От мира сего - Крелин Юлий Зусманович. Страница 35

Машина приехала и увезла мать в реанимационный центр. И несмотря на то что он врач и даже среди врачей начальник, его туда не пустили. И правильно. Ему и так тяжело, а может быть и еще тяжелее. Там это все выглядит ужасно. И пусть он привычен. Все равно, мать он в таком состоянии никогда не видел.

Захватив двух своих, хоть, может, и не главных, но наиболее приятных ему помощников, на следующий день он поехал туда. Они ожидали в посетительской и разговаривали.

Первый из них сказал: «Совершенно ужасная ситуация».

А Начальник ответил, что вообще-то мама права, и как ему ни тяжело, но его радует, что мать обладала таким мужеством и сохранила свой рассудок до преклонных лет, и он просит богов, чтобы сохранили они и ему такую же твердую решимость и убежденность, если сподобится дожить до такой старости. И что, наверное, не надо было вызывать спецмашину, но воспитали его в уважении к человеческой жизни, потому и сработал рефлекс: тем и отличается цивилизованный человек от дикаря, что относится с почтением, уважением и пониманием к великой ценности каждой отдельной жизни, и тут рефлекс, вбитый в него цивилизацией, оказался сильнее разумной точки зрения и даже сильнее последней воли матери, которая в значительной степени и сделала его человеком цивилизованным.

Он замолчал, и заговорил второй помощник: «Все это внезапно и неожиданно, как инфаркт. В таких ситуациях трудно решиться, как при запущенном раке — оперировать или оставить, то ли ускоришь смерть, то ли сразу убьешь, и лишь маленький шанс есть продлить жизнь на несколько лет».

Начальник стал объяснять ему, что при раке мы всегда должны сделать все возможное и идти до конца, и надо использовать все шансы, даже если их один из трехсот, что у настоящего врача, у настоящего хирурга не может появиться подобная альтернатива, любой шанс должен быть использован — это закон, это аксиома, и — «чтобы я от тебя никогда ничего подобного не слыхал».

В это время пришел заведующий центром и стал рассказывать о положении дел.

Мать была без сознания, ей делали все, что полагается в таких случаях, шансов практически никаких, но они постараются сделать все, что можно. Он не советует навещать сейчас, но «если вы захотите, мы, конечно, не откажем вам, но тем не менее мой искренний совет — не надо. Вы-то ведь лучше других понимаете все. Вам же не надо объяснять. Уж кто-кто, а вы…».

Начальник согласился. Он сидел там, в одном из их кабинетов, до ночи. Помощники сидели с ним. они обсуждали самые различные проблемы и старались только не говорить о причине их пребывания в больнице.

Назавтра его пропустили к матери.

В таком виде он часто видел больных, но мать!..

Серые от седины волосы сбились в комок на темени. Оказывается, они были редкие. На подушке рядом с головой следы чего-то желтого и крови. В горле отверстие и трубка в нем — трахеотомия, дыхание через нее.

«Нарушение дыхания», — пробилась профессиональная мысль. К руке подходила трубка, и через нее от банки лилась в вену кровь. К ноге также шли трубки и тоже что-то переливалось. Время от времени сестры подходили и вкалывали иглу в ножную трубку. Рядом с головным концом кровати стоял наготове аппарат искусственного дыхания.

Впечатление, что она живет, только пока все это в работе. Отключи — и выключится жизнь. В общем, так оно и было бы.

Потом он узнал, что трахеотомию сделали сегодня утром, когда внезапно присоединилось расстройство дыхания. Врача в этот момент поблизости не было, и великолепно вышколенные сестры этого центра мгновенно и не растерявшись выполнили эту сугубо врачебную манипуляцию, вернее, операцию.

Все это произвело на Начальника сногсшибательное впечатление. Он вспоминал аналогичные картинки у себя в отделении, которые никогда не действовали на него таким образом. Это естественно.

При нем она на мгновение пришла в сознание и, по-видимому, узнала его. Она попыталась что-то сказать, но воздух шел по трубке, а не через гортань, и звук не образовывался. Он прикрыл пальцем трубку, воздух пошел через голосовые связки, и мать прохрипела: «Зачем мучения?» Он убрал палец, а мать закрыла глаза. Наверное, опять потеряла сознание. А может, и нет.

