Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо. Страница 6

Он создает образ-утопию, образ-идеал, у которого нет аналогов ни в прошлом, ни в последующие времена по гармонической совокупности поистине счастливых качеств. Хотя придворный у Кастильоне проводит большую часть времени при своем князе и в его окружении, он не является в полном смысле слова «государевым слугой». Он служит образцом обхождения и в то же время дает, по словам Я. Буркхардта, пример «личного совершенствования ради себя самого». Герой Кастильоне, видимо в немалой мере похожий на него самого, сочетает красоту внешнего облика с красотой души, высокую воспитанность с благородной непринужденностью и простотой. В этом образе «ухищрения», технические приемы искусства так же незаметны, как и в живописи Рафаэля, словно импровизировавшего с кистью в руках во время создания портрета Кастильоне. Kacтильоне утверждал этико-эстетический идеал современника — всесторонне развитой гармонической личности, в котором нашли завершение многие линии гуманистической мысли предшествующего столетия.

Контрастами творчества Ариосто и Бембо, Аретино и Кастильоне далеко не исчерпывается многоцветие спектра литературной жизни Высокого Возрождения. Ее трудно представить и без изящной по стилю, но отнюдь не по предмету изображения прозы Джованни Делла Каза. В его «Галатео» рассказывается о дурных нравах и повседневных бытовых эпизодах и связанных с ними правилах этикета; повествование превращается в забавные назидательные новеллы. Критика нравов у Делла Каза чем-то сродни сатирической литературе заальпийских стран, в частности «Домашним беседам» Эразма Роттердамского, но его тон, стиль, лаконизм заставляют вспомнить о традициях Боккаччо. Ссылки на «Декамерон» постоянно встречаются в «Галатео».

Уроки Боккаччо характерны и для одного из крупнейших новеллистов Позднего Возрождения Маттео Банделло, в творчестве которого звучали трагические мотивы, отразившие начало кризиса гуманистических идеалов. Правдивый бытописатель и психолог, Банделло нарисовал в своих новеллах (их 214) выразительную картину современной жизни разных социальных слоев и различных областей Италии. Ее сатирическое, порой остро критическое восприятие почти не оставляет места для оптимизма, веры в возможность улучшения человеческих отношений.

Стремление опереться на богатейший опыт, накопленный итальянской литературой Возрождения с середины XIV в., характерен для всех выдающихся писателей XVI в., не собиравшихся при этом, однако, поступаться ни индивидуальным своеобразием, ни необходимостью стоять на уровне своего собственного века. С этим и связано умение крупнейших литераторов XVI в. синтезировать в их творчестве многообразные традиции гуманизма.

Исключительно велика роль гуманистических традиций в политической мысли и историографии XVI в. Здесь особенно выделяются фигуры двух выдающихся писателей — Никколо Макиавелли и Франческо Гвиччардини, которые не только сумели искусно воспользоваться богатым опытом прошлого, но и сделали новые крупные шаги в развитии политической теории и осмыслении истории — античной, флорентийской и итальянской. Макиавелли, в молодые годы служивший секретарем во флорентийской Синьории, широко использовал накопленные им наблюдения за тем, как делается реальная политика, в своих наиболее значительных произведениях — «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» и «Государь». Главным принципом, которому следовал в этих работах Макиавелли как историк, стремящийся правдиво вскрыть специфику политических деяний в прошлом, был принцип объективности. Не приукрашивать события и людей, не льстить великим мира сего, а изображать их такими, какими они были в действительности, — вот задача, которую он осознанно ставил перед собой. Он соблюдал этот принцип и в других своих сочинениях, в том числе в получившей европейскую известность «Истории Флоренции». В этой книге Макиавелли писал: «На протяжении всего моего повествования никогда не было у меня стремления ни прикрыть бесчестное дело благовидной личиной, ни навести тень на похвальное деяние под тем предлогом, будто оно преследовало неблаговидную цель. Насколько далек я от лести, свидетельствуют все разделы моего повествования, особенно же публичные речи или частные суждения как в прямой, так и в косвенной форме, где в выражениях и во всей повадке говорящего самым определенным образом проявляется его натура».^[4]

Осмысляя труды разных — античных и современных — историков, в том числе своих соотечественников, писавших историю Флоренции — Бруни, Поджо Браччолини, — Макиавелли отмечал, что они с должной обстоятельностью освещали войны, которые вела Флоренция с чужеземными государями и народами, но гражданских раздоров и внутренних несогласий, равно как и последствий того и другого, либо совсем не касались, либо затрагивали бегло и поверхностно. Сам же он, напротив, уделяет большое внимание конфликтам, характерным для гражданской жизни Флоренции на всем протяжении ее истории. Макиавелли считал, что самым полезным уроком для «граждан, управляющих республикой», может быть познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду. Правители, умудренные пагубным опытом других, научатся лучше сохранять единство. Макиавелли полагал, что если людей могут волновать примеры происходящего в чужеземных государствах, то примеры истории собственной республики должны задеть еще больше и явиться «еще более назидательными».

