Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана. Страница 39

Добравшись до дома, я читаю про Песах в Интернете. Вот что я узнаю: я была не права насчет того, что Пасха и Песах никак не связаны. Иисус праздновал Песах, когда его распяли. Тайная вечеря не была просто обычным ужином, проведенным Иисусом в кругу друзей. Тайная вечеря была седером Песах.

Часть двадцать вторая

Даже с учетом того, что Илия пока так и не объявился, без сомнения, у нас великолепный седер Песах. То, что задумывалось как вечеринка для двенадцати человек, выросло до вечеринки для восемнадцати. Так что, если Илия объявится, в сумме нас будет девятнадцать – восемнадцать человек и один пророк, собравшиеся за одним обеденным столом. Чем больше мы с Заком занимались подготовкой к седеру и чем больше мы о нем говорили, тем больше людей, наблюдавших за этой подготовкой, заинтересовывались праздником, так что вскоре все начали сами себя на него приглашать. Первой была Клео, что, по сути, значило Клео и Дариус. Мама с папой сказали, что нам надо включить и Джулз. Джейк спросил, может ли Сэм прийти. Джеймс заявил, что тоже хочет участвовать. А потом Зак сказал мне, что Эми Флэнниган надеется, что тоже сможет присоединиться. Вот так. Бедному папе пришлось попотеть, но, кажется, он получил удовольствие от двойного вызова – нужно было приготовить еду для стольких людей и в то же время не использовать продукты, сделанные путем сбраживания, такие как хлеб, паста и практически все остальное, сделанное из муки. Вы же помните? Во время Песаха нужно есть мацу, потому что у евреев было недостаточно времени, чтобы выполнить весь процесс приготовления хлеба перед их исходом из Египта. Как бы то ни было, мы убрали из гостиной всю мебель и перенесли туда обеденный стол, а также несколько раздвижных столов из гаража, создав большой прямоугольник, за которым смогли бы уместиться все восемнадцать человек и даже Илия.

Зак был здесь с полудня. Все остальные еще только прибывают. Его родители и брат, Джесс, который совершенно не похож на Зака, уже у двери. Джесс обнимает меня, буквально отрывая от земли. Он смачно, громко целует меня в обе щеки, словно мы знакомы целую вечность. Мама быстро уводит родителей Зака на кухню, чтобы познакомить с папой. Я еще раз проверяю стол. Все уже накрыто. Тарелка для седера готова. На ней маца, горькие травы, яичница, харосет (измельченные яблоки и орехи с вином, символизирующие раствор, который египетские рабы использовали в своем каторжном труде, ну или что-то подобное), петрушка, миска с соленой водой и ужасающая баранья голень, символизм которой мне настолько неприятен, что я лучше позволю вам ознакомиться с ним самостоятельно.

Я также положила на тарелку для седера апельсин, так как прочитала историю о старом ортодоксальном раввине, чья реакция на новость о реформаторском движении за посвящение в сан раввинов женщин была следующей: «Женщины настолько же уместны в сане раввина, как апельсин на тарелке для седера». Мне кажется, Ривка одобрит. И я права. Она улыбается, увидев его.

Она приехала со своими друзьями – Лилой, Еленой и Вэлом, мужчиной с длинными волосами, которого я ошибочно приняла за женщину тогда, в больнице. Можно было бы предположить, что если некто мужского пола носит имя Вэл, то ему, вероятно, приходится, не жалея сил, создавать мужеподобный вид, но, очевидно, Вэла эта проблема не заботит.

Ривка выглядит худой, бледной, уставшей и даже – мне невыносимо это признавать – больной.

Но мне она все еще кажется невероятно красивой.

Наш дом заполнен семьей, друзьями, самой жизнью. Мы с Ривкой выходим на крыльцо.

– Ну, что думаешь? – спрашиваю я. – Мы перестарались? Здесь слишком много людей?

– Нет-нет, – отвечает она. – Именно так все и должно быть. Все идеально.

– Ты хорошо выглядишь.

– Ты лжешь.

– Нет, я на самом деле так думаю. Я думаю, что ты прекрасна.

Ривка берет прядь моих волос и убирает ее мне за ухо. Она смотрит на меня долгим взглядом.

– Симона, – говорит она, – ты ангел. Из-за тебя я спрашиваю себя, как я вообще могла сомневаться в своей вере, потому что, глядя на тебя, я не могу поверить в то, что Бога нет, и это не был его тайный замысел, что ты послана мне именно в тот момент, когда мне больше всего в жизни нужен был ангел.

Я не знаю, что сказать. И даже если бы я попыталась что-то сказать, не думаю, что мне удалось бы произнести хотя бы слово. Думаю, я бы просто раскрыла рот и заголосила что есть мочи, не будучи способной остановиться.

– Ладно, – говорит Ривка, – пойдем в дом. – Она берет меня за руку. – Пора.

Если бы я не была уже влюблена в Зака, а я влюблена, я бы без памяти влюбилась в него сегодня вечером. Он приковывает к себе внимание всех присутствующих. Руководит группой в совершении седера и объясняет каждый этап вечера для тех, кто никогда прежде не принимал участия в седере, а таких подавляющее большинство. Он постоянно переводит разговор с древнего прошлого к настоящему. Я испытываю гордость от того, что сижу рядом с ним.

Мы подходим к той части седера, где младший ребенок должен задать Четыре Вопроса. Так как за нашим столом в этот Песах нет детей, эта обязанность достается моему младшему брату Джейку, самому юному из нас, кого, кажется, раздражает, что на этот факт было обращено всеобщее внимание. Мне неважно, что думает Джейк. Для меня, как ни крути, он навсегда останется маленьким мальчиком со светлыми волосами, веснушчатым носом и зубами, как у Багза Банни [49], хотя сегодня вечером невозможно не признать, что он стал сногсшибательным молодым мужчиной. Когда он встает, чтобы заговорить, я едва не падаю со стула из-за силы любви, которую я к нему испытываю. Вопросы, которые Джейк зачитывает из Агады, спрашивают о том, чем эта ночь отличается ото всех прочих ночей. Почему мы едим мацу? Зачем мы едим горькие травы? Для чего мы макаем зелень в соленую воду? И так далее. Но для меня ответ на главный вопрос, вопрос – чем эта ночь отличается от всех остальных, – предельно ясен. Просто приглядитесь повнимательнее к тем, кто сидит за столом.

Здесь матери и отцы. Здесь сыновья и дочери. Здесь братья и сестры. Здесь друзья, которые друг другу как братья и сестры. Здесь представлены все возможные варианты семьи.

Я снова размышляю о семейных древах. Думаю о семейном древе Ривки, включающем Мордехая, Ханну и всех ее братьев и сестер, и где-то там появляется ответвление, включающее меня, а следовательно, и Джейка с мамой и папой, а потом дерево выпускает новые изогнутые ветви для ее друзей – Лилы, Елены и Вэла.

Я думаю о своем семейном древе. О том, как я ошибалась все эти годы, представляя его голым.

Эпилог

Ривка умерла в конце апреля, почти сразу после того, как мне исполнилось семнадцать лет. Она умерла дома, в ее любимом доме в Уэллфлите, в окружении друзей и некоторых родственников. Я была там. Как и ее сестра Девора. И хотя все мы были готовы к этому дню, хотя мы знали, что он скоро настанет, в итоге ничто не смогло подготовить меня к этому. Я все еще пытаюсь осмыслить это – то, как жизнь покидает кого-то, настолько полного жизни. Простите меня, но это все, что я могу рассказать об этом дне.

Она была похоронена на следующее утро вниз по улице от ее дома. Попрощаться с ней собралась небольшая группа. С помощью Зака и рабби Кляйна мне удалось прочитать каддиш над ее могилой – еврейскую заупокойную молитву. Мордехаю бы это не понравилось, если бы он там присутствовал. Традиционно каддиш читают мужчины, и многие считают проблемой отсутствие сыновей, так как никто из детей не сможет прочитать над тобой каддиш, когда ты умрешь. Но Мордехая там не было. А у Ривки была я, ее дочь. Я смогла встать у ее могилы, прочитать каддиш и сказать:

– Алеха ха-шалом. Покойся с миром.

Мордехай почтил память Ривки тем способом, который знал. Он устроил шиву на неделю в своем доме, в сопровождении своих живых детей, принимая постоянный поток посетителей из своей общины. И на третий день шивы объявилась я.