Дело о пеликанах - Гришем (Гришэм) Джон. Страница 4

Но в настоящий момент он не казался душкой. Оглядев аудиторию, он решил, что пора избрать жертву.

– Так как насчет этого дела, Сэллинджер? Можете ли вы объяснить особое мнение Розенберга?

С четвертого ряда мгновенно последовал ответ Сэллинджера:

– Нет, сэр.

– Понятно. Может ли это означать, что вы не читали особого мнения Розенберга?

– Может, сэр.

Каллаган пристально смотрел на него. Надменный взгляд его красных глаз становился все более угрожающим. Видел это только Сэллинджер, поскольку все остальные не поднимали головы от конспектов.

– И почему же вы не читали?

– Потому, что я вообще стараюсь не читать особых мнений. Особенно Розенберга.

Глупее не придумаешь. Сэллинджер был намерен отбиться, однако ему явно не хватало аргументов.

– Вы имеете что-то против Розенберга, Сэллинджер?

Каллаган благоговел перед Розенбергом и боготворил его. Он прочитывал все об этом человеке и тщательно изучал его мнения. Он даже обедал с ним однажды.

Сэллинджер нервно заерзал.

– О нет, сэр. Я просто не люблю особых мнений.

Ответы Сэллинджера были с юмором, но у присутствующих не мелькнуло и тени улыбки. Позднее, за кружкой пива, он и его дружки будут покатываться от смеха, вновь и вновь вспоминая Сэллинджера и его нелюбовь к особым мнениям, особенно Розенберга. Но не сейчас.

– Я понимаю. А мнения большинства вы читаете?

Сэллинджер колебался с ответом. Его жалкая попытка выстоять в этом поединке вот-вот должна была закончиться унизительным поражением.

– Да, сэр. Очень многие из них.

– Великолепно. Тогда поясните, если можете, мнение большинства по делу Нэша.

Сэллинджер никогда не слышал о деле Нэша, но теперь он будет помнить его все оставшиеся годы своей юридической карьеры.

– Я не думаю, что я читал о нем.

– Таким образом, вы не читаете особых мнений, Сэллинджер, а теперь мы узнаем, что вы также игнорируете мнения большинства. Так что же вы читаете, Сэллинджер, романтические повести, бульварные газетки?

С задних рядов доносились легкие смешки. Это хихикали те, кто чувствовал себя обязанным смеяться, но в то же время боялся привлечь к себе внимание.

Сэллинджер с покрасневшим лицом стоял, уставившись на Каллагана.

– Почему вы не читали этого дела, Сэллинджер? – грозно потребовал ответа Каллаган.

– Я не знаю. Я, наверное, просто пропустил его.

Каллаган воспринял это спокойно.

– Я не удивлен. Я упоминал о нем на прошлой неделе. Если точно, то в среду. Оно будет вынесено на итоговый экзамен. И я не понимаю, как можно игнорировать дело, которое вы встретите на экзамене.

Каллаган размеренно вышагивал перед кафедрой, изучая взглядом студентов.

– Кто-нибудь побеспокоился о том, чтобы прочесть его?

Тишина. Каллаган уставился себе под ноги, доводя тишину до гробовой. Все глаза были опущены, ручки и карандаши замерли. Дым валом валил с задних рядов.

Наконец с четвертого места в третьем ряду медленно поднялась рука Дарби Шоу, и аудитория вздохнула с облегчением. Она вновь их спасла. Все втайне на это и рассчитывали. Имея вторые показатели на курсе и находясь в непосредственной близости от первого студента, она могла по памяти сыпать факты, выдержки, совпадающие и несовпадающие мнения почти по каждому делу, которые обрушивал на их головы Каллаган. Она не упускала ничего. Очаровательная маленькая заводила, она с блеском окончила факультет биологии, а теперь намеревалась таким же образом получить диплом юриста, чтобы затем прекрасно существовать, преследуя судебным порядком химические компании, отравляющие окружающую среду.

Каллаган смотрел на нее с поддельным разочарованием. Три часа назад она ушла из его квартиры после бурной ночи с вином и юриспруденцией. Однако про дело Нэша он не упоминал.

– Так, так, мисс Шоу. Чем же недоволен Розенберг?

