Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 126

Когда она уже стояла в дверях, он попытался оживить ее интерес. В ответ на ее небрежное прощальное объятие он схватил ее за задницу и прижал к себе.

– Брэдли.

– Поцелуй меня, пожалуйста.

Она клюнула его в щеку, и он облапил ее. Точно слепой, шарил руками по ее телу, тыкался губами в шею, сжимал грудь, и тогда она уверилась в том, что знала и так. Она почувствовала себя не желанной, а невидимой. Погладила Брэдли по голове и сказала, что ей пора возвращаться к Джадсону.

– Ты не можешь задержаться еще на часок?

– Нет.

Это была неправда. Она предупредила Антонио, что, возможно, вернется поздно. Брэдли сжал ее голову, попытался поймать ее взгляд.

– Я не сумел тебя забыть, – признался он. – Даже когда ты сошла с ума, я помнил о тебе.

– Ну, сейчас-то уж что.

– Зачем ты мне написала? Зачем приехала?

– Наверное… – Она рассмеялась. Все заливал свет. Мир был полон света. – Наверное, мне хотелось наконец обо всем забыть. Я не понимала, что делаю. Это придумал Бог, а не я.

При слове “Бог” Брэдли выпустил ее. Провел рукой по тому, что осталось от его волос.

– Извини, – добавила Мэрион.

– Не то чтобы… на работе у меня есть чудесная подружка. Лучше, чем я заслуживаю.

– А.

– Но… она не ты.

– Ну, никто не я, кроме меня.

– Ее родители японцы. Она ведет наши счета.

– Спасибо, что сказал. – Она взяла сумочку, защелкнула замок. – А то я боялась, у тебя никого нет.

Уйти из его дома, не сдавшись, купаться в Господней похвале и впервые в жизни понимать, что заслужила ее, неизмеримо приятнее, чем сдаться. Радость окрыляла: Мэрион буквально летела к машине. Она помнила эту радость. Похожее чувство охватило ее тридцать лет назад, возле “Карпентере”, когда Брэдли положил конец их роману. Правда, тогда эта радость лишь усугубила ее одержимость, перетекла в безумие, в сотворенного и уничтоженного ребенка. Но сегодня конец положила она. И радость эта от Бога; Мэрион не сомневалась, что Он ее бережет.

Она обещала себе сигарету, чтобы пережить внуков, однако теперь ощущала, что ей совершенно незачем курить. Бог брал и брал, но Он же давал и давал. Освободившись от призрака Брэдли, освободившись от болезненной потребности голодать, она освободится и от сигарет. Радость ее длилась, пока, проехав центр, Мэрион не встала в пробку на шоссе. Ей хотелось пораньше вернуться в Пасадену, чтобы поплавать перед ужином, окунуться в воду, и пробка ее разъярила. Оказалось, что ей все-таки нужно покурить. И еще ее донимал зуд. Покосившись на стоящую слева машину, Мэрион сунула руку в промежность. Поразительно, что приставания Брэдли, которые она встретила с таким равнодушием, теперь настолько ее возбуждали. Может, не так уж и дурно было бы дать ему то, чего он добивался? Ради своих половых органов, которые три месяца, пока она мечтала о Брэдли, воспламенялись и терпели танталовы муки, она уже жалела, что отказала ему. Из окна водителя стоящей впереди машины тянулся табачный дым. Она опустила стекло, ткнула в прикуриватель на приборной панели.

Когда она наконец добралась до квартиры Антонио, там пахло жареным луком. На журнальном столике в гостиной лежала коробка с “Монополией” – доказательство веселого дня. Антонио услышал, что она вернулась, и вышел из кухни.

– Расс звонил. Перезвони ему.

Мэрион подумала, Расс каким-то образом почувствовал с Божьей помощью, что она сделала выбор; быть может, он тоже скучал по ней. Однако предчувствие подсказывало другое. Бог дал – Бог взял. В Китсилли не было телефона.

– Он не говорил, в чем дело?

– Позвони ему прямо сейчас. Он оставил аж три номера.

– А Джадсон где?

– Трет сыр. Я положил бумажку с номерами в комнате у телефона.

Так начался остаток ее жизни. Сквозь стеклянные двери хозяйской спальни сочился красивый медовый свет, в саду пищали птицы, из бассейна доносились детские крики, из кухни – запах говядины и жареного лука, над пустующей тумбочкой Джимми висела его картина, старое здание почты во Флагстаффе, над другой тумбочкой – светло-коричневая фотография матери Антонио в филигранной серебряной рамке: первые впечатления остаются с тобой навсегда.

