Прыжок тигра - Казанцев Кирилл. Страница 25

– Ты кто? Тебе чего? У меня денег нет и телефона тоже. – Крепкий низкорослый дядька лет шестидесяти в грязной футболке и трениках не мигая смотрел на Максима.

– Конь в пальто. На вопросы отвечай и помалкивай, если тебя не спрашивают, – Максим шагнул вперед, и мужик прижался спиной к стене. Весь его вид выражал готовность делать то, что ему скажут.

– Отлично. Детдом здесь? – начал допрос Максим.

– Да, – согласный кивок головой.

– Детей много?

– Человек семьдесят, я точно не знаю, но могу спросить. – Мужик заткнулся, разглядев в полумраке выражение лица Максима.

– Я сам спрошу. Детские могилы на кладбище – кто в них? Кто похоронил их там, когда? – Мужик молчал, водил вытаращенными глазами из стороны в сторону, но колоться не торопился. Максим повторил вопрос, но ответа не дождался.

– Хорошо, я тебе сам отвечу. Дети отсюда, из детдома. Что здесь произошло? Когда? На меня смотри! – Максим говорил шепотом, но от интонации, с которой он произнес эти слова, мужику стало не по себе. А от легкого удара затылком о стену у дядьки пропала всякая стеснительность.

– Сам посуди – мы одни, нас никто не видит. Найдут тебя месяца через полтора. Я-то дверь закрою и уйду, а ты тут лежать останешься, на корм крысам. Есть тут крысы? – Максим замолчал. Сарай заволокло дымкой, в ней пропали очертания ящиков, коробок и бочек, хлам на глазах растворялся в мутной пелене.

– Зачем тебе? – пробормотал еле слышно мужик. – Как тебе разница?

– Не твое дело. Я тебе вопрос задал. Ладно, давай не так. Мартынова Ю. – что с ней?

– Болела, – в ту же секунду отозвался дедок.

– Чем? – напирал Максим.

– Да откуда я знаю – чем! Врача не вызвали, лекарств не было, медсестра потом, когда Юльку в туалете нашли, посмотрела и сказала, что все. Вечером похоронили.

– А «Скорая»? Смерть-то надо засвидетельствовать, – не понял Максим.

– Не было «Скорой»! Ее никто вызывать и не собирался, – отмахнулся дворник.

Не собирался. А зачем? В самом деле, зачем? На этот вопрос бодрый пенс не ответит, хотя и знает ответ. Но все равно продолжим.

– Ясно. Чернов, он от чего умер? – пошел дальше Максим.

– Не знаю, – горячо прошептал мужик, – ей-богу, не знаю. Вот те крест, я в отпуске был, – он перекрестился кое-как и снова уставился на Максима.

– Ладно. Логинова – у нее что?

– Эту помню, ей аборт неудачно сделали, врача вызывать не стали, решили, что обойдется…

– Что? Повтори. – Слова перепуганного пенсионера доносились как из-под воды. Мужик послушно повторил только что сказанную фразу и, кажется, добавил к ней подробностей. В сарае стало очень темно, из углов мерцали огоньки «светляков» и развалина засветилась, как новогодняя елка. Только елка не орет и не шипит, она стоит спокойно в углу и ждет окончания праздников.

– Ты чего, отпусти, ты… – Максим пришел в себя от удара. Мужик пытался высвободиться, он старался расцепить сжавшиеся на его горле пальцы, хрипел, извивался в углу и заехал Максиму коленом в живот.

– Что ей сделали? – переспросил Максим и убрал руки.

– Ты что – глухой? Аборт ей сделали, да неудачно, вот Валька и умерла! Да она все равно бы долго не протянула с таким диагнозом, как и Юлька! Им всем кранты, рано или поздно! – Мужик прикрывал горло и елозил лопатками по стене.

– Какой диагноз, у кого? У Логиновой?

– И у нее тоже! Здесь же интернат для умственно отсталых детей, для тех, кого родители бросили, для дебилов! – хрипло проорал мужик и закашлялся.

– Почему для умственно отсталых? Это ведь «Октябрьское»? – Мужик явно говорил о чем-то другом, и Максим на всякий случай повторил свой вопрос еще раз.

– Ну, да, «Октябрьский дом-интернат для умственно отсталых детей», – как по писаному отчеканил мужик, – сюда других и не привозят, только больных совсем, инвалидов. Инвалидов, понятно?

– Понятно. – Все услышанное требовало немедленного осмысления, но сосредоточиться на анализе не давала одна мысль. «Дурак, на дату рождения не посмотрел». Ощущение было такое, словно находишься в набирающем высоту самолете. Разбег, потом отрыв, и вот вокруг не видно ничего, за бортом серая густая облачность, на стеклах иллюминаторов капли дождя. Пять минут, семь, десять – и тучи оказываются далеко внизу, а вверху и впереди лишь синева небес и солнце. И простор, свобода, да такая, что и краев не видно.

