Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 121

– В общем, есть один парень, – сказал тот, что посимпатичнее, – звать Флинт.

– Флинт, точно. – Младший явно обрадовался, что вспомнил. – Флинт Стоун.

– Он в Нью-Мексико, сразу за границей штата.

– Сразу за границей штата. Я знаю где.

– Кто такой Флинт? – спросил Перри.

– Тот самый. У него есть, что тебе нужно. Он возит пейот из Техаса.

– Он навахо?

– А я о чем? Он из церкви и все такое. – Тот, который посимпатичнее, обернулся к своему другу со шрамом. – Помнишь, как мы в тот раз ездили туда?

– Ага! Как мы в тот раз ездили туда.

– У него в сарае мешок бутонов. Пятифунтовый мешок из-под кофе, но там чистый пейот.

– Так это был не кофе?

– Нет. Я сам видел. Он открыл мешок, показал мне. Целый мешок пейота. Ему в церкви дают.

Флинт Стоун – так звали героя мультфильма. Рассказ вызвал у Перри сомнения, и серьезные: источником их была темная точка. Суть точки сводилась к тому, что надежды нет, а он смертельно устал. На миг в отраженном свете рекламы его еще сильнее охватила усталость. Но потом – о маловерный! – рациональность воссияла с новой силой. Усталость его – сама по себе доказательство, что он больше не может, что у него уже нет сил расспрашивать других навахо. А если он больше не может, следовательно, он по определению достиг логического конца. В свете безупречной логики мешок, доверху набитый пейотом, оказывался бесспорно реален. Доказательством служил тот факт, что у него на счету оставалось тринадцать долларов восемьдесят пять центов, у Клема немногим больше. И единственный способ пополнить оба счета, получив прибыль, которой вдобавок хватит, чтобы удовлетворить его потребность в наркотиках, – купить пейот оптом и перепродать в Чикаго впятеро дороже. Следовательно, человек с невероятным именем Флинт Стоун просто обязан существовать, он просто обязан продать Перри пейот по сниженной цене, действующей в резервации, и первые же навахо, с кем свел знакомство Перри, обязаны его знать. Обязаны! Иначе и быть не может, ведь у Бога всего один план.

Взволнованный Перри, не чуя под собой ног от логичности происходящего, договорился с навахо, что вернется через двадцать четыре часа. В маленькой вечности этих часов мешок пейота казался еще реальнее, настолько реальным, что Перри ощущал его тяжесть, его грибной земляной дух. Вес и запах подпитывали его силы, когда он утром соскабливал краску со стены дома собраний племени, днем проповедовал Ларри атомистическое строение материи, возникновение материи в результате Большого взрыва, который по-прежнему движет Вселенной, ведущую роль цефеид в открытии этого расширения, то немыслимо-провиденциальное обстоятельство (иначе и быть не могло), что период изменения блеска у цефеид пропорционален их абсолютной светимости, и это позволило с точностью высчитать межгалактические расстояния, которые всевидящий разум способен пересечь усилием воли, приблизить их, дабы рассмотреть квазары и туманности тварного мира, исследовать темные внешние границы материального существования…

Вдоль пустынной дороги к бензоколонке горели ртутные фонари – слабее тех, что в Нью-Проспекте, точно бедность навахо распространялась и на силу тока. Воняло горелым мазутом, тепло сияло лишь в сознании Перри. Он гадал, не совершил ли ошибки, не надев кальсоны и второй свитер, но отмел эту возможность как несовместимую с безупречной предусмотрительностью. Нос и рот онемели, и он заметил, что из носа течет, лишь когда сопля побежала по подбородку. Он втянул ее в рот, смакуя неистребимую свежесть растворившегося в ней вещества, полученного натуральным способом. Видимо, он вдохнул не полграмма, а больше…

Бензоколонка была закрыта. У темной ее конторы стоял парень со шрамом и какой-то незнакомец с сигаретой. Я так полагаю, вы и есть мистер Стоун! Незнакомец оказался намного моложе, чем Перри представлял себе Флинта.

– Это мой кузен, – сказал тот, что со шрамом. – Он поведет машину.

Крепкошеий кузен излучал скудоумие. Такие типы обычно околачиваются в школьных раздевалках.

– А где ваш второй друг? – поинтересовался Перри.

– Он не придет.

– Жаль.

Кузен отшвырнул сигарету к бензонасосу, точно рассчитывал, что тот вспыхнет (глупость), и направился к запыленному “универсалу”, припаркованному в тени. Перри увидел, что машина той же модели и марки, что у Преподобного, и такая же развалюха, и у него побежали мурашки. Охватившее его ощущение правильности и благодати смыло остатки сомнений, подпитываемых темной точкой. У кузена “плимут фьюри”: иначе и быть не могло. Что было в начале, то будет и присно, и во веки веков!

Ему и в голову не приходило, что “фьюри” способен развить такую скорость. Когда они выбрались на шоссе, Перри с заднего сиденья заметил, что стрелка спидометра приблизилась к отметкам, напоминавшим его злоупотребление в туалете. Но в скорости не было злоупотребления, и кузен был не дурак. Напротив, его водительская сметка заслуживала похвал. Одинокие фонари мелькали, точно галактики, на которые, приблизив, взирает Господь. Сверхъестественно-невидимые, за двумя индейскими головами, горбатые очертания которых напоминали пустынные пласты горных пород в свете фар, Перри запустил палец в оскверненную баночку, потер им десны и ноздри. Втянул сладковатый воздух и несколько раз чихнул.

– Вы можете мне полностью доверять, – сказал он. – Мне более чем безразличны подробности бутонного провенанса. Меня ничуть не заботит законность каждого из звеньев цепи его владельцев. Бесспорно, я мог бы заметить, что воровство, как деяние незаконное, сопряжено с риском, сопоставимым с тяжким трудом, и труд этот так же достоин награды, как всякий другой.

Он захихикал, божественно довольный собой.

– На это можно возразить, что воровство лишает вторую сторону плодов ее тяжкого труда, из чего следует любопытный экономический вопрос – как создается и как теряется стоимость. Если мы располагаем временем, а вы – познаниями в основах алгебры, можем разобрать арифметику воровства: действительно ли сумма равна нулю или же существует некий икс, который мы не учитываем, неизвестный нам дефицит обворованной стороны. Опять же, в том, что касается узких целей нашей сделки, меня это не заботит. Аналогичным образом, коль скоро в цепи есть хотя бы одно звено, которое вам не нужно…

– Что ты говоришь?

– Я говорю, неважно, насколько законно или незаконно…

– Почему ты болтаешь? Заткнись.

Ох уж этот его лучший друг со шрамом! Перри рассмеялся оттого, какую колоссальную любовь чувствовал к нему. Богу угодно удостоить милости изуродованного навахо, чье образование, вероятно, завершилось в восьмом классе: все ангелы небесные смеются вместе с Ним.

– Что смешного? Чего смеешься?

– Хватит смеяться, – сказал кузен. – Заткнись.

Перри все смеялся, но на частоте, неуловимой для уха, телепатической или радиочастоте, что проникает в каждое сердце в мире, во сне ли, наяву, и приносит покой, необъяснимый человеческим разумом. В ушах его звучали тысячи голосов, бормочущих в унисон слова благодарности и счастья. Один голос, громче других, произнес: “Это горшок”.

Раздавшийся предательски близко голос прервал его беззвучный смех. Похожий голос у Рика Эмброуза, и мысль показалась Перри странной. Горшок чего? Бывает горшок ночной, бывает с маслом.

– Точно не с маслом, – пояснил голос. И добавил – так и подмывало сказать “прорычал” – какую-то фразу на незнакомом языке (навахо?), которую вполне можно было бы понять, говори он помедленнее. Услышать в своей голове незнакомый голос не менее страшно, чем осознать свою божественную природу, но тут ему пришла успокоительная мысль: разум, способный говорить на всех человеческих языках, не изучая их, может принадлежать лишь Богу. Quod erat demonstrandum.

Точно противоположность злоупотребления, плавный полет “фьюри” по шоссе сменился турбулентностью, от которой хрустел позвоночник. В свете фар на узкой дороге маячили чернильные кратеры, но кузен держал скорость, заставляющую усомниться в его сметке. Приходилось держаться обеими руками, и понадобились бы еще три руки, чтобы банки из-под пленки и сложенный конверт с наличными не вывалились из карманов штанов. Салон полнился меловой на вкус пылью, дорога все не кончалась и не кончалась. Оставалось лишь надеяться, что они спешат на встречу с нетерпеливо дожидающимся их в условленный час торговцем и обратно поедут уже не так быстро. Под болью телесной – удары о подголовник, о дверь, собственные трясущиеся конечности— зарождалась боль иная, сильнейшая, но резкие ускорения и торможения предугадать невозможно, нечего и мечтать открыть баночку…