Темное искушение - Лори Даниэль. Страница 12

– Я не могу позволить тебе купить мне шубу. Это слишком.

Его взгляд сверкнул неудовольствием.

– Никто не говорит мне, что я могу или не могу делать.

Я поверила ему каждой клеточкой своего существа. Что же такое он делал?

Я прикусила губу, признаваясь:

– Я не ношу меха.

Он вскинул бровь и протянул:

– Только не говори, что ты еще и вегетарианка.

– Ах… – Я виновато ему улыбнулась. – Веган.

Он окинул меня мрачным взглядом, как будто я была странной женщиной. От его взгляда я совсем разнервничалась, так что решила отвлечься разглядыванием одежды на вешалках. К моему испугу – или облегчению — нигде не было ценников.

Я провела рукой по белой шубе из искусственного меха, которая, должно быть, была самой дешевой, и сказала:

– Эта.

Он прищурился – очевидно, меня раскусил, – но не озвучил своего неодобрения.

На пути обратно к машине на мои ресницы упала снежинка. Я остановилась на тротуаре и подняла глаза к небу, чтобы впервые увидеть снегопад. Это было похоже на то, что кто-то там, наверху, разорвал в клочки подвенечное платье и ронял на тротуар кусочки тюля. Я поймала снежинку в ладонь, наблюдая, как она растаяла за считаные секунды.

Подняв взгляд, я заметила, что Ронан наблюдает за мной, и от его пристального внимания жар прилил к моим щекам. Подавив неподобающий леди порыв поймать снежинку на язык, я продолжила идти к машине.

В Московский мы прибыли десять минут спустя. Элегантно одетые пары рука об руку входили в распахнутые парадные двери. Когда люди замедлили шаг, чтобы взглянуть на нас, от их взглядов ладони и шея зачесались, и я вспомнила, о чем предупреждал Иван. Под пушистой шубой по коже побежали мурашки. Ронан даже не надел обратно свой пиджак.

Русская кровь, полагаю, не давала ему замерзнуть.

Мы вошли, и я окинула взглядом высокий расписной потолок и золотую лепнину в виде короны. Мне вдруг стало любопытно, не стояла ли моя мать на этом самом месте.

– Ты никогда раньше не была в опере? – спросил Ронан.

Я покачала головой.

– Никогда.

Не сводя глаз со сверкающей люстры, я последовала за ним вверх по мраморным ступеням и коридору, где одетый в красное служитель молча открыл дверь в отдельную ложу, откуда открывался прекрасный вид на сцену. Перед Ронаном распахивались двери, тогда как другие гости должны были использовать собственные плебейские руки, чтобы войти внутрь.

– Ты политик? – Я не смогла сдержать любопытства, когда вошла в теплую ложу, хотя, если подумать, понятия не имела, что за политик будет ошиваться в грязном ресторане в неблагополучной части города и носить при этом Audemars Piguet на запястье.

Он улыбнулся.

– Нет.

Это было все, что я получила в ответ, прежде чем мы заняли места и принялись наблюдать, как люди, тянущиеся цепочкой, рассаживаются внизу. В уютной, но наэлектризованной тишине мое внимание привлекли его пальцы, постукивающие по подлокотнику, черный ворон так близко от моей безупречно белой руки. У меня было ощущение, что он понял, что именно я сказала ему прошлой ночью, но подтвердилось это только сейчас, когда он ответил единственным словом.

– Nevermore.

Ронан посмотрел на меня и подмигнул.

У него были татуированные пальцы, и он только что процитировал знаменитого поэта. Это бросило меня в совершенно нелепый жар. Такой, что я поправила волосы, но жар лишь разгорелся сильней, когда его взгляд прочертил огненную линию вниз по обнаженной коже, скользнув над ключицей и остановившись на подвеске в форме звезды между моих грудей.

В ложу вошел служащий театра, развеяв, как дым, густое напряжение. Он попросил нас заказать напитки, что, по-видимому, было услугой, доступной лишь нам.

– «Корс». Охлажденную, – ответил Ронан за нас обоих.

– Мне просто воды, пожалуйста, – возразила я.

Служащий немедля бросился выполнять приказ Ронана.

Когда мы вновь остались наедине, Ронан бросил на меня строгий взгляд.

– Ты в России, котенок.

Я взяла стакан с прозрачной жидкостью, зная, что это не вода. Дома я лишь изредка выпивала бокал шампанского, если не считать единственного раза, когда напилась бутылкой UV Blue и 7UP.

Потребовались одна ночь на яхте, которая покачивалась на волнах, и самодовольная дерзость, чтобы понять, что алкоголь и Мила Михайлова не сочетаются. Я стянула с себя скромный купальник, который папа одобрил перед вечеринкой, а затем нырнула с носа яхты в открытую воду. Волны Атлантики поглотили одобрительные крики мужчин. Кончилось тем, что Иван нес меня домой, всю дорогу ворча, какая я тяжелая, а едва я оказалась дома, строгий папин выговор сразу же меня отрезвил.

Нахмурившись, я взболтала жидкость, в ушах все звучали упреки отца, хотя в его глазах сесть на самолет в Москву было гораздо худшим поступком, чем купание голышом.

– Ты первая женщина на моей памяти, которая хмурится на стопку водки за десять тысяч долларов.

Мои губы приоткрылись от шока, и я взглянула на Ронана, чтобы увидеть ленивый отблеск в его глазах. Он, очевидно, понял, что я пришла в ужас, узнав – еще даже не выпив – что он купил мне нечто столь дорогое. Это была его расплата за выбранную мной дешевую шубу.

Осознав все это, я уставилась на него. Он пристально смотрел в ответ.

– Ты всегда получаешь то, что хочешь? – дерзко спросила я.

Он ответил, чокнувшись со мной своей стопкой.

– На здоровье.

Мне столько было не осилить, но я не хотела мучить себя, потягивая стопку чистой водки. Я опрокинула ее одним глотком.

Не сводя взгляда со сцены, Ронан тихо рассмеялся, когда я закашлялась и задохнулась от жжения в горле.

Когда алкоголь огнем разлился у меня в желудке, что-то волшебное наэлектризовало воздух и пронеслось над притихшей толпой, открылся занавес, и представление началось.

Опера называлась «Пиковая дама». Поскольку исполняли ее по-русски, а мой фильтр «мозг-язык» был подкошен стопкой крепкого алкоголя, я задавала Ронану массу вопросов, но он, кажется, не возражал, часто переводя происходящее после очередного глотка водки, которую перекатывал на языке, смакуя так, будто это была просто вода.

– Я буду разочарована, если они не умрут, – заявила я в ответ на то, что творилось на сцене.

Уголок его губ дернулся.

– Я думал, ты – милая девушка, любящая «а потом все жили долго и счастливо».

Мое «долго и счастливо» сорвалось с уст сумасшедшей гадалки и, к сожалению, я давно уже не верила ни в сказки, ни в приметы. Остановив взгляд на сцене, я принялась теребить свой кулон, горячее затишье, воцарившееся в животе после обжигающей водки, смягчило мои слова.

– Я верю в «счастливы здесь и сейчас». В… настоящее. Уникальное. – Отпустив подвеску, я взглянула на него, каждую мою клеточку пронизывали тепло и легкость. – Мне нравится уникальность.

Я сидела в красном бархатном кресле в центре Москвы, удерживая взгляд этого мужчины в вибрациях оперного сопрано, опьяненная водкой и очарованием, и это было лучшее «счастлива здесь и сейчас», какое я когда-либо испытывала.

Чем дольше мы смотрели друг на друга, тем быстрее распространялось по моим венам опьянение. Глядя на него полуприкрытыми глазами, я откинула голову на спинку кресла.

– Пить хочется.

– Ты пьяна. – Это было практически обвинение.

Тихо рассмеявшись, я ответила:

– Ты заставил меня выпить.

– Я не знал, что ты выпьешь залпом, словно студентка на посвящении.

Я улыбнулась сравнению.

– Не все же должно быть так, как тебе хочется.

Взгляд, который он бросил на меня, говорил, что все, и сухая властная искра окончательно иссушила мой рот.

– Так пить хочется, – повторила я, слегка, томно склонив голову набок.

Мгновение он смотрел на меня задумчиво, с выражением более мрачным, чем облачная ночь, затем протянул мне свой стакан, который уже снова был полон. Я подумала, что он может щелкнуть пальцами и на подносе появится Perrier, но я была бы не прочь поделиться с ним. Я сделала глоток водки, которая обжигала меньше, чем его взгляд. Вернув ее, я снова обратила внимание на сцену, чтобы молча смотреть и слушать гипнотический голос Лизы.