Щебечущая машина - Сеймур Ричард. Страница 22

Жалобы на нарциссизм – это почти всегда, как пишет Кристин Домбек, жалобы на «эгоизм других». Нарциссизмом всегда страдает кто-то другой, тот, кто делает слишком сексуальные селфи, слишком гламурно ужинает, выкладывает слишком счастливые фотографии своих отношений и слишком весело проводит выходные. В этом смысле нарциссизм, как сказал Уайлд – это миф, придуманный хорошими людьми, чтобы объяснить необычную привлекательность других.

Окрашенные моралью высказывания против инста-знаменитостей на самом деле свидетельствуют о своего рода несостоявшейся привлекательности. Молодые люди «одержимы внешним шиком», жалуется New York Post. По мнению психологов Джин Твенге и Кита Кэмпбелла, молодежь зашла «слишком далеко в своем стремлении к самолюбованию». Им вторит огромная библиотека научных публикаций, статей и опросов с подробными объяснениями того, как мир постепенно скатывается к онлайн-нарциссизму. Из статьи в статью повторяется, насколько фальшивым стало современное поколение.

Популярные культурные стенания относительно нарциссизма вполне имеют право на существование. Социальная индустрия в принципе заточена на то, чтобы постоянно совершенствовать свой автопортрет, которым можно восхищаться. Она сливает воедино нарциссизм и цифровое зеркало, образ самого себя, состоящий из количественных «реакций» других пользователей. И каждый из нас притворяется: использует фильтры, фотографирует под нужным углом или тщательно выверяет высказываемое мнение и наблюдения, за счет которых и выстраивает свое цифровое «я». Все это позволяют сделать современные смартфоны. Но насколько далеко можно зайти в самолюбовании? В какой момент любовь к себе становится токсичной? И какой реакции мы ждем от тех, кого называем самовлюбленными?

Исторически так сложилось, что мы обвиняем в нарциссизме тех, кто, как нам кажется, радуется и получает удовольствие от жизни. Необычная идея скрывается в отрицающей литературе: молодые люди действительно наслаждаются собой и своим телом. Кэмпбелл и Твенге сетуют на то, что среди молодежи полно эксгибиционистов, мелочных материалистов, которые «агрессивно реагируют на оскорбления и не заинтересованы в эмоциональной близости». Они отрицают утешительную мысль, будто за самовлюбленностью скрывается неуверенность в себе: современные нарциссы подсознательно считают себя «клевыми». Широко распространена идея о поколенческом буме самолюбования. По мнению Зои Уильямс, селфи, косметические операции и излишняя цифровая открытость говорят о наступлении «эпидемии нарциссизма».

Проблема таких заявлений в том, что данные всевозможных изысканий противоречат друг другу. На каждое исследование, подтверждающее рост нарциссизма, найдется другое, утверждающее полностью противоположное. Джефри Арнетт из университета Кларка уверяет даже, что миллениалы – «исключительно щедрое поколение». Возможно, самая большая сложность здесь заключается в том, что нет единого мнения, что же такое нарциссизм. Психиатры открыто спорят, можно ли назвать самовлюбленным Трампа, являющего собой самую что ни на есть сущность популярности в Twitter. Многие исследователи пытаются зайти с другой стороны и сравнивают долгосрочные изменения в поддающихся количественной оценке установках с критериями нарциссизма, перечисленными в Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам или в Нарциссическом опроснике личности. Но все эти работы допускают столько исключений, что становятся бессмысленными. А рост числа тех, кто делает заявления типа «Я очень важный человек» или «Я имею право жить так, как хочу», может означать что угодно. Если, к примеру, я говорю, что буду жить так, как считаю нужным, то, возможно, я просто не хочу подчиняться ни религиозным, ни мирским сторонникам авторитарной власти, а может, отдаю предпочтение конституционному либерализму или свободным рынкам. Или у меня могут быть на то свои глубоко личные мотивы. Все это невозможно определить без всесторонних опросов, на основе которых можно было бы выделить материал, не поддающийся количественному анализу.

Дело не в игнорировании проблемы. Если со временем люди будут с большей готовностью поддерживать те жизненные позиции, которые, по-видимому, популярны среди индивидуалистов, или конкурентные ценности, то, возможно, мы узнаем нечто важное о культуре. Важно ли, например, чтобы больше людей стали чувствовать свою значимость? Исследуя «поколение Z», Твенге обнаружила, что крупнейшие изменения произошли примерно в 2011 году, когда у подростков повсеместно появились свои собственные смартфоны. Те, кто давно пользуется социальными сетями, вряд ли пропустили обязательную «улетность» всего. Статус, с которым я согласен, «улетный», человек, который мне нравится, «убивает», а высказывание, совпадающее с моими мыслями, обязательно надо процитировать в Twitter и при этом дополнить его оргазмическими воплями типа «ЭТО. ВСЕ ЭТО». И если мне удастся вызывать такие же очаровательно нелепые возгласы среди своих подписчиков, то я сорву куш. Платформы, построенные по принципу игры, конкурентной охоты за лайками и вниманием, идеально подходят для того, чтобы направлять имеющийся культурный дрейф в сторону принудительной улетности.

Но нарциссизм всегда двойственен. Образ, который нам нравится, может с таким же успехом разочаровать нас. Мы можем любить этот образ, но, как и в истории Нарцисса, не находить взаимности. И он крепнет за наш счет, собирая все одобрение и любовь, которые мы искали для себя. В нашей преданности, в нашем пристрастии к нему, мы принижаем себя.

Селфи – образчик современного нарциссизма. Но в основе селфи кроется парадокс. Казалось бы, селфи изображает уникальную личность, проживающую лучшую жизнь, под лучшим углом, под лучшим освещением. Но это возможно лишь благодаря технологии, которая, как выражается Адам Гринфилд, размазывает личность по «глобальной сетке узлов и связей». Эта физическая инфраструктура – от сенсоров в смартфонах до сотовых базовых станций, подводных кабелей, микроволновых релейных линий и сетей пользователей – целиком и полностью формирует у человека восприятие мира, его личность. Помимо того, что технологии селфи разбивают «я» на оцифрованные компоненты, они еще и имеют тревожные последствия: все начинают выглядеть одинаково.

Отчасти повторение банальных селфи можно списать на общепринятые подходы к созданию подобных фотографий. Отчасти на погоню за лайками, которые побуждают повторять популярные образы. Но абсолютно все платформы, включая Snapchat и Instagram, а также приложения типа Meitu, позволяют имитировать обаяние. Фотографии проходят через ограниченный набор усилителей реальности, или фильтров. Фильтры Snapchat превращают нас в мультяшных героев с милыми щенячьими ушками и носиками, тогда как инстаграмные фильтры поначалу, как известно, придавали фотографиям ностальгический характер, накладывая заклятие mal du pays (фр. «тоска по дому»). Фильтры смягчают черты и изъяны лица, мы выглядим «отполированными», идеальными, почти сказочными. По мнению фотографа Брук Уэндт, таким образом нас «словно зачаровывают, и мы живем ради камеры».

Современные потребители, как сказал Уильям Берроуз, – имиджевые наркоманы. И наши многочисленные селфи символизируют это пристрастие. На протяжении почти всей истории человечества автопортреты были привилегией сильных мира сего: королевских особ или талантливых художников. Демократическая и промышленная революции XVIII–XIX веков спровоцировали взрыв новых визуальных возможностей: печатные технологии стали доступны бедным слоям населения, были изобретены фотография и пленка, появились новые формы автопортретов. Новые персонажи портретов – от «Автопортрета перед зеркалом» Тулуз-Лотрек до «Автопортрета перед пятью зеркалами» Дюшана – нередко были инвалидами, оскорбленными, страдающими, сломленными людьми. Своими работами они пытались показать недостатки и уязвимость людей.

Селфи, кажется, вернули нас к идеалу величия, пусть даже и в масштабе одной личности. Они скрывают обиды, тревоги, слабости. Они создают образ безупречной привлекательности, героического самоутверждения. Но образ этот не просто лжет, а лжет очень красноречиво, что говорит о том, что современный нарциссизм весьма хрупок. Когда в 1970-х годах Кристофер Лэш заговорил о зарождающейся культуре нарциссизма, он настаивал на его непрочности. В то время, когда исчезала индивидуальность, начали переоценивать индивида. «