Искупление (СИ) - "LoudSilence". Страница 40

— Зла? — Джинни врывается в хватку молчащего Фреда, сжимая мой локоть как никогда крепко. От её впившихся в водолазку ногтей на коже точно останутся кровавые полумесяцы, но и это меня не терзает. — Ты уверена, что это то самое слово? — у нее пустой взгляд и ровное дыхание. Джин хочет меня ударить, и я совсем не против.

— Это звучит ужасно — да. Но мне за это не стыдно.

— И очень зря, — Фредерик опускает руки, почти отталкивая меня резким жестом на пару сантиметров, и отходит к выходу из гостиной.

— Если бы тебя убили… — он глубоко вдыхает, хватаясь за волосы руками, и вот-вот, кажется, вырвет их с корнем. Давай, скажи, что ты был бы вне себя от горя или ярости. Скажи, что ты винил бы чертово проведение и молился бы о моем возвращении. Я так сыта по горло этой жалостью, что знаю все ваши фразочки наизусть. — Если бы ты умерла, мне было бы не так больно, как сейчас.

У меня из-под ног мастерски выбивается почва.

И если раньше я только и мечтала услышать подобное благословение на смерть, то сейчас оно заливает в меня литры керосина, поджигая фитилёк нарочно брошенной к ногам спичкой.

— Гермиона… — лишь шепчет Гарри, обратив взгляд на закрывающийся вход в гостиную, за которым скрываются две близнецовые макушки. — Ты хоть раз задумывалась, что бы было после? Даже не с нами — об этом ты, вероятно, не заботилась… — он застывает в расстроенных чувствах, совершенно не понимая, как мы пришли к этой картине мира, но я не могу больше протестовать — в горле застрял ком раскрошенного достоинства и самоуверенности.

Я так хочу кричать, как часто думала о вас, и немею.

Лучше бы я была обездвижена ее смертельными заклинаниями, которые сейчас кажутся абсолютно ужасной перспективой.

Если бы ты умерла, мне было бы не так больно.

Мне тоже больно, Фред.

Если бы меня убили. Я бы победила, верно? Этот бой был бы на равных, я бы ранила ее — она меня, и так до смерти? Но эти вопросы сейчас не самые важные. Главное: насколько сильно я была больна, что воспринимала все это дерьмо за чистую монету светлого сияния чистого разума?

Кажется, как раз смертельно.

Я давлюсь своей же былой переоцененной храбростью и опираюсь о стену, отрешенно наблюдая за удаляющейся тенью Поттера.

— Ты назвала меня плохим другом, Герм. Но кто ты сейчас, я понятия не имею, — Рональд тоже вставляет свои две финальные копейки в расщелину — как результат бессмысленной борьбы — между моим самосознанием и правдой жизни. Он уходит. Как и все они.

Уходят, так и не узнав моего раскаяния.

А есть ли шанс раскаиваться после?

Я еле-еле ступаю к комнате и, добравшись, оседаю сразу на полу, стуча по нему кулаками в обуявшем меня вихре панической атаки.

Она пройдет через время, лишив спокойного равновесия.

Но пройдет ли адская тоска по звукам их голосов? Пройдет ли моя почти незаметная благодарность за их чертовски важное терпение? Пройдет ли голод по дружескому смеху? По общим касаниям, по сладким перешептываниям во мраке сгорающего ночника?

Я не смирилась с потерей родителей, веря во что-то вечное.

Но для вечной дружбы оказалась слишком ничтожной. И теперь я теряюсь снова. И теперь я не знаю, как действовать, потому что истинное желание действий — по-настоящему эффективных — пришло слишком поздно.

Мне больше не с кем поделиться этой трагедией. Мне даже думать об этом стыдно — ментально я все еще в гостиной Норы, где все идеальное вечно.

Но ничто не идеально там, где есть я.

Даже Малфой все понимал в разы яснее. Даже он в последние минуты предобморочного озарения старался что-то сделать. Но теперь Драко на грани смерти, а я вспоминаю его слова с благодарной скорбью — я хочу сказать, что разложила их на атомы, впитав лежащие на поверхности смыслы. С осадком добавляя критически важное «не вовремя».

Трещины досок пола, где мое тело готово разлагаться, — мое море. Воздух мой — прощальные (я в это верю по тону и осадку в глазах) слова Рона. Ушедший запах Фреда. Потухшие очи Гарри. Затихший смех Джиневры и — невозможное — молчание Джорджа.

Все это — не их начинка.

Все это — мое наполнение.

Солнце в окне — в своем зените. Оно сморит на меня с жалостью — я знаю. Оно говорит мне — я была слепой мегерой. Ей самой, рассчитывавшей на вечное поклонение и каждый раз его отвергавшей жестом мнимого правосудия. В ту прослывшую бесславной ночь я разочаровалась в счастливых финалах. В любви и поддержке, в отсутствии боли и вечного страдания. Пока часы отбивали секунды третьего, а она делила со мной на двоих неудачу родиться Лестрейндж, винтики Гермионы Грейнджер перешли на автономное питание за счёт безумного ожесточения всего внутри сущего. Она перестроила механизмы моей жизни. Она — страх и скорбь, жизнь и смерть. Она — так неожиданно ставшая моей частью.

Виновата Беллатриса. И я — ее финальная цель. Но сейчас я настолько превратилась в орудие ее открыто оглашенного поединка, что сама дарую сучке победу.

С этим нужно покончить. Но как?

Я обнимаю себя руками, перекрывая порог, — никто не сможет зайти в комнату через скалу моей отъявленной дурости. Никто сейчас и не захочет этого делать, малышка.

Я бы могла стать шизофреничкой, но стала худшей версией себя. И в час, когда пора умыться, я умываю только руки.

Как бы хотелось вернуться назад. На два чертовых месяца, на поздний сентябрь и гребаные 3:45. Нет. Нет, конечно же. Еще раньше. Застать ее. Застать их всех. Отправить родителей на мнимый отдых куда-нибудь в Азию. И уничтожить игру Лестрейндж на корню.

Я бы сделала сколько нужно оборотов назад.

Вот только сколько их нужно?

***

Мне срочно необходимо было найти хоть одного из своих — я откуда-то уверена — друзей, убедиться, что я не сошла с ума и все еще могу рассчитывать на то, что прощение где-то рядом. Но почему-то из комнаты в комнату с гулом проносилась тишина и встречавшая меня заправленная постель без единого намека на недавнее присутствие в ней своего хозяина.

По лестницам я бежала сломя голову, перепрыгивая через каждые три ступени, крепко сжимая волшебную палочку в руках. Как бы детективы ни были уверены в том, что Беллатрисы больше нет в Хогвартсе, я им не верила — эта женщина обводила их вокруг пальца на протяжении месяцев, и ничего не исключало факта нахождения ее кучерявой головы за очередным углом. Но сейчас я ее не боялась вовсе — была уверена, что она не сможет меня убить. Это последний пункт ее тактики, правила которой сегодня сыграли против своей создательницы.

Помфри убеждена, что «мистер Малфой вряд ли придет в себя». И я понимаю, как изменился этот чертов мир. Еще пару лет назад я желала смерти белобрысому Хорьку. Сейчас я готова за нее мстить. Как и за то, что не могу найти своих настоящих друзей битый час, срываясь на плач и стыдливые всхлипы. Момент нашего воссоединения смутно представлялся в моей голове — я не знала, смогу ли попросить их выслушать мою речь, принятую, возможно, за фарс, или же признаться в настоящих чувствах, которые никому уже не будут интересны после стольких невозможно зацикленных проколов.

И сегодняшнего — самого мерзкого.

Именно это заставило меня сейчас возжелать на восьмом этаже вновь очутиться в секретной лаборатории близнецов, раздобыв бутылек одного их старого изобретения. Года три назад они смеха ради заставили Филча унижаться на публике, подлив ему новую разработку зелья «Чистое сердце». Еще несколько месяцев никто не мог выкинуть из памяти пикантные подробности жизни завхоза, которые он застенчиво процеживал сквозь зубы, не понимая, чем он ведом в этот паршивый момент.

Мне нужна подтвержденная опытом, осязаемая помощь, почва, способная убедить даже меня саму в ряде сумбурных выводов, умело отделив их от роя копошащихся уже рефлекторно мыслей.

Однако я прекрасно понимаю, что в роли этой самой помощи выступила надежда.

— Я знаю: вы никогда не сможете согласиться на эту затею. Тем не менее, директор… я также знаю, вы мне доверяете. И я доверяю вам. Во всем, что касается моей жизни, — я готова молиться в глазах ничего не понимающей МакГонагалл.