Макиавелли уделяет немало внимания в своих трудах проблеме войн. Глубоко ненавидя насилие и разбои во всех их разновидностях, он относил войну к разряду действий такого же рода, осуждал ее и защищал мир. В своем трактате «О военном искусстве» итальянский мыслитель писал: «Люди, большие или ничтожные, занимающиеся войной как ремеслом, могут быть только дурными, так как ремесло это в мирное время прокормить их не может. Поэтому они вынуждены или стремиться к тому, чтобы мира не было, или так нажиться во время войны, чтобы они могли быть сыты, когда наступит мир. Ни та, ни другая мысль не может зародиться в душе достойного человека; ведь если хотеть жить войной, надо грабить, насильничать, убивать одинаково друзей и врагов, как это и делают такого рода солдаты».^[5]

В своих соображениях об истории Макиавелли постоянно обращался к волновавшей его теме — роли народа. Понятие «народ», которым оперирует Макиавелли, включает не всех, кто трудится, а лишь средние слои горожан (в отличие от низов — «плебс») и крестьянство (эту категорию населения он одним из первых отнес к понятию «народ»). Макиавелли считал народ подлинным творцом истории, противопоставляя ему, с одной стороны, знать с ее децентрализаторскими и олигархическими устремлениями, а с другой стороны — плебс, не способный, как он полагал, быть прочной опорой политики, направленной на удовлетворение интересов всего общества. Стержень его политической концепции — «народный» или «новый», государь, который опирается на вооруженный народ, выражает его волю и создает «новый принципат», не похожий ни на уже существующие в Европе абсолютистские государства, ни на региональные итальянские монархии. В «Истории Флоренции» Макиавелли связывал установление гражданских свобод Флорентийской республики с активностью народа, а многие беды ее считал следствием своекорыстных политических действий знати.

В трактате «Государь» Макиавелли приходит к выводу, по его собственным словам, «противоречащему общему мнению, полагающему, будто народ, когда он находится у власти, непостоянен, переменчив и неблагодарен». В этой связи он пишет: «Я утверждаю, что народ грешит названными пороками ничуть не больше, нежели любой государь... Государь, сбросивший узду закона, окажется неблагодарнее, переменчивее и безрассуднее всякого народа. Различие в их действиях порождается не различием их природы... но большим или меньшим уважением законов, в рамках которых они живут».^[6]

Возвеличивая народ как творца истории, Макиавелли отнюдь не стремился принизить роль сильной личности. По его убеждению, творцом «нового принципата» может быть лишь подлинный герой, личность, наделенная доблестью, умом и волей, способная трезво оценивать реальную действительность и принимать правильное, мудрое решение. Эти качества, полагал Макиавелли, необходимо развивать не только тем, кто претендует на руководство государством, но и каждому человеку, стремящемуся успешно противоборствовать Фортуне. В этике он продолжил традиции гражданского гуманизма XV в. с его идеями патриотизма, служения общему благу, но в то же время создал свою концепцию доблести, включающей черты сильной личности, руководствующейся разумом, тщательно взвешивающей все обстоятельства, прежде чем принять решение. Новаторство Макиавелли в политической мысли заключалось, в частности, в отказе связывать действия политиков, направленные на достижение «государственного интереса», с нормами христианской морали. Этика не должна быть помехой в межгосударственных отношениях, полагал он, политикам следует опираться лишь на трезвую оценку реальности, сообразуя с ней свои действия. Если цель — создание сильного государства, то, разумеется, стремиться к ее достижению нужно благородными средствами, однако если этот высокий идеал недостижим в условиях существующей реальности, то допустимы любые средства, считал Макиавелли. Однако нужно подчеркнуть: жесткие методы правления с включением коварства, обмана, подкупа, предательства, взятые в отрыве от патриотической цели, которой руководствовался Макиавелли, создавая «Государя», были абсолютизированы в последующей политической мысли и получили название «макиавеллизм». Политическая концепция Макиавелли и макиавеллизм не тождественны — именно последний часто служил основанием для критики смелого мыслителя, особенно со стороны церкви. И в такой критике церкви не было случайности. Одна из отличительных черт мировоззрения и творчества Макиавелли — последовательный антиклерикализм. В притязаниях главы католической церкви на светскую власть Макиавелли видел главное зло Италии, на протяжении многих столетий лишенной государственного единства. Свою мысль он раскрывал на широком историческом материале. Проблеме церковных государств посвящены яркие страницы его трактата «Государь». Макиавелли писал, например: «Нам остается рассмотреть церковные государства, о которых можно сказать, что овладеть ими трудно, ибо для этого требуется доблесть или милость судьбы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни того, ни другого. Государства эти опираются на освященные религией устои, столь мощные, что они поддерживают государей у власти, независимо от того, как те живут и поступают... Однако же меня могут спросить, каким образом Церковь достигла такого могущества, что ее боится король Франции, что ей удалось изгнать его из Италии и разгромить венецианцев, тогда как раньше с ее светской властью не считались даже мелкие владетели и бароны, не говоря уж о крупных государствах Италии».^[7] И далее Макиавелли анализирует различные исторические события, обеспечившие церкви и папству их могущество. Он показывает, какую огромную роль играли в этом, помимо церковного авторитета, дипломатические интриги, сила оружия. Церковь, в представлении Макиавелли, реакционная сила потому, что поддерживает в народе суеверия и предрассудки. В комедии «Мандрагора» — остро-сатирическом произведении, в котором ощутимо влияние традиций Боккаччо, Макиавелли создал выразительный портрет монаха, который является носителем глупости, лицемерия, зла, причем едва ли не самое впечатляющее в этом образе — его обыденность. Неудивительно, что в период Контрреформации сочинения Макиавелли, как и многих других передовых мыслителей Возрождения, были включены церковью в Индекс запрещенных книг.