В разговоре с заведующим он пытался объяснить, что мать его вполне сознательно хотела покончить с собой, показывал ее письмо и сомневался в нравственном характере столь отчаянной борьбы за ее жизнь.

— Девочки-сестры, конечно, молодцы, герои, но все же надо понимать, где проявлять свое блестящее проворство, а где его умерить.

Заведующий оправдывался, говорил, что это работа их и они приучены делать ее максимально честно.

— Но у них вполне достаточно цивилизованности для рассуждений.

— Но они же отвечают за жизнь. Они должны оправдаться в каждом сделанном движении, и особенно в не сделанном.

— Во всем должен быть здравый смысл. Вы, бога ради, не подумайте, что у меня претензии какие-нибудь. Я так — абстрактно.

— Я понимаю, но у нас законы, нас проверяют. Вы все это и сами отлично знаете. И раз «Скорая» привезла — мы работаем.

Через две недели, уже после похорон, он положил мужа той жепщины, что требовала скорой операции, ссылаясь на медицинскую этику. Он все соблюл, он положил, он оперировал.

И вот опять они шли к метро той же командой и опять разговаривали. И опять плавный ход их то замедлялся, то убыстрялся, и когда они расстались с Начальником на одной из пересадок и он поехал дальше один к своему дому, один из приятных ему помощников сказал другому:

— Лицо у него пожухло, как весенний сугроб, такие бывают у раковых больных.

ВЫЛЕТ

— Кто тут хирург?

— Я.

— Вы со мной летите?

— Если со мной летите вы, то я.

Женщина с очень веселым лицом оправдала впечатление и засмеялась. Начальник засмеялся тоже.

— Ну да, я ваш извозчик, вы меня понимаете, — и опять засмеялась. — Пойдемте. Вон наш самолетик.

— А как он называется?

— «Як-12а». В областях наших, здесь, только такими и пользуется санавиация. Сейчас я открою дверь с вашей стороны.

— У вас — как в обычных машинах: залез водитель в кабину, открыл дверь с другой стороны.

— А какая разница?

И оба засмеялись. Она потому, что, судя по ее лицу, вообще часто смеялась, а он был в несколько приподнятом состоянии от этого экстрарядового для профессора вылета, и оттого, что самолет будет вести молодая женщина, и что в самолете они будут только двое.

— У вас тут как в «Волге», нет, как в «Москвиче». Поменьше, чем «Волга». Где мне сидеть? Сзади или рядом?

— Где хотите.

— Можно впереди тоже?

— Конечно. Как в машине, — опять засмеялись.

— А пульт у вас все же помогучее, чем в машине.

— Это кажется только. Сейчас поставим шпиона.

— Это что?

— Фиксирует высоту, записывает. Чтоб мы не лихачествовали.

— А вы тоже можете?

— Могу, наверное. Никогда не пробовала. Я редко по санавиации летаю. Просто в прошлый раз ваш хирург, московский, летел на вызов со студенткой, так один наш летчик, от радости, что ли, стал такие кренделя выписывать, что с перепугу решили меня в этот раз послать.

— А он что, со студентками на вызовы летает?

— Всегда, когда летает, берет их.

— Я ему выдам…

— Помогите, доктор. Сил не хватает шприц протянуть, продуть.

— А это зачем? У вас и наверху сил не хватит? — Опять посмеялись.

— Нет, это в полете не нужно. На земле только. Продул. Сил хватило.

— А что, нельзя ему студентов с собой брать? Вы ему начальник? Вы профессор?

— Профессор. Начальник ему. Студентов-то, может, и можно брать, да зачем? Мало ли что. Отвечай тогда за них, да и за него тоже.

— А они, наверное, много узнают на срочных вылетах. Они здесь на практике?

— Да. Летняя практика у них. В областных городах и деревнях.

— А вы тоже на практике с ними?

— Я проверять приехал.

— А почему летите вы? Очень сложный случай?