Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 51

Но что если Перри не останется в долгу? Что если спросит Расса при Мэрион, куда это он ехал с миссис Котрелл и кучей коробок? Расс, помоги ему Бог, за завтраком вынужден был соврать Мэрион – сказал ей, что повезет игрушки и продукты с Китти Рейнолдс.

– Не хочешь здесь свернуть? – спросила Фрэнсис.

Расс резко вывернул через две слякотные полосы на Огден-авеню, так что машину чуть занесло и в багажнике задребезжали игрушки. Сзади загудели.

– Не расстраивайся, – сказала Фрэнсис. – Рик Эмброуз говорит, сейчас с этим сталкиваются многие родители.

Рик Эмброуз знает, чем живет современная молодежь, и держит руку на пульсе улиц.

– Ты говорила с Риком о Ларри? – выдавил Расс.

– Да, но ты не волнуйся, я о Перри не проболталась. То есть проболталась, но только тебе. Не Рику. Мне нужен был совет, как относиться к тому, что пятнадцатилетние курят травку. Рик сказал, что уж чего-чего, а “Перекрестков” мне бояться нечего. У них очень строгие правила в том, что касается выпивки и наркотиков на занятиях. И секса, конечно. Хотя об этом мне точно не нужно беспокоиться. Бедный Ларри, я ни разу не видела, чтобы он хоть посмотрел на девушку. Он влюблен в Перри – в переносном смысле, вообще-то у него нет отклонений. А может, и есть. Если так, хорошо, что Бобби об этом уже не узнает.

Расс силился придумать и сказать ей что-нибудь мудрое, под стать глубоким знаниям Эмброуза о молодежи.

– Когда я вернулась домой и обнаружила, что Ларри под кайфом, – продолжала Фрэнсис, – у меня словно открылись глаза. А потом я свалилась с простудой, и когда наконец выздоровела, во мне будто что-то перевернулось. Я вдруг поняла, что отныне должна жить иначе – больше времени уделять детям, перестать гоняться за мечтой о повторном браке. Мне захотелось закатать рукава и взяться за дело. Больше помогать тебе и Китти в вашей работе, и еще я спросила у Рика, могу ли чем-то помочь “Перекресткам”. Отчасти потому, что теперь я несу двойную ответственность за Ларри и Эми: я должна быть им не только матерью, но и отцом. А отчасти… Тебе никогда не казалось, что ты родился слишком рано?

– Ты имеешь в виду, хотел бы я стать моложе?

– Да кто не хотел бы. Но я о другом – о том, что сейчас происходит. Столько экспериментов, столько сомнений в прежних ценностях. Взять хотя бы то, что теперь девочки могут одеваться, как мальчики – жаль, что у меня этого не было. Жаль, что в моей юности не было “Битлз”. Жаль, что тогда не было принято пожить вместе, а потом уж решать, жениться или нет: в моем случае это было бы просто необходимо. У меня такое ощущение, что я родилась лет на пятнадцать раньше, чем следовало.

– Все это было уже в начале пятидесятых, – заметил Расс. – В Нью-Йорке, в Гринич-Виллидже, когда я там жил, уже было все, о чем ты говоришь, разве что оно было чище, пожалуй.

– В Нью-Йорке, может, и было. Но не в Нью-Проспекте.

– Пожалуй, я не жалею, что родился так рано. – Расс напомнил себе, что не стоит расхваливать Гринич-Виллидж, ведь они с Мэрион прожили там всего два месяца, а до этого два года – в доме для семинаристов на Восточной Сорок девятой. – В так называемой современной молодежной культуре меня раздражает вот что: молодые считают, будто она возникла на пустом месте. Современная молодежь уверена, что это она изобрела политический радикализм, добрачный секс, гражданские права и права женщин. Большинство не читало ни Юджина Дебса, ни Джона Дьюи, ни Маргарет Сэнгер, ни Ричарда Райта [26]. Когда я в шестьдесят третьем был в Бирмингеме [27], большинство протестующих были мои ровесники или старше. С тех пор изменилась разве что мода: другая музыка, другие прически. А это все наносное.

– Ты правда считаешь, что больше ничего не изменилось? Да если бы у нас в старших классах была такая группа, как “Перекрестки”, я бы сразу в нее вступила. Если бы в двадцать лет я прочитала Бетти Фридан и Глорию Стайнем [28], вся моя жизнь сложилась бы иначе.

