Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 54

– Когда я сказал, что ты права, – произнес Перри, – я имел в виду, что ты права вот в чем: я никогда не принимал тебя всерьез. Причины мы сейчас опустим: они не делают мне чести. Достаточно сказать, что я никогда не ценил тебя по достоинству. И заслужил твой упрек.

– Перри, ну хватит. Чего ты начинаешь?

– Я должен это сказать. Я был несправедлив к тебе. А ты была со мной честна.

Бекки раздраженно вскинула руки. Не время и не место для парного упражнения “Перекрестков”.

– Я хочу, чтобы ты поверила: я правда стараюсь исправиться. Я принял твои слова близко к сердцу. Не буду утомлять тебя подробностями, но я кое-что изменил. Во-первых, отказался от алкоголя и наркотиков.

Бекки прищурилась.

– Так вот в чем дело? Ты боялся, что я тебя выдам?

– Вовсе нет.

– Точно?

– Да!

– Что ж, хорошо. Рада, что ты одумался. И рада, что моя критика оказалась конструктивной.

– Но мне нужна твоя помощь. Мне нужно…

Он осекся и покраснел. Только бы не расплакался, мысленно взмолилась Бекки. В тот единственный раз, когда она увидела, как он расплакался в “Перекрестках”, его обнимала и утешала сотня человек. Не странно ли, что Перри так очевидно чувствителен и так плаксив, причем и на людях, и в одиночку, а ей все время кажется, будто слезы никак не связаны с тем, что на самом деле творится в его душе. Поневоле заподозришь, что у тебя самой не все дома.

– Трудно жить с тобой под одной крышей и чувствовать, что ты видишь во мне врага, – продолжал Перри. – Но раз уж мы оба ходим в “Перекрестки”, почему бы нам не подружиться? – Он глубоко вздохнул. – Я хочу стать твоим другом, Бекки. Ты хочешь стать моим другом?

Слишком поздно она сообразила, что он загнал ее в угол. Он не хуже ее знает, что худший из проступков в “Перекрестках” – отказаться от дружбы. На подобное предложение необходимо отвечать согласием, даже если на самом деле не собираешься общаться с человеком. И если она отвергнет предложение Перри, а потом придет в “Перекрестки” и примется там упражняться в безусловной любви, признавать безоговорочную ценность каждого участника группы, станет “дружить” со всеми, кто попросит, Перри сочтет ее лицемеркой. Она и будет лицемеркой. Намеренно или нет, но он загнал ее в угол.

Преодолевая естественное отвращение, точно Иисус с прокаженными, она подошла к корзине для белья и присела на корточки перед братом.

– Мне трудно тебе доверять, – призналась она.

– И не без оснований. Прости меня.

– Но ты прав. Нам действительно стоит подружиться. Если ты хочешь попробовать, я тоже готова.

Тут он всхлипнул, но только разок – скорее даже сглотнул. Подался вперед и обнял Бекки.

– Спасибо, – пробормотал Перри ей в плечо.

Обнимать его оказалось не так уж противно. Пусть он тайком натворил глупостей не по возрасту, он все-таки человек, по сути, обычный мальчишка. Для Хильдебрандта Перри невысок – и впрямь маленький брат. Бекки обняла его за узкие плечи, и в душе ее шевельнулась материнская нежность. Она встала, но Перри не выпустил ее из объятий.

– Интересно, куда же все-таки подевалась мама? – сказала Бекки. – Ты уверен, что она еще не приходила?

– Джей сказал, что не видел ее. Возможно, она пошла прямиком к Хефле.

– В тренировочном костюме?

– И то верно.

Бекки вынуждена была признать, что после объятий ей стало чуть легче общаться с братом.

– Странно, – продолжала она. – Мама так упрашивала меня вернуться к шести.

– Зачем?

– Чтобы пойти на прием.

– Зачем тебе это надо? Ты же пропустишь половину концерта.

Бекки вновь охватило разочарование. Она отвернулась, чтобы спрятать его от Перри.

– Я не пойду на концерт.

– Что?

– Я не хочу об этом говорить.

– Так ты из-за этого плакала? – Он вскочил, горячей ладошкой взял ее за плечо. – Ты не хочешь мне рассказать, что случилось?

Она едва удержалась от смеха.

– В смысле, раз мы теперь друзья? Ну ты и хитрюга.

– Пожалуй, я это заслужил, но ты неверно меня поняла.

– Друзья не лезут в душу.

– Справедливо. Я лишь хочу, чтобы ты дала мне шанс. Я понимаю, что не заслужил твоего доверия. Я вообще ничьего доверия не заслужил. Но я услышал, как ты плачешь, и подумал: “Она моя сестра”.

– Джадсон, наверное, тебя уже потерял.

– Сейчас уйду. Если только ты не хочешь мне рассказать…

– Не хочу.

– Ладно… И все-таки если передумаешь насчет концерта, я побуду с Джеем. А как вернешься, можем сходить погулять.

Бекки ушла к себе и легла на кровать, гадая, с чего это Перри вдруг так добр к ней. Прежде она заподозрила бы его в эгоизме. Но, когда она обнимала брата, в ее душе мелькнуло чувство, что каждый человек и впрямь обладает безоговорочной ценностью. Перри таков, каков есть – с горячими ладошками, избыточно ясными фразами, – и не так-то легко ему было показать ей свою уязвимость. Пойти в церковь вместе с братишкой-укурком, шагать вместе с ним под снегом – трудно придумать сценарий нелепее, но возможность подружиться с Перри привлекала Бекки уже одной своей хрупкостью. Ей не нужно другого брата, кроме Клема, но Клем теперь далеко, и все его мысли заняты очаровательной подружкой. Сблизиться с Перри ей мешало то, что он, будучи умнее, смотрел на нее свысока. Быть может, ей нужен лишь знак, что он ее уважает, что она интересна ему как личность. И теперь, когда он подал ей такой знак, почему бы им, в самом деле, не подружиться? Быть может, так будет лучше для всей семьи, в том числе и для их с Перри неожиданного дуэта.

К Бекки вернулась любовь ко всему свету, с которой она проснулась утром и которую утратила в ледяной пещере Таннерова фургона. Ее охватила благодарность “Перекресткам”, научившим ее рисковать. Она рискнула с Таннером, этот риск причинил ей боль, но сейчас, в свете любви ко всем людям, Бекки поняла, что, возможно, погорячилась, потребовала от него слишком многого, неудачно выбрав момент, слишком увлеклась образом того, как пойдет вместе с ним на концерт. Хорошо это или плохо (пожалуй, все-таки хорошо), но благодаря “Перекресткам” она зажила полной жизнью.

В шесть часов Бекки встала и принялась одеваться, хотя родители так и не вернулись. Она расстроилась, увидев в зеркале, что лицо пошло пятнами, но потом причесалась, накрасилась и постучалась к Перри с Джадсоном.

– Кто там? – отрывисто спросил Перри.

– Игорная полиция. Я вхожу.

Бекки открыла дверь и увидела, что Перри приподнялся на локте, а Джадсон сидит над самодельной игрой, скрестив под собой щиколотки (у любого, кто старше десяти, в такой позе разболелись бы ноги). Еле заметным кивком Бекки подозвала Перри. Он выскочил в коридор.

– У тебя есть глазные капли? – негромко спросила Бекки.

– Да.

Перри умчался на третий этаж, выдав тем самым, где прячет свои припасы. Общее дело, как и общий секрет (то, что Перри и Джадсон тайком играют в военные игры), показали Бекки, какой могла бы стать жизнь, если бы их семья была дружнее и она была бы ее душой.

– Можешь оставить себе. – Перри вернулся с пузырьком капель. – Мне они не понадобятся.

– Ты волнуешься из-за мамы? Из-за того, что она даже не позвонила?

– Думаешь, она замерзла в сугробе?

– Нет, просто странно.

Перри нахмурился.

– Во сколько начинается прием?

– В половине седьмого.

– Я вот что придумал. Хочешь, иди на концерт, а мы с Джеем пойдем к Хефле? Я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, тебе жалко пропускать концерт.

– Вряд ли у Хефле ждут в гости детей.

– Надеюсь, ты не относишь меня к этой категории, и ты недооцениваешь Джея. У него зрелая душа.

Бекки смотрела на своего длинноволосого брата. Странное ощущение: этот умник уже не смеется над ней, не представляет для нее опасности – теперь он ее союзник.

– Ты правда мне поможешь?

Больно вспоминать, но когда-то Расс любил Рика Эмброуза.

В Нью-Йорке, в семинарии на Восточной Сорок девятой Расс и Мэрион считались звездной парой, и в их семейной квартире три-четыре раза в неделю собиралась семинарская молодежь: курили, слушали джаз, вдохновенно делились мечтами о возрождении современного христианства в служении обществу. Миловидная хрупкая Мэрион, начитанная глубже и разнообразнее любого из гостей, в узеньких бриджах и мешковатых свитерах, наводивших на мысли о валлийской глубинке, какой ее описал Дилан Томас, была объектом зависти всех однокашников Расса. Все, что делали Расс и Мэрион, считалось классным по умолчанию. И даже когда они сменили Нью-Йорк на Индиану – Мэрион забеременела, и Расс счел необходимым перебраться в сельскую местность, поскольку все его просьбы отправить их в дальние страны встретили отказ, – это решение показалось смелым. Лишь когда Мэрион замкнулась в материнстве, утомилась, отяжелела, а Рассу пришлось сочинять по пятьдесят проповедей в год (Мэрион их переписывала) и читать в двух церквях каждое воскресенье, в половине девятого и в десять часов утра, перед разномастной паствой, не насчитывавшей и трех сотен прихожан, та жизнь, которая некогда по милости Мэрион казалась Рассу необозримой, вдруг сжалась настолько, что не сбежишь. И всякий раз, как ему удавалось вырваться с фермы в Индиане (упросив соседей-пасторов его подменить), съездить на конференцию в Колумбус или Чикаго, поучаствовать в демонстрации за гражданские права, он со сладкой горечью понимал, что они с Мэрион отстали от жизни.