Голос Расса звучал измученно и жалко. Он в больнице в Фармингтоне, штат Нью-Мексико, а Перри… спит. Ему дали сильное снотворное. Попытка… он хотел… Боже милостивый, он пытался себе навредить. Его привезли в больницу, у него забинтована голова, ему дали снотворное. Слава богу, слава богу, его не посадили – хотя полиция догадалась отобрать у него шнурки. Все, что он мог с собой сотворить… у него только жуткая шишка на лбу. Но дело в том… случилось вот что… он спалил крестьянскую постройку на территории резервации. И у него нашли наркотики. То есть это тяжкое преступление, даже два преступления. Адвокат… кошмар, конечно… преступления подпадают под действие федерального уголовного права, но Перри их совершил не в здравом уме. Утром его повезут в Альбукерке, потому что в Фармингтоне никто не хочет брать на себя ответственность. С ним не хотят возиться ни копы, ни шериф, ни больница, ни суд по делам несовершеннолетних, а в Альбукерке есть учреждение для несовершеннолетних, страдающих психическими заболеваниями. И если у Мэрион получится прилететь в Альбукерке, Расс встретит ее в аэропорту.

Все, что сообщил ей Расс, казалось, иначе не могло быть, точно факты, как фрагменты мозаики, сложились в единую картину. Она сама не заметила, как очутилась в патио, сигарета обжигала пальцы. Телефонный аппарат стоял у ее ног, шнур вытянулся до предела. На западе еще золотилось солнце, оттенок его стал темнее, глубже, но это не означало, что Бог оставил ее. С новым мраком пришло умиротворение. Наслаждаться Его сиянием, радоваться ему – такую привилегию нужно заслужить, такой привилегии страшно лишиться. Теперь, когда ее настигла надолго отложенная кара, ей не о чем беспокоиться, не с чем бороться. Ее защищает суд Божий, ей остается лишь радостно принять Его сердцем.

– Мэрион? Ты здесь?

– Да, Расс. Я здесь.

– Это ужасно. Ничего хуже быть не могло.

– Знаю. Это я виновата.

– Нет, это я виноват. Я тот…

– Нет, – отрезала она. – Ты не виноват. Пожалуйста, позаботься о том, чтобы за Перри было кому присмотреть. И если ему ничего не угрожает, пожалуйста, ляг поспи. Попроси у медсестер снотворное.

Сквозь далекое шипение послышался всхлип.

– Расс… Милый… Попытайся поспать. Обещаешь? Ради меня.

– Мэрион, я не могу…

– Перестань. Я завтра приеду.

Никогда еще она не чувствовала себя настолько спокойной. Казалось, покой наполнил ее до глубины души. Все, что она делала дальше – занесла телефон в дом, отыскала свой билет на самолет, позвонила в авиакомпанию, снова коротко переговорила с Рассом, позвонила Бекки, объяснила Джадсону, что планы изменились, заверила его, что Бекки в Чикаго встретит его в аэропорту, наконец села и съела, не спеша и с удовольствием, три хрустящие тако, из которых капал теплый говяжий жир, – вернуло ей почву под ногами. Она не боялась того, что ей предстоит, не боялась встретиться с Перри и разбираться с последствиями, потому что ноги ее коснулись дна, и под ними был Господь. Ее жизнь подошла к концу и началась сначала. Ты, как в ту ночь, спокойна и ловка, ты вся – порыв, способность, мощь: забавно, что именно Брэдли подметил это в сонете. Жаль, что спокойствие не снизошло на нее днем раньше, прежде чем она поехала к нему домой. Она могла бы сказать ему все, а не почти ничего, хотя, возможно, ему это и неважно: он ведь не знает Бога.

Утром в аэропорту, познакомившись со стюардессой и сотрудником аэропорта, Джадсон спросил, почему ему нельзя на неделю остаться с Антонио. Глаза у него опухли, он не выспался, его все раздражало. Мэрион спала на диво хорошо, ни разу не проснулась. Худшее уже случилось, его не надо бояться.

– Тебе будет весело с Бекки, – ответила она. – Спорим, она сводит тебя в пиццерию.

– Бекки до меня нет дела.

– Разумеется, ей есть до тебя дело. Вот тебе возможность побыть с ней вдвоем.