– Он считает, что законодательный акт штата Нью-Джерси нарушает Вторую поправку, – сказала она, не глядя на профессора.

– Хорошо. И поясните для остальной аудитории, что предусматривает этот акт.

– Среди прочего он запрещает иметь полуавтоматическое оружие.

– Прекрасно. А что имел в момент ареста Нэш? Я это спрашиваю просто для разрядки.

– Автомат АК-47.

– И что случилось с Нэшем?

– Он был привлечен к суду, приговорен к трем годам тюремного заключения и подал апелляцию.

Она знала подробности дела.

– Чем занимался Нэш?

– Определенное мнение по этому вопросу отсутствует, однако в деле фигурирует дополнительное обвинение его в причастности к сбыту наркотиков, хотя полиция на момент ареста не располагала соответствующими доказательствами.

– Таким образом, он был торговцем наркотиками и вдобавок располагал автоматом АК-47. И при этом имел защитника в лице Розенберга, не так ли?

– Да, конечно. – Теперь она смотрела на него.

Напряжение спало. Большинство глаз следило за тем, как он, медленно расхаживая по аудитории, высматривал очередную жертву. Чаще всего на вопросы во время лекций отвечала Дарби, а Каллаган хотел более широкого участия других студентов.

– Почему, по вашему мнению, Розенберг сочувствует Нэшу?

– Он любит торговцев наркотиками. – Это был Сэллинджер, поверженный, но все еще пытающийся иронизировать.

Каллаган одобрял дискуссии на лекциях. Он призывно улыбнулся своей жертве, словно поощряя ее к тому, чтобы продолжить поединок.

– Вы так считаете, Сэллинджер?

– Безусловно. Торговцев наркотиками, растлителей несовершеннолетних, незаконных обладателей оружия, террористов. Розенберг просто восхищается этими людьми. Они его слабые и обиженные дети, поэтому он должен защищать их. – Сэллинджер пытался продемонстрировать праведное негодование.

– А как следует поступать с этими людьми, по вашему просвещенному мнению, господин Сэллинджер?

– Очень просто. Сначала справедливый суд с участием хорошего адвоката, затем быстрое и тщательное рассмотрение апелляции и после этого наказание, если они виновны.

Слова Сэллинджера звучали совсем как у добропорядочного правого, что считалось непростительным грехом среди студентов Тулейна.

Каллаган скрестил руки на груди.

– Продолжайте, пожалуйста.

Сэллинджер почуял западню, но продолжал идти напролом. Терять ему было нечего.

– Я имею в виду, что мы неоднократно встречали дела, в которых Розенберг пытался перекроить конституцию и создать лазейки для того, чтобы, исключив основания, позволить заведомо виновному подзащитному оправдаться подчистую. Это отвратительно. Он считает тюрьмы неоправданной жестокостью по отношению к человеку, поэтому согласно Восьмой поправке все заключенные должны быть освобождены. Слава Богу, что он находится сейчас в меньшинстве, а вскоре может оказаться в одиночестве.

– Вам нравится постановление суда, Сэллинджер? – Каллаган одновременно улыбался и хмурился.

– Чертовски.

– Вы один из тех нормальных, патриотически настроенных средних американцев, которые желают ему смерти во сне?

В аудитории раздались смешки. Сейчас можно было смеяться без опаски. Сэллинджер знал, что честно лучше не отвечать.

– Я бы не пожелал этого никому, – пролепетал он в полном смущении.

Каллаган вновь мерил шагами аудиторию.

– Ну что ж, спасибо вам, господин Сэллинджер. Мне всегда доставляют удовольствие ваши комментарии. Вы, как обычно, изложили нам взгляд непрофессионала на юриспруденцию.

Смех стал громче. Щеки Сэллинджера запылали, и он плюхнулся на свое место. Каллаган оставался невозмутимым.

– Мне бы хотелось поднять интеллектуальный уровень этой дискуссии. Давайте, мисс Шоу, объясните, почему Розенберг сочувствует Нэшу.

– Вторая поправка предоставляет людям право иметь и носить оружие. Для судьи Розенберга это положение является буквальным и абсолютным. Ничто не должно запрещаться. Если Нэш хочет иметь АК-47, или ручную гранату, или базуку, штат Нью-Джерси не может принять закон, запрещающий это.

– Вы согласны с ним?