Расс нахмурился. В Эмброузе он чуял угрозу, но уж от Китти Рейнолдс никак не ждал подвоха.

– Я всего лишь хочу сказать, – ответил он, – что антивоенные демонстрации, движение за гражданские права – и, конечно же, феминизм, – выросли из семян, посаженных давным-давно.

– Ладно, приняла к сведению. Можно я скажу тебе одну ужасную вещь?

Она снова передвинулась на сиденье, прижалась спиной к пассажирской двери, касалась ногой его ремня безопасности. Теперь ремень врезался ему в пах.

– Я оставила пакет Ларри себе, – сказала Фрэнсис. – Представляешь? Сперва собиралась смыть траву в унитаз, и Ларри слышал, как льется вода, но я не выкинула марихуану, а спрятала у себя в комнате.

Все, что Расс сейчас наговорил о своей молодости, было чушь и вранье. Ему хотелось бы стать ровесником Фрэнсис.

– Я жду, преподобный Хильдебрандт. Вы скажете мне, что я поступила дурно?

– Пожалуй, с точки зрения закона это опасно.

– Ой, да ладно тебе. Не заявятся же ко мне копы и не вышибут дверь.

– И тем не менее. Что ты намерена с ней делать?

– Ну, я… сам-то как думаешь?

Он кивнул. Как пастырь он чувствовал себя обязанным предостеречь ее от пути беззакония, но не хотел вновь показаться приличным и старомодным.

– В таком случае, – произнес он, – меня смущает, что ты подашь дурной пример Ларри. Ты ведь учишь его, что наркотики – зло…

– Вот поэтому я и спросила, в каком возрасте, по-твоему, их пробовать еще рано. Мне-то уже не рано. Мне тридцать семь, и я пытаюсь начать жизнь сначала. Мне хочется пробовать новое, и вот что я подумала… Может, я приглашу Китти, а ты жену? И мы вчетвером попробуем, чтобы понять, из-за чего весь шум. Раз уж мы запрещаем детям курить траву, так давай хотя бы узнаем, что именно мы запрещаем.

– Мне не нужно прыгать со скалы, чтобы понять, что детям нельзя прыгать со скалы.

– А вдруг нам понравится? Вдруг это поможет нам лучше понять детей? Или, я не знаю, расширить сознание. Если бы ты согласился, я бы не волновалась. Ты же слуга Божий и далеко не трус. Ты не похож на обычного священника.

От ее слов в сердце и чреслах его разлилось тепло: ничего приятнее она сказать не могла. Сгущались ранние сумерки, снег выбеливал металлические поверхности вдоль дороги, слякоть пестрила тротуары. День снова стал лучшим.

– Вряд ли жена согласится, – сказал Расс.

– Ладно. Значит, ты, я и Китти.

Расс подыскивал благовидный предлог, чтобы исключить Китти, но тут Фрэнсис игриво ткнула его ступней в бедро.

– Если, конечно, ты не решишь, что нам не нужна дуэнья.

Прошлым вечером на переднем сиденье Таннерова фургона Бекки открылась в том числе и прелесть губ. Прежде губы причиняли Бекки в основном неудобство – то обветрятся, то неровно сотрется помада, – и если что чувствовали во время игры в бутылочку, то щекотку или боль. И лишь когда ее губы коснулись губ Таннера, таких же точно, как у нее самой, но с собственными непредсказуемыми желаниями, Бекки узнала, что они связаны с каждым нервным окончанием в теле. Усы у Таннера были бархатистые и одновременно колючие, язык сперва робел, потом осмелел, а зубы оказались в неожиданной близости от происходящего. Каждое ощущение поражало ее новизной, каждый угол соприкосновения отличался от предыдущего. Целоваться с Таннером Эвансом на удивление приятнее, чем она представляла. Она могла бы делать это часами, не обращая внимания на неудобную позу (Бекки сидела вполоборота на пассажирском сиденье), если бы их не отвлекли голоса на парковке.

– Это же фургон Таннера, – сказала какая-то девушка.

В несовершенной темноте Таннер отстранился от Бекки и прислушался к девичьим голосам. Оба стихли: видимо, девушки ушли в заднюю комнату “Рощи”.

– Надо сматываться отсюда, – произнес Таннер.

Бекки понимала, почему он не хочет, чтобы его застукали с нею, ведь она сама бросилась ему на шею, но ее этот риск возбуждал. Она обняла Таннера, снова поцеловала. Чуть погодя девичьи голоса раздались снова.