Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо. Страница 22

Был он столь гордого и горячего нрава, что не только не терпел ни от кого возражений, но больше всего хотел, чтобы его понимали с полуслова. Сам же он в особо важных случаях говорил мало и двусмысленно; в обыкновенной беседе был остроумен и приятен; в домашней жизни скорей умерен, чем расточителен, за исключением лишь тех случаев, когда устраивал пышные пиры в честь прибывавших во Флоренцию высокородных чужеземцев; он был постоянен в привязанностях, которые сохранял годами; много предавался чувственным наслаждениям; это, по мнению многих, настолько ослабило его тело, что явилось причиной преждевременной смерти. Последней многолетней его привязанностью была Бартоломеа деи Нази, жена Донато Бенчи, хотя и не очень хорошо сложенная, но изящная и благородная, в нее он был так сильно влюблен, что одну зиму, когда она жила на своей загородной вилле, он в пять или шесть часов вечера отправлялся к ней из Флоренции со многими товарищами на почтовых лошадях и возвращался от нее на рассвете. Это весьма раздражало Луиджи делла Стуфа и Бутту де'Медичи^[203], которые его сопровождали, но Бартоломеа, заметив их недовольство, навлекла на них немилость Лоренцо, и последний в угоду ей отправил Луиджи послом к султану, а Бутту — к Великому турку. Странно, как этот сорокалетний человек, мудрый и столь высокой репутации, оказался во власти женщины, некрасивой, к тому же в летах, и совершал поступки, непростительные даже юнцу.

Из-за суровости, которую он проявил, подавляя заговор Пацци, считали, что он жесток и мстителен: ведь он заключил в темницу невинных юношей из семьи Пацци, девушкам же запретил выходить замуж, и все это после бесчисленных убийств, совершенных в те дни. Тем не менее сам заговор был актом столь жестоким, что нет ничего удивительного, что Лоренцо пришел в такую ярость; напротив, по тому, как он, со временем смягчившись, разрешил девушкам выйти замуж, а узников выпустил из тюрьмы и выслал из Флоренции, видно, что даже в наиболее значительных судебных процессах он не обнаружил ни жестокости, ни кровожадной мстительности. Однако что делало его характер действительно тяжелым и непереносимым, так это его подозрительность, не столько природная, сколько порожденная сознанием того, что он должен держать в повиновении свободный город, но так, чтобы все там совершалось как бы самими магистратами, согласно законам Флоренции и при видимости свободы^[204]. С самого начала, когда Лоренцо еще только утверждался во власти, он старался подчинить себе как можно больше граждан, которые, по его мнению, из-за знатности происхождения, богатства, могущества или доброго имени должны были почитаться в народе. И хотя всем влиятельным семьям и родам были щедро предоставлены городские магистратуры, должности послов, комиссаров и тому подобные почести, однако Лоренцо им не доверял, он поручал наблюдать за голосованием и сбором налогов и поверял потаенные свои мысли лишь людям, о которых достоверно знал, что без его покровительства они не смогут продержаться. В число последних, хотя и неодновременно, входили: Бернардо Буонджиролами, Антонио ди Пуччо, Джованни Ланфредини, Джироламо Морелли^[205] (последний столь возвысился, что в 1479 году стал внушать ему страх), мессер Аньоло Никколини, Бернардо дель Неро, мессер Пьеро Аламанни, Пьерфилиппо Пандольфини, Джованни Бенчи, Козимо Бартоли^[206] и другие; а также следующие, хотя они и вступали в конфликт с Лоренцо: мессер Томмазо Содерини, мессер Луиджи и Якопо Гвиччардини, мессер Антонио Ридольфи, мессер Бонджанни Джанфильяцци, мессер Джованни Каниджани и позже Франческо Валори, Бернардо Ручеллаи, Пьеро Веттори, Джироламо дельи Альбицци, Пьеро Каппони, Паолантонио Содерини^[207] и другие. По этой же причине во главе банка Монте^[208] был поставлен ремесленник Антонио ди Бернардо, и ему даны были такие полномочия, что, можно сказать, в его власти оказалось две трети города; также сер Джованни, нотарий отдела приказов коммуны, сын нотария из Пратовеккио, снискал такую благосклонность Лоренцо, что, пройдя через все магистратуры, чуть не стал гонфалоньером справедливости^[209]; и мессер Бартоломео Скала^[210], сын мельника из Колле, будучи старшим секретарем Синьории, стал гонфалоньером справедливости, что всеми порядочными людьми было встречено с шумным негодованием. Мало того что люди, подобные перечисленным выше, вмешивались в управление городом; в Совет Ста^[211] и в комиссии по голосованию и сбору налогов Лоренцо ввел столько простолюдинов, с которыми сговорился, что они-то и стали хозяевами положения.

Подозрительным характером объясняется и забота Лоренцо о том, чтобы как можно меньше сильных и могущественных людей соединялись узами родства. Стремясь воспрепятствовать опасным для него бракосочетаниям, он порой расстраивал неугодные ему свадьбы, вынуждая юношей из знатных семей брать в жены тех, кого они сами никогда бы не выбрали; наконец, дошло до того, что ни один брак в семьях, хоть немного возвышающихся над средним уровнем, не происходил без его разрешения и участия. Чтобы держать под наблюдением послов Флоренции в Риме, Неаполе и Милане, руководствуясь все той же подозрительностью, он устроил так, что при каждом из них как бы для оказания помощи постоянно находился секретарь, состоящий на жаловании у коммуны, и с этими секретарями Лоренцо имел тайные сношения и был, таким образом, в курсе всего происходящего. Не хочу объяснять подозрительностью и его привычку выходить в сопровождении огромного числа стремянных при оружии, к которым он весьма благоволил и предоставлял многим из них больницы и богоугодные заведения, ибо причиной тому был заговор Пацци; однако все это не характеризует Флоренцию как свободный город, а его как частное лицо, но говорит о нем как о тиране, у которого город был в подчинении. В заключение следует сказать, что хотя при Лоренцо город не был свободен, тем не менее невозможно было найти тирана лучше и приятнее; его природным наклонностям и доброте обязаны были своим появлением бесконечные блага; его тирания, конечно, не могла не порождать много бедствий, но они, насколько возможно, ослаблялись и смягчались, и чрезвычайно мало неприятностей возникло по его воле и произволу; и хотя подчиненные радовались смерти Лоренцо, государственные деятели и даже те, кто был на него в обиде, были весьма огорчены, не зная, что им принесут перемены. Очень опечалены были также горожане и мелкий люд, живший при нем припеваючи, в постоянных удовольствиях, развлечениях и празднествах; его смерть принесла великое горе всем тем в Италии, кто был искусен в словесности, живописи, скульптуре и подобных искусствах, ибо он привлекал к себе этих людей высокими вознаграждениями, и благодаря ему они оказались в большем почете и у других государей, опасавшихся, что те перейдут к Лоренцо, если им не будут угождать.

Он оставил трех сыновей: старшему, Пьеро, было около двадцати одного года; второй, мессер Джованни, кардинал, за несколько недель до смерти отца получил кардинальскую шапку и был возведен в кардинальский сан; третий, Джулиано, был еще ребенком. Лоренцо был среднего роста, брюнет, с некрасивым лицом, однако степенной наружности; у него был хриплый и малоприятный голос, и казалось, что он говорит в нос.

Многих интересует вопрос, кто был более выдающимся — Козимо или Лоренцо, потому что Пьеро, хотя и превосходил обоих милосердием и мягкостью, безусловно уступал им в других доблестях. Этот вопрос можно разрешить так: Козимо был выше по твердости и благоразумию, так как создал государство и тридцать лет правил им, можно сказать, не подвергая его риску и не встречая противодействия, легко мирился с влиянием таких людей, как Нери^[212], и других, внушавших ему подозрение, не порывая с ними, действуя, однако, так, что они были для него не опасны. И при массе государственных дел он не переставал заботиться о торговле и своих личных делах, вел их необыкновенно тщательно и разумно, был всегда самым богатым человеком в государстве, так что необходимость не вынуждала его ни манипулировать государственной казной, ни отнимать доходы у частных лиц. Лоренцо уступал ему в рассудительности; его единственной заботой было сохранить режим, который уже сформировался, и ему удалось его сохранить при таких опасностях, как заговор Пацци и поездка в Неаполь; в торговле и предпринимательстве он ничего не понимал, поэтому был вынужден, когда дела его пошли плохо, воспользоваться общественными деньгами, а в какой-то мере, возможно, и деньгами частных лиц, что навлекло на него большой позор и обвинения; но он был наделен ярким красноречием, разносторонними талантами, склонностью ко всяким благородным занятиям и необыкновенным умением им покровительствовать; этого Козимо был лишен совершенно и, как о нем рассказывают, был даже несколько косноязычен, особенно в юности.