Истинный облик Лероя Дарси (СИ) - Петров Марьян. Страница 30

Десятое июня. Беременность два с половиной месяца.

У меня конкретный депрессняк, который сопровождается неконтролируемыми приступами злости и упрямства. Есть не хочу, витамины расшвыриваю по углам, мне снятся тревожные сны. И всё это заканчивается кровомазанием и угрозой выкидыша. Роше укладывает меня в стационар, где я упрямо продолжаю голодовку и издевательства над сбившимися с ног альфами… В общем, веду себя, как последняя капризная омежка. В какой-то момент приходит осознание, ответственность и горькое раскаяние. Я прошу прощения у всех и начинаю любить весь белый свет. Встаю рано до первых птиц, будя измученного Свята, мы до завтрака шарахаемся по территории. Причём я считаю это прогулкой, а Макеев называет армейской принудиловкой. Единственное, почему Свят терпит всё это, возможность подержать меня за руку и пообниматься, встречая рассвет.

Секс пока радует. Я стал чувствительнее, гибче и требовательнее к ласкам и прелюдиям. Слава Богу, Свят на всё это не скупится!

Одиннадцатое июля. Беременность… почти четыре месяца?!

Начинает бесить появляющийся животик. Лезу в интернет и читаю всё подряд о беременности и родах. Всех под страхом истерики заставляю вести здоровый образ жизни и правильно питаться. Даже повара. Громилу, кстати, зовут Мик, и он заключил пари с Роше: продержится ли Макеев до конца срока, или он меня отведёт в забой и там потеряет. Свят теперь очень осторожен в постели, никаких грубых проникновений и глубоких толчков. Секс нежный и долгий, и чаще я кончаю от его рта, чем от члена. Роше почти всё время грустит, стал молчаливым и замкнутым, и не мудрено: мужик скучает по любимому мальчику. Я сам ужасно тоскую по сыновьям. Беременность сделала меня сентиментальным и тряпочным. Смотрю на фотки, втихаря утирая слезинки, и очень хочу увидеть моих пацанов.

Роше, вопреки моим запретам, курит на веранде. Рядом на плетеном столике дымится кружка с кофе. Прохладный вечерний ветерок шевелит отросшую шевелюру Анри; он и бритьё забросил: лицо обрамляет мягкая светлая бородка. Ему идёт. Пожалуй, он стал похож на мушкетера Дюма. Скрещиваю руки на груди:

— Та-а-ак, опять жизнь укорачиваем и убиваем в себе лошадь?

— Нашёл таки… А Свят где?

— Спит.

— Укатал вконец верную сивку? Даже не думал, что ты такой тиран, Лер.

— Пхе! Я себя беременеть не заставлял! Ты мне только проясни ситуацию: мне и рожать придется на Доране? Эм? Не отчаянные ли вы, парни? И ещё… живот… потом… сдуется или пресс качать придётся? Я и сейчас могу мышцы укреплять и живот втягивать… Стрёмно мне как-то…

Анри закрывает лицо рукой и начинает потихоньку ржать.

— Хоспади… бедный Свят!!!

Потом Роше тушит сигарету и притягивает меня к себе за руку:

— Если Мирро к сорока годам будет такой же заразой, как и ты, папаша…

— А-а-а-а, пусти зятёк! — я картинно отбиваюсь. — Давай-ка, закажи мне побольше цветной пряжи… Я тут хочу вязать научиться, раз уж времени вагон! Эй, чего ты?..

Роше сползает под стол… Десятое августа. Беременность четыре с половиной месяца.

Меня пнули изнутри…

Стою, никого не трогаю, никого не строю, не скандалю, весь такой белый и пушистый, чешу пузико (обдумывая глобальность явления «растяжки»), пью молоко, так как мучает изжога. И вдруг «пих!» Пальцы сами разжимаются, любимая кружка хлопается о кафельный пол, брызнувшие осколки смешиваются с каплями молока. Молоко убежало! Рука сбегает под пупок, а на глаза наворачиваются глупые слёзы.

На кухню влетает Свят, на щеках шлепки пены, ибо я теперь заставляю бриться каждый день. Да, один раз! Один! Я ж не конченный садист!

— Лерка, чего?! Что за шум?! Где болит?!

Смотрю на своего альфу, носом зашмыгивая в себя чувственную сопельку.

— Свя-я-ятик… ми-и-илый, хо… — всхлип! — …ро-о-оший мой!