– Для инвалидов, говоришь? А теперь поподробнее, все, что знаешь. И не тяни. – Максим сделал шаг назад и убрал руки в карманы наглухо застегнутой ветровки. Мужик мялся еще секунд тридцать, ворчал что-то себе под нос и все косился на закрытую дверь сарая. Максим не двигался, ждал и не сводил с покрасневшего от мучительной внутренней борьбы мужика взгляд. Тот не выдержал и открыл, наконец, рот:

– Чего говорить, дети тут живут, больные. Лечат их, кормят, одевают. Санитарки за ними смотрят, за теми, кто ходить не может, остальные сами, кое-как… Все, чего тебе еще надо? – неожиданно разозлился мужик.

– Про Логинову расскажи. Какой у нее диагноз был, что ей аборт прописали, – напомнил Максим.

– А то ты не знаешь – какой, – хихикнул бодро пенсионер, но тут же осекся: – Не надо, я понял, понял, – забормотал он и приподнялся на цыпочки, задрал подбородок, чтобы не задохнуться. Максим чуть ослабил хватку, но мужика не отпустил, держал его за горло вытянутой рукой.

– Догадываюсь. Ей десять лет было. Десять лет всего, ты вообще, тварь, соображаешь, чем это пахнет? Нет, я тебя не крысам скормлю, я тебя рядом с детьми закопаю, живьем. Могилу сам себе выроешь, я тебе туда улечься помогу, и землицей сверху прикрою. – Картина для мужика нарисовалась грустная. И, что особенно неприятно, готовая вот-вот стать реальностью. Шансы свои бодрый пенсионер взвесил и расстановку сил оценил верно. И говорил, хрипло, брызгая слюной и постоянно облизывая губы. Мужик не врал, не сочинял на ходу, он просто описывал весь ад, происходивший на его глазах изо дня в день.

Детей привозили сюда умирать. Брошенные родителями, сироты и дети, оставшиеся без попечения родителей, – олигофрены и дэцэпэшники – койко-место занимали недолго. За те восемь лет, что здесь дворником, а по совместительству еще и сторожем проработал здесь мужик, в интернате умерло больше сорока человек. Сегодня в детдоме, по словам свидетеля, находилось почти семьдесят детей в возрасте от четырех до восемнадцати лет, и среди них было много лежачих. И на протяжении нескольких лет они периодически умирали. Ни одна смерть не фиксировалась, но они продолжались – сначала первая, потом вторая, третья, четвертая… Никто не встревожился. Потом шестая. Потом седьмая. Восьмая. Девятая. Никто по-прежнему не обеспокоен. Десятая. Одиннадцатая. Двенадцатая. Тринадцатая. Всем все по барабану… Четырнадцатый мертвый ребенок. Пятнадцатый. Шестнадцатый. Семнадцатый… Всем традиционно похрен. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый, двадцать второй… И тут кто-то говорит» «Эй… кажись, у нас дети умирают! Надо бы проверить…» Опять же – зачем?

– Сколько? Больше семидесяти человек? – переспросил мужика Максим. – И где они все? Я никого не видел, ни одного человека…

– В помещении сидят, их Марина Владимировна не разрешает на улицу выпускать, чтобы не пачкались. Они же не соображают, лезут во всякую дрянь, кто за ними следить-то будет… – Пенсионер понял, что снова наговорил лишнего, и примолк.

– Дальше, – напомнил ему Максим, и дядька заговорил дальше.

Директор интерната – Боброва Марина Владимировна – заботилась о сохранности вверенного ей имущества. Так, по ее приказу из комнат убрали кровати – чтобы инвалиды не портили мебель. Детям просто стелили на полу простыни и укладывали спать вповалку, как животных в хлеву. Игрушки детям не полагались по той же причине.

– Переломать все могут, – пояснил мужик.

О лечении и развитии речь вообще не шла, детей кормили трижды в день, и на этом все соцобеспечение заканчивалось. Если не считать еще и бесплатной крыши над головой. Соответствующие органы положением дел в подведомственном им учреждении не интересовались, за всю свою карьеру дворника и сторожа мужик вспомнил лишь три случая, когда в интернат приезжало «начальство». Поэтому и «Скорую» к умирающему ребенку вызывать не стали – какая «Скорая», на кой черт она тут нужна! Это человека нет, а пенсия-то и отчисления на него никуда не делись. Все правильно, все по закону. Вот дурак, сразу и не сообразил, переспрашивать пришлось. Что ж, подход чиновников понятен: от инвалидов нет налогов, следовательно, они бесполезны в современной системе распилов. Но Марина Владимировна так не считала. Она тоже обнаружила в себе задатки эффективного собственника и ресурсами распорядилась по своему усмотрению.