кто же нас продает?

— Кто не хочет с нами дружить.

— Но вражда стоит больших денег.

— Вот вражду между нами наши недруги и оплачивают, — говорил капитан. — Если в Чечню не поступает валюта, военные действия прекращаются.

— Но как вернуть нашу дружбу?

— Как?.. Вернем, но не скоро, — сказал капитан и тут же спросил то ли себя, то ли прапорщика: — А все же, как из Москвы поступает валюта?

— Колесами.

— Какими?

— Резиновыми.

— Резали баллоны… Чеченцы оказались хитрее нынешних чекистов… Хотя эти еще не чекисты. Но и те, которых уволили как ненадежных, тоже ушами хлопали… Был один видный чеченец, стремительно поднимался, как Горбачев. Много напакостил. Как Горбачев. Его фамилия — Авторханов. Абдурахман Авторханов.

— И чем он кончил?

— Стремительно поднялся и… слинял. Показательный национальный кадр. Авторханов начинал учителем в сельской школе. Приняли в партию, в обком забрали. Оттуда — в Институт красной профессуры. Работал в ЦК. Где-то что-то сказал не так, его арестовали. Потом выпустили. Потом опять арестовали. Опять выпустили. Уже шла Отечественная война. Послали на восток принимать грузы от союзников. Там он и сбежал за границу. А ведь был он, говорят, не глупый, в Институте красной профессуры получил солидные знания, после войны преподавал в Русском институте американской армии.

— И где он теперь?

— До недавнего времени жил в Мюнхене. В войну его расстрелять не сумели, а наша нынешняя власть сделала его иностранным членом Академии естественных наук

— Значит, и его правнуки будут нам пакостить…

Прапорщик Магаров был не первым, с кем контрразведчик заводил подобный разговор. И Магаров под впечатлением недавнего разговора с капитаном решил побеседовать с украинцами, привозившими гроб из Коломны. Он надеялся, что разговор получится, ведь этот украинец — брат знакомого прапорщика.

Тема деликатная, в лоб не спросишь. Но он спросил:

— Вам хоть заплатили за привезенный гроб?

— Обещали родственники убитого. И то заплатить не мне, а моему напарнику.

— А вам?

У Миколы чуть было не сорвалось с языка: «Я же невесту выручал». Пауза длилась недолго. Врать не хотелось и правду не скажешь.

Магаров глядел в темно-карие глаза Миколе Перевышко, пытался найти в них беспокойство.

Говорят, чувство страха генами не передается, но загадка в этом какая-то есть.

— Вы деньги везли. Не так ли?

Микола, не теряя бодрости духа, молча достал из нагрудного кармана потрепанный кожаный бумажник, раскрыл, на стол вытряхнул содержимое.

— Вот эти десятки — из дому. А эти передал мне посредник. Родственники убитого журналиста попросили его найти подрядчиков. Окончательный расчет, когда тело будет во Львове.

— А если тело не доедет до Львова?

— Довезем.

— Но вы же сами утверждаете, что в салоне можно будет задохнуться?

— Попросим доплатить.

Магаров посмотрел на ассигнации. Спросил:

— А сотенные откуда?

— Из Коломны. Когда грузили гроб… Дали откупаться от гаишников.

— А с гробом ничего не передавали? Ну, в виде узелка, ящика?

— Вы имеете в виду кошелек с деньгами? Нет, не передавали.

— Ну а если бы передали, как плату за услугу?

— Не вижу логики…

— Своего рода аванс.

Микола хмынул: спрашивает, словно следователь. И на вопрос вопросом:

— С авансом через всю Украину?.. Тогда гроб легче выбросить вместе с покойником, и налегке по степи — на Слобожанщину. Нам граница не помеха. А что касается денег, деньги спрячем, но не повезем с собой.

— Побоитесь?

— Пожалуй, да. Пусть где-нибудь полежат. Украина — та же Чечня, только без чеченцев. За годы перестройки мы так озверели, что режем всякого, если есть чем поживиться.

— И все же в Чечню деньги приходят, — держал нить разговора прапорщик Магаров. — Каким образом?

— Как вернемся из командировки, спрошу нашего посредника. Хотя нам с вами, товарищ прапорщик, вряд ли придется когда-либо встретиться… Жалею, что с братом не свиделся.

— Свидитесь.

— Да, но не здесь.

Прапорщик недоверчиво взглянул на Миколу, видимо, подумал: «Какой украинец откажется от легкого заработка?» Был бы Илья рядом, он уточнил бы: «Поедем, мы же слобожане, земля вокруг исхожена нашими дедами и прадедами».

Кто здесь бывает, говорят: слобожане не совсем украинцы и не совсем русские. Селились на свободных землях, главным образом по берегам степных рек. Здесь реки текут с севера на юг и многие впадают в маленький Дон. Поэтому его называют Донец. Украшает он степные просторы уже не одно тысячелетие.