Макеев бросается ко мне, теряя тапочки, и вдруг видит мою дурацкую блаженную улыбку:

— Лер, ну разве можно так пугать?! Кружку нечаянно разбил? Ну и шут с ней! Новую закажем! — он по привычке сразу начинает пытаться меня успокоить и приобнять.

 — Ребёнок… — шепчу я, делая загадочные глаза и скашивая их на живот.

— Что-то с Максом?!

 — Ты задрал звать моего сына Максом! — эйфория счастливого отцовства махом улетучивается под напором яростного протеста.

 — Это и мой сын! — препирается русский бес.

Снова неделикатный пиночек. Я ойкаю, ломаюсь пополам. Свят бухается на колени, уже всё понимая без слов, и начинает нашаривать большой ладонью признаки движения в моей утробе. Тонкой кожей живота я впитываю эти поглаживания, снова поражаясь, какие огромные и нежные руки у этого мужчины. Наконец, контакт происходит: в ладонь Макеева прилетает толчок, он тут же прижимается туда губами:

— Ма-а-аксик, Макси-и-им, ау-у-у!

Входит Анри, неся сразу три грязные кружки из-под кофе. Раньше Мирка всё время убирал использованую посуду, а теперь…

— Это что за утреннее, машу вать, коленопреклонение? А ты палку, Лер, не перегибаешь? По поводу чего нынешние психи?!

— Тш-ш-ш! — шипит Свят. — У нас это… как его? Первое шевеление!

Роше махом роняет все три кружки, и, как йог, хрустя по осколкам, устремляется ко мне. Теперь два мужика “молятся” у моих ног, по очереди прикладываясь ухом к животу. Завидуйте молча!

— Лер, живо на осмотр! Сделаем узи и КТГ плода, — в Анри просыпается док.

— Я с вами! — с пола подрывается Свят.

— Никто… никуда и ни с кем не пойдёт, пока не приведёте в порядок мою кухню! — внушительно басит за нашими спинами Мик и закрывает своими необъятными могучими телесами выход, дополнительно делая стойку «руки в боки». Теперь его и тараном из дверного проёма не выбьешь! Макеев сам сметает осколки, пока Роше меня расспрашивает. Я, пребывая в некоторой прострации, продолжаю улыбаться. Какое же это чудо, носить в себе новую жизнь, а теперь и ощущать её движения!

Тридцатое августа. Почти пять месяцев!

Я — талантливый сукин сын! Теперь мужики ходят по дому в моих вязаных тапочках, а пинеток я наделал столько, будто собрался сороконожку рожать. Намереваюсь замахнуться на голубенький костюмчик, ведь малыш соберётся на выход в декабре.

Свят вчера затеял максимально осторожный секс, вылизал меня всего от макушки до пят, как пёс, примостился сбоку и вошёл, выражаясь его шершавым языком, «на полшишечки». Кончил я сразу же, ребенок забавно трепыхнулся в животе и отвесил пиночек.

Макеев с упоением впился в мои губы:

— Это, наверное, последний раз, стари-и-ик… до родов. А? — альфа слизнул ниточку слюны.

— А выдержишь? — я прищурился.

Мужчина проводит большим пальцем по моей нижней губе:

 — Ну-у-у… только, если сюда…

 — Хах! — я кривлюсь. — Помечтай, помечтай!

Сегодня вечером по скайпу разговаривал с Луиджи. Моего венценосного засранца токсикоз мучил по всем правилам с первого месяца и по сей день. Омега был серо-зелёный и злой, сидел на кровати в шёлковой пижаме, а рядом… темнела фигура в чёрном строгом костюме. Я видел на спинке кресла напряжённую красивую кисть руки с длинными пальцами и понимал, что верный слуга его светлости, как всегда, на посту. Всё сжалось в моей груди от тоски, ребенок тревожно шевельнулся, реагируя на мои волнения.

— А как твои дела? — капризно, нервно и немногословно пожаловавшись про своё состояние, проговорил Лу.

— Нормально! — я привстал, демонстрируя аккуратный небольшой животик. — А у тебя… альфа там?

— Альфа! — вымучено выдохнул омега и улыбнулся. — И будет достаточно крупный.

— Как ты и хотел! — мне полегчало на душе.

— Да. Ты… на редкость хорошо выглядишь. Сколько набрал?

— Лу, ты это… прекращай свои омежьи расспросы-допросы, а то у меня сразу же начинается изжога. Роше всё измеряет и записывает! Как следствие, в любимые джинсы уже не влезаю.

— А на мне всё болтается! — жалобно произнёс Луиджи. — Набираю только за счёт ребёнка.

— Айда к нам на Доран, на свежий воздух! Я есть хочу всё время и без напоминания.