Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана. Страница 34

И вот я снова расплываюсь в широкой улыбке. Просто не могу удержаться. Я даже поднимаю руки к груди, закрывая сердце, словно пытаясь удержать его внутри, словно оно готово вырваться.

– С удовольствием.

– Хорошо.

Зак улыбается, я улыбаюсь в ответ. На самом деле я не прекращаю улыбаться на протяжении всего пути домой.

У меня свидание с Заком. У меня свидание. С Заком. У меня. Симоны. У Симоны свидание с Заком. В эту субботу мы будем есть баклажаны с пармезаном. В «Il Bacio». Ладно. Пожалуйста, припомните кое-что. Вспомните, этого никогда раньше со мной не случалось. Вспомните, что я целовалась лишь с тремя парнями, с одним во время глупой игры, а с другими двумя на вечеринках, где был алкоголь, и меня вырвало после последнего из этих экспериментов. Я никогда не стояла лицом к лицу с парнем при свете дня (ну, если быть точнее, то при свете флуоресцентных ламп школьного коридора) и не вступала с ним в разговор, из которого становилось бы понятно, что мы друг другу нравимся. Мне шестнадцать лет и девять месяцев, а меня еще ни разу не приглашали на свидание. Теперь вы понимаете, почему я себя так странно веду?

Я добираюсь до дома и звоню Клео и Джеймсу. Потом я звоню Ривке.

– Вот видишь? – говорит она. – Я тебе говорила, что ты не вызываешь у него отвращения.

– Это твоя версия «любой парень был бы счастлив встречаться с тобой, бла-бла-бла»?

– Наверно. Так что ты наденешь?

– Я не могу даже думать об этом. Я знаю только, что определенно накрашусь помадой, которую ты мне подарила.

– Верное решение.

– Так что я позвоню тебе в воскресенье утром. После важного вечера.

Наступает пауза.

– Меня здесь не будет, Симона. Мне завтра придется лечь в больницу Бет Израэль, я пробуду там несколько дней. До понедельника. Но я там буду на связи.

– Мне можно будет позвонить тебе туда?

– Конечно. Это же не тюрьма. Просто больница, где сделают еще кое-какие анализы.

– Тебе придется провести выходные в больнице?

– Ага. Но это ничего. У них есть кабельное, в отличие от моего дома в глухомани.

– Мне можно будет тебя навестить?

– У тебя вроде на выходные и так запланировано много дел.

– Но не завтра вечером. Я принесу ужин. Тебе можно есть?

– Я попробую.

И снова, как вы, вероятно, можете себе представить, мама с папой не выказывают никакого сопротивления, когда я сообщаю, что поеду на машине в город в пятницу вечером. Более того, папа днем готовит ужин для меня и Ривки, упаковывая его в корзину для пикника с настоящими тарелками и серебряными приборами. Жареная курица и сладкий картофель с розмарином и шпинатом. Я звоню в свою любимую пекарню, которая находится на полпути в город, и узнаю, есть ли у них хала. У них есть. Прошу их оставить две для меня. Я беру свечи и два маленьких подсвечника, а также выклянчиваю у папы разрешение взять бутылку вина. Думаю, пребывание в больнице не значит, что Ривка должна пропустить Шаббат.

Весь трафик движется в обратном направлении. Мне это кажется бессмысленным. Я не понимаю, почему люди стремятся выбраться из города. Если бы у меня был выбор, я бы предпочла провести в городе не только свои выходные, но и всю жизнь. Зачем уезжать из места, где происходит столько событий и жизнь бьет ключом, в те дни недели, когда у вас как раз есть время насладиться всеми этими событиями и бьющей ключом жизнью? На это должен быть какой-то хороший ответ, потому что по всем дорогам, ведущим из города, движется плотный поток машин, а я буквально влетаю в городской центр.

Я паркуюсь в подземном лабиринте стоянки.

Лиловый уровень. Секция С. Надевая толстовку и беря в руки корзину для пикника, я чувствую себя маленькой Красной Шапочкой, отправляющейся в лес, только, в отличие от Красной Шапочки, я знаю, какая опасность поджидает меня в лесу.

Все не так плохо, как я представляла. Она лежит под капельницей, и несколько круглых пластиковых штучек на ее груди проводами подсоединены к какому-то аппарату, но он пикает спокойно, а не быстро и устрашающе. Пи… пи… пи. У нее в носу нет трубок. Как и во рту. Ее кровать приподнята, и она смотрит телевизор.

Она улыбается, когда я вхожу, и выключает телевизор:

– Слава богу, ты пришла. Я уже почти втянулась в это идиотское реалити-шоу. Не знаю, как бы я смогла потом уважать себя, если бы смотрела его целый час.

– Рада быть полезной, – говорю я. Я поднимаю корзину для пикника: – Ты голодна?

Я подкатываю приставной столик к другой стороне кровати и расставляю наш ужин. Спрашиваю медсестру, не сможет ли она достать нам еще один стол, и она прикатывает поднос на колесах. На нем я размещаю свечи и халу, открываю вино и наполняю им пластиковый стаканчик.

– О-о-о. Контрабанда, – говорит Ривка.

– Вино или свечи?

– И то и другое. Но я не думаю, что кто-либо упрекнет нас. В этом одно из преимуществ неизлечимой болезни. Тебе все сходит с рук.

Неизлечимой. Это слово эхом звучит в моей голове. Застревает у меня в горле. Смыкается вокруг моего сердца. Неизлечимой: смертельной, летальной, не совместимой с жизнью.

Я беру одну из тканевых салфеток, уложенных папой, и накрываю ей халу. Протягиваю Ривке книжечку спичек. Она берет меня за руку, а потом гладит меня по плечу:

– Так чудесно. Спасибо.

Она пробует зажечь спичку, но капельница, кажется, мешает ей, так что я зажигаю ее сама. Подношу кувшин с водой и помогаю ей вымыть руки. Мы благословляем свечи, потом вино и хлеб. Я пододвигаюсь ближе, и она кладет мне на голову свои руки, руки с проводами, и благословляет меня, хотя я не думаю, что сейчас мне так необходима эта молитва.

Я вспоминаю ее дом, как тепло и уютно там было в Шаббат. Я помню, как свечи освещали комнату. Помню звук ветра в деревьях. Запах моря. А сегодня все совершенно иначе. Стены палаты выкрашены в неприятный лимонно-зеленый цвет. Лампы слишком яркие. Доносятся звуки аппаратов, тележек, перекатываемых по коридорам, и приглушенных разговоров за закрытыми дверьми. Стоит запах антисептика. Но вы бы даже не догадались, что что-то не так, если бы лишь видели лицо Ривки. У нее тот самый блаженный вид, как тогда, когда мы праздновали Шаббат у нее дома.

Я счастлива видеть, что она ест с удовольствием. Мы разговариваем и смеемся, и в какие-то мгновения мне удается забыть, где мы находимся и почему. Становится поздно, она устала, а мне нужно ехать домой, так что я собираю свою корзину и выливаю остатки вина (это было частью соглашения между мной и папой). Я желаю Ривке доброй ночи, возвращаюсь на лиловый уровень, в секцию С, и уезжаю домой.

В субботу у меня запланирована консультация Клео по гардеробу за два часа до того, как меня заберет Зак. Она приезжает с чемоданом одежды. Думаю, это прекрасно демонстрирует ее веру в мой гардероб. Мы останавливаемся на джинсах, серой футболке Клео с глубоким декольте с классическим для Клео облегающим силуэтом и длинном черном кардигане с поясом, про который Клео четко говорит мне, что я не должна завязывать его наглухо. Я надеваю черные туфли на очень низком каблуке, потому что заметила, что Зак выше меня всего на пару дюймов. Я крашусь помадой, подаренной мне Ривкой.

– Не могу поверить, что маленькая Симона выросла и идет на свидание, – говорит Клео, оценивая работу своих рук.

– Тебе, должно быть, кажется странным свидание, которое состоится раньше, чем два его участника окажутся голыми в одной постели.

– Это низко.

– Ой, да ладно. Где твое чувство юмора?

– Тебе просто повезло, что я настроена доброжелательно. Дариус пригласил меня покататься на лыжах с его семьей во время весенних каникул, и, веришь или нет, Джулз мне разре – шила.

– Как классно, Клео.

Она поправляет пояс на кардигане. Берет мои волосы в свои руки:

– Стой спокойно. – Она поднимает их наверх и собирает в нечто похожее на хвост, потом передумывает и отпускает. – Ну, – говорит она, – ты выглядишь идеально. Моя работа здесь окончена. – Она обнимает меня и увозит свой чемодан домой.