СССР: вернуться в детство 4 (СИ) - Войлошников Владимир. Страница 25

Он вздохнул с таким видом, дескать: всё равно спорить с тобой бесполезно, и развернул меня вниз:

— Пошли, узнаем номера счетов.

Списки с лицевыми счетами новичков были вывешены на стенде рядом с раздевалкой, мы выписали свои циферки, доехали до ближайшей почты и заплатили сразу за девять учебных месяцев — чтоб до следующего года голова не болела. Двадцать семь рубликов на двоих, фигня вопрос вообще.

С этими музыкальными школами и прочими сдачами зачётов канители стало больше. Кроме того, сентябрь в Иркутске — самый месяц копки картошки. В высоких грядах-коробах, да под толстым слоем мульчи картошка уродилась крупная, красивая, рекордный куст (каждый, раз уж это эксперимент, взвешивался отдельно) потянул на восемь с лишним килограмм. Родственники удивлялись нашей необычной технологии, а ещё больше — результатам. Спорили о том, сто́ит ли так упираться, чтобы получить впечатляющий урожай с небольшой грядки или проще привычным образом кусок в несколько раз бо́льший засадить. Нашлись адепты и той, и другой стороны.

Но на фоне горки картошки с крупной карточкой сорта и указанием «с одного куста», охотно фотографировались многие. К тому же, опять приезжал Пал Евгеньич, а, значит, фотки будут цветные.

СЪЕЗДИЛИ, ПОНИМАЕШЬ, В МУЗЫКАЛКУ…

11 сентября 1985, среда.

Объём общеобразовательных знаний четвёртого класса для взрослых мозгов оказался, понятное дело, смешным. Тут мы всё прошли и всё сдали, в полном соответствии со школьной пословицей, пролистав на скорую руку учебники, буквально за один день, экстерном. Рисунки я тоже за вечер изобразила, сразу за двоих. А вот с инязом возникли некоторые проблемы.

У Вовки, при всей его словарной базе, английский получался с чудовищным немецким акцентом. А у меня — испанский с колумбийским! Моя учительница никак не могла понять, почему я настолько криво произношу некоторые слова, а я непроизвольно сбивалась на манеру говорения Шакиры, несколько песен которой в прошлом будущем я как-то выучила по приколу (с переводом, между прочим, благодаря которому я могла блеснуть знаниями отдельных испанских фраз и выражений типа «не хлебом единым жив человек» и тому подобных).

В музыкалке особых проблем не было, мы учились бренчать на гитаре и дудеть в саксофон, начальные уроки сольфеджио, вопреки моим опасениям, вообще оказались примитивнее некуда. Зато хор вызывал у Вовы стойкую изжогу, особенно слащавым детским репертуаром.

Дважды сходив на тот самый хор, мы решили забить на него (или положить большой болт, если так удобнее), и если уж нас выгонят к новому году из-за этого хора — то и хрен с ним, сил у меня нет петь про весёлого жука.

Рассуждая таким образом, мы вывалились на крыльцо музыкалки и увидели, что рядом с пристёгнутым к дереву Вовкиным великом дежурят два невыразительных товарища в совершенно непримечательной одежде. Так-так…

Мы с Вовкой переглянулись. Он слегка пожал плечами, дескать — посмотрим, чего хотят. Бежать было очевидно бессмысленно. Куда бежать, в самом-то деле? Да и зачем?

— Ваш велосипед? — вежливо спросил дядька, который на вид показался мне постарше.

Ой, можно подумать, они не знают! Вовка в ответ ехидно спросил:

— А что, припаркован в неположенном месте?

— Повежливее со старшими надо, мальчик, — строго сказал второй и прихватил меня за рукав курточки: — Пройдёмте.

Газа у Вовки сделались злые:

— Руки убрал от неё! Иначе хер вам, а не беседа.

— Да погоди-и, — успокаивающе начала я, — это, может, совсем не те, которые нас слушают. Левых каких-то прислали…

— Да по́хер мне, кого они прислали! — внезапно забыковал Вова.

Потом, разбираясь в эпизоде, я подумаю, что в этот момент он просто устал. Устал быть маленьким. Устал под каждое своё утверждение подводить мощную аргументационную базу (иначе контраргумент один, но железобетонный: дети глупости придумывают). Устал ждать и опасаться, куда нас вывезут наши растоптанные бабочки. Сорвался. А пока я просто обалдела.

Дядька, державший меня за куртку, нахмурился и прихватил сильнее, слегка прижав плечо:

— А ну, ты… — это, конечно, Вове.

А я непроизвольно зашипела — потому что больно же.

Это, наверное, стало последней каплей, потому как Вова включил бешеную росомаху.

Я как всегда не успела увидеть, что произошло. Просто вцепившиеся в плечо клещи исчезли, рядом кто-то зашипел, почти как я недавно. Потом другой голос охнул. А глаза у меня вообще фиксировать не успевают. Мелькает всё…

— Садись, — хмуро велел Вова, уже отцепивший велосипед. — Мы передумали разговаривать.

— Ты с ума сошёл, — сказала я его спине.

— Будут ещё мою женщину хватать! — и с такой яростью он это сказал, что я поняла — вот он, срыв.

— Чё сделал-то?

— Что д о лжно.*

Девиз тамплиеров:

'Делай, что до́лжно,

и будь, что будет!'

— Да не-ет. Этим что сделал?

— А-а… Больно, но не смертельно. Через пару минут одыбают.

Однако, через две минуты нас догнал обычный милицейский бобик и остановился впереди, перегородив обочину.

— Давай уже не будем заваливать город трупами, а? — попросила я.*

*Ну, не в буквальном же смысле,

хотя…

— Попробуем, — проворчал Вова, и пристегнул велик к ближайшему столбу.

— Драки устраиваем? — строго и как-то весело спросил выпрыгнувший из машины лейтенант.

— А что, защищать девочек от неизвестных мужиков теперь запрещено? — вызывающе спросил Вова.

А, между прочим, в таком разрезе ситуация выглядит вполне в нашу пользу. Мы переглянулись и слегка кивнули друг другу. Этой версии и будем держаться.

— Разберёмся, — веско кивнул лейтенант. — Придётся вам проехать с нами в отделение.

СИЖУ НА НАРАХ Я…

Я ухватила Вовку под локоть, не дожидаясь, пока меня снова начнут принимать под белы руки, а Вова — кого-нибудь калечить. Так мы и сели в бобик — но не в заднюю будку для злостных правонарушителей, а на сиденье сразу позади милиционеров, отделённое от них решёткой.

— Занятно, — я с любопытством огляделась, — ни разу так не ездила. Ой, нет, вру! Ездила! Сестра Адеевская* в ментовке работала, как-то мы с ней ехали, в другой машине мест не хватило, так мы вот так же сели.

Мне снова страшно хотелось хохотать, всё напоминало какой-то не очень умелый спектакль. Вовка злился. Хотя, может, он и правильно злится, и всё это на серьёзных щах…

Милицейский участок был похож на все подобные участки, виденные мной ранее. Крайне неприветливый. Общее ощущение — холодно, много железа, то, что не железное, выкрашено голубой масляной краской (те же панели до двух третей стены, выше — известковая побелка. И такое… не то что бы обшарпанное, но как будто все предметы (столы, стулья, сейфы) уже где-то стояли, стали там не нужны, и кто-то предложил перетащить их в милицию.

Наверное, с точки зрения создания угнетающей атмосферы, всё это полезно. И коридоры гулкие и как будто шепчущие, словно специально спроектированные для того, чтобы каждый ваш шаг звучал чётко и отдавался эхом, желательно множественным.

Но, блин, как же убого-то всё…

— Я бы здесь ремонтик сделала, — скептически заценила обстановку я, вызвав косой взгляд лейтенанта. Вовка поправил на плече футляр с саксофоном (это гитару можно на занятия не брать, а саксофон у каждого ученика свой) взял меня за руку и хмуро спросил:

— Куда?

Лейтенант кинул на нас странный взгляд и повысил голос:

— Батоев!

— Чё⁈ — откликнулись из-за высокой деревянной стойки.

— Этих проводи.

Из-за крашеного голубого барьера всплыло большое бурятское лицо в фуражке:

— Этих, что ли?

— Ну!

— Потерялись, что ли?

— Драку на улице устроили.

Бурят осмотрел нас внимательно, не нашёл признаков побоища и недоверчиво уточнил:

— Друг с другом, что ли?

Лейтенант начал слегка злиться: