Щебечущая машина - Сеймур Ричард. Страница 15

Смартфон – наш портал в мир, счастливый билет отсюда. В нем хранятся наши кредитные карточки, музыка, журналы, аудиокниги, карты, фильмы, игры, билеты и ключи. Он наш проводник. Он связывает нас с семьей, коллегами и вездесущими хейтерами в интернете. С его помощью мы находим вторые половинки и решаем, где ужинать. Он дробит наш день, как говорит Адам Гринфилд, на «нервные, шизоидные интервалы» с постоянными обновлениями [19]. Мы все время держим его рядом с собой, боимся, чтобы не разрядился. Как будто настанет день, когда придет сообщение, которого мы так долго ждали.

В основе всего этого лежат не столько бессознательные подструктуры, сколько слои жесткой материальной инфраструктуры. Такое абстрактное явление, которое мы называем «облаком», начинается с прокладки оптоволоконных кабелей под всей сетью железных дорог континентальной части Соединенных Штатов. Эта система была создана не в ответ на потребительский спрос, а как часть цифровой модернизации, которая, по мнению клинтонской администрации, была жизненно необходима для будущего капиталистического развития. В каком-то смысле мы стали зависеть от этой формирующейся системы еще до того, как узнали о ее существовании.

Эти абстракции по экспоненциальному закону связываются с развивающейся сетью глобальных компьютерных технологий, которые Гринфилд пророчески называет everyware (повсеместное распространение оборудования). Разработанная якобы для того, чтобы сгладить углы нашей жизни, данная сеть в постоянном потоке информации соединяет между собой смартфоны, сенсоры, коллекторы данных, куки и платформы. При этом незаметно навязывает нам с вами важные решения. Когда вы спрашиваете Алексу или Сири, где тут поблизости ресторан или обувной магазин, то траекторию вашего движения в городской среде определяют Apple, Google или Amazon, основываясь на своих коммерческих потребностях. С помощью этих структур политические власти могут продвигать свои регулирующие нормы или использовать их в качестве скрытой формы контроля.

Примером всему сказанному служит зарождающийся идеал «умного города» (англ. smart city), в котором за распределением ресурсов и активов следят датчики и коллекторы данных. Подобные города уже существуют в Канаде, Китае и Индии. Если китайское правительство хочет использовать технологии, чтобы продвигать схему «социального кредитования» в награду за хорошее поведение, то Google в Торонто на первый взгляд также руководствуется человеческими потребностями. Благодаря сбору данных и датчикам «умный город» Кисайд будет следить за дорожным движением, погодой, загрязнением, шумом и в соответствии с возникающими проблемами корректировать дороги, дорожное покрытие и архитектуру. Опасаясь утечки данных, местные жители приняли затею в штыки.

Какой бы благожелательной ни была идея «умного города» и как бы ни хотелось верить в беспечную жизнь, есть и обратная сторона медали. Все это очень напоминает идею «общества контроля», выдвинутую французским философом Жилем Делёзом [20]. В обществе контроля никто не говорит тебе, что делать, кому поклоняться или что хорошо, а что плохо. Тебе просто предоставляется ряд приемлемых возможностей. Твоя реальность переписана таким образом, чтобы исключить недопустимые, по мнению системы, модели поведения. Так же, как покупательские привычки в онлайне и переходы по ссылкам могут определить размер допустимого для вас долга или то, какую рекламу показывать именно вам, или в какие магазины направить, ваша активность может удерживаться в контролируемом диапазоне. Этот диапазон неизбежно является результатом политических или идеологических решений, принятых на разных этапах, но в конце концов его поглощает «заданная» структура вещей.

И в этой паутине расположилась социальная сеть, двигатель безостановочного, неистового, безумного письма. Именно эта матрица собирает наши страсти и наши желания, превращая их в данные, которыми потом манипулирует и управляет. Мы исповедуемся машине, когда гуляем, на ходу вознося ей молитвы. И тут мы становимся киборгами: совокупностью органических и неорганических материалов, битами технологии, зубов и плоти, носителей, фрагментов кода, которые все это скрепляют между собой. Связь между элементами настолько же простая и плавная, как между стеклом и пальцами, скользящими по поверхности с отработанной точностью. Как однажды написала Донна Харауэй, наши тела не заканчиваются вместе с кожей [21]. Сама их физическая инфраструктура уже распространилась на полмира.

Если зависимость – это неспособность обходиться без чего-либо, то все труднее представить себе жизнь с каким-то другим телом. А тела мыслят, если, конечно же, мыслить больше нечем. Ходим ли мы или пишем, мы всегда переживаем то, что феноменологи называют «воплощенным познанием». Именно на него ссылался Фрейд, когда в одной из своих последних пророческих работ говорил о «протяженности» психики. Утверждая, что разум простирается в пространство, он отождествлял его с телом. Добавляя при этом, что психика «не ведает о своей протяженности», он также связал тело с бессознательным. Как будто мыслит тело, а разум этого не замечает.

Так что же будет, если частички (биты) нас, которые философ Брайан Ротман называет «распределенным я», запустить параллельно на разных процессорах? Наивно полагать, будто технологии просто расширяют возможности наших органических тел. Они создают зависимости, они меняют нас. Чтобы пользоваться ими в полной мере, утверждает Лидия Лю, мы должны «служить этим объектам… как богам или малым религиям». По мере того, как наши жизни переписываются цифровыми языками, начинает появляться новая теология. В последнее время среди некоторых теоретиков «постчеловеческой сингулярности» появилось мнение, что Вселенная – в своей основе цифровая, а реальность на самом деле генерируется Универсальным компьютером. Этот цифровой аналог молитвы богу солнца придает предпосылкам переходного образа жизни вселенское значение. Это крайнее проявление того, как мы всегда с некой религиозностью относились к технологиям.

Аддикты вводят смерть в малых дозах. Мы привержены тому, что нас убивает. И в этом смысле здесь нет ничего общего с поклонением солнцу. При всей одержимости наслаждением, зависимость убивает, и это самое очевидное из ее негативных свойств. Но это не смерть в ее физическом проявлении. Наркоманы с улицы Хастингс в Ванкувере, по описанию Брюса Александра, прежде чем их постигнет биологическая смерть от передозировки, суицида, СПИДа или гепатита, переживают символическую смерть, пребывают в жалком, бедственном положении. Игроманы также испытывают условную смерть, влезая в непомерные долги до тех пор, пока не потеряют смысла жизни. И если ставка задает вопрос о судьбе, утверждает специалист по зависимостям Рик Луз, радикальным ответом на него будет смерть.

Зависимость от социальных сетей редко преподносится в таком экстремальном свете. При этом можно часто услышать о разрушенных карьерах и отношениях. Жалобы почти всегда одни и те же: потеря внимания, низкая производительность, тревожность, нужда и депрессия, плюс ко всему, что удивительно, повышенная восприимчивость к рекламе. Патрик Гаррат рассказал о своей зависимости от соцсетей, которая стала причиной «безнадежной, давящей пустоты», образовавшейся в его карьере журналиста. Зависимость от социальных сетей часто связывают с нарастающей депрессией: взаимодействие с платформами приводит к значительному ухудшению психического состояния, тем временем увеличивающееся экранное время (или «время, проведенное с устройством»), вполне вероятно, стало причиной резкого роста количества самоубийств среди подростков. Facebook, однако, преподносит эту информацию по-своему, коварно: компания утверждает, что «пассивное» потребление контента и вправду опасно для психического здоровья, но более активное вовлечение может даже «положительно сказаться на состоянии человека». Такое заявление, хотя и не подкрепленное никакими исследованиями, означает еще больше прибыльных данных для сайта.