Маськин - Кригер Борис. Страница 19

Вообще Маськин был приверженцем старой медицинской школы, когда больному старались не говорить неприятных вещей. Он от этого лучше себя чувствовал и иногда даже поправлялся вопреки предсказаниям врачей, отчего врачи очень расстраивались, потому что всегда гордились своей способностью точно предсказать исход болезни, а не своими успехами в лечении больных. Так, один доктор скажет другому: «Этому пациенту осталось жить два часа и три минуты». А другой доктор возразит: «Позвольте, коллега, с Вами не согласиться. Не два часа три минуты, а два часа четыре минуты!», и они оба стоят, не сводя глаз с умирающего, с секундомерами и отмеряют, кто прав… Больной стонет, просит, может, какого лекарства, или там клизму, или там хотя бы подушку с лица снять, а то как-то душно… поскольку медсестричка Прилежаева перестилала постельку, положила подушку больному на дыхательный проход и там и забыла… В общем, больной удушением от подушки-то в основном и страдает, если, конечно, приглядеться, а в больницу попал здоровым, для обследования, и умирать не собирался, но его запроцедурили настолько, что сам подушку убрать он уже не может, но не потому что ослаб, а чтобы он капельницу сам себе не выдрал, ему белые ручки-то к кровати и привязали… Но докторов истинная причина болезни не волнует, им важно, два часа три минуты или два часа четыре минуты осталось, и они стоят и мерят время, а на больного шикают, мол, не мешай. У нас свои медицинские диспуты, а ты тут со своей подушкой… Подушка вообще предмет не медицинский и к болезни отношения не имеет… Совершенно очевидно, что это у вас вирусное. Причём раньше от больного всё это скрывалось и доктора с секундомерами шушукались за дверью. Теперь же наступили новые времена. Решили, что от больного ничего скрывать нельзя и надо ему честно сообщить, два часа три минуты или два часа четыре минуты ему осталось, потому что он таким образом сможет лучше распорядиться оставшимся ему временем. Сейчас вообще медицина сделала колоссальный шаг вперёд. Она решила, что, в общем-то, если больной болеет или умирает – в этом нет ничего страшного, ведь сколько ещё здоровых остаётся? И заниматься надо не больными и умирающими, они всё равно упорны в своих наклонностях болеть и умирать, и не здоровыми, потому что они здоровы, а зачем здоровому врач? Здоровому врач, как живому петуху мясник, – не стыкуется, видите? Так врачи и стали заниматься самым важным для них занятием – отслеживанием, сколько кому осталось жить, с точностью до секунды. Это очень понравилось страховым компаниям, например, которые всеми силами пытаются страховать так, чтобы страховки никогда, ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти, не дай Бог, им не пришлось выплачивать.

Итак, Маськин скрывал от кошки Баси её очевидный диагноз Острая Кошачья Дурость (ОКД), хотя доктор Изморов был с ним не согласен и считал, что у кошки это вирусное, и кошка Бася ему верила и мыла себе антивирусным шампунем под мышками, потому что подмышки у кошек – самое опасное для здоровья место.

Следующее поле оказалось тоже под парами, и следующее, и так все поля до единого оказались под парами! Маськин был в восторге от того, что увидел, и ему не терпелось побеседовать с земледелом Каравай-Доедаевым, который мог бы ему этот новый метод земледелия объяснить. Долго ждать не пришлось, потому что на краю деревни Благозюзенка их встретил своей собственной персоной Каравай-Доедаев с караваем хлеба с солью, как водится в деревнях, хотя, правда, каравай он весь доел, а вот соль Маськину осталась, и он её благодарно принял.

Вообще вы напрасно полагаете, что деревенские жители всюду разные, в России там, Канаде, Узбекистане, Лихолюдии какой-нибудь… Маськин в молодости много путешествовал и убедился, что народ всюду одинаков. Да, конечно, внешне они, может быть, отличаются – там у одного одна серьга в ухе, у другого две, или у одного лапти лыковые, а у другого деревянные, как в Голландии… Но по сути народ всюду одинаков. Глубинка в любой стране так же униформна, как и дикая столица. Если столицы похожи, как две капли воды, – убери знаменитые башни – Лондон тот же Торонто, Торонто тот же Нью-Йорк, а между городами тянутся гаражи, гаражи, гаражи… Так и народ всюду одинаков. В одном месте зубы чистит, в другом не чистит – вот и всё отличие, а то, что у них в голове одно и то же, – съездите – сами убедитесь, только зря время потратите. Вот где он, человек, водится в настоящем виде; деревня – это настоящий оазис, заповедник, зверинец, зовите, как пожелаете…

Маськин сразу земледела Каравай-Доедаева спросил, как он так все поля под парами держит, а тот ему говорит:

– Отстал ты, Маськин, от жизни. Во-первых, на полях у нас не сорняки, а ценная трава Корыстоблядка Болотная растёт, с ней никаких хлопот – один раз удобрил и порядок, сеять не надо – сама засевается, убирать тоже не надо, потому что сама по себе она никому не нужна, а дело в том, что она фотосинтезирует и тем поставляет свежий воздух, за этот воздух государство нам дотации и даёт, потому что в городах своих от выхлопов уже задыхается. А хлеб сейчас растить уже не надо, его давно на фабрике из хлебоволокна делают, а мы всей Благозюзенкой на новую культуру перешли, для неё нам поля не нужны. Мы её в погребах выращиваем – поставим много ламп, они греют и свет дают – так и растим.

– А что за культура такая, что в подвалах растёт, плесень, что ли? – поинтересовался Маськин.

– Коноплёвые, они подвалы любят, – с заботливой улыбкой отозвался земледел Каравай-Доедаев, – им там расти сподручнее, такая у них, видишь, ботаника…

Славясь своим деревенским гостеприимством, земледел Каравай-Доедаев кормить гостей не стал, как многие себе стали теперь позволять – приехал гость, и скармливаешь ему всё что ни попадя. Благо знаешь, что не откажется – неудобно ж ведь. Поросёнка-то ведь ещё в прошлом году зарезали, скармливать больше некому, вот остатков всяких и накапливается, а гости потом страдают, блюют по околицам… вся деревня презентабельность теряет и туризм снижается.

Деревня нынче живёт в основном туризмом. Много приезжих интересуются своими корнями. Тут они их и находят. Бывает, по три часа кряду по земле ползают – корни ищут… А вы говорите, действие самогона… А то, что туристы покупают коноплю, – так это исключительно на сувениры для гербария, листик у неё уж больно заковыристый. А то, что они её покуривают, так это чтобы комарьё отогнать – знаете, в деревне сколько комаров? Они теперь совсем массовым явлением стали, как Корыстоблядка Болотная всё заполонила, так местность и заболотилась… А то, что от этого колодезная вода покрылась сине-зелёными водорослями – так это показатель цикличности эволюции на Земле… Мол, вторая попытка… Реванш, так сказать, эволюции. С первой не всё удачно получилось… Вот со второй попытки, например, у человека, который произойдёт не от обезьяны, а от самогонного аппарата, алкоголь будет образовываться прямо в организме специальным органом – самогонной железой – и не будет больше отторгаться в процессе излишнего употребления.

Маськин перекусил с попутчиками на дворе и пошёл осматривать деревню. В первой же избе ему повстречался Лев Толстой. Он там ощупывал сено – не влажно ли, считал куски хлеба и проверял степень опьянения жителей. Он собирал сведения для своей новой работы «Война до дыр» о борьбе с распутством, распутицей и распутьем. Лев Николаевич не без основания полагал, что все горести народные кроются именно в этих трёх неурядицах. «Народ в деревнях пребывает в распутстве, – писал Лев Толстой, – потому что не имеет возможности выехать из дома к свету будущности из-за распутицы, отчего он и пребывает постоянно на распутьи – то ли заняться распутством, то ли глушить горькую, то ли курить травку… Лишь обучив народ находить свои корни, можно его отвлечь от этой безысходности. Причём мало его научить извлекать квадратные корни, но надо дать ему возможность извлекать и кубические корни, тогда он настолько обалдеет, что не будет больше распутствовать, распивать и расплёвывать свою исконность, а произведёт настоящее, светлое явление, называемое Божье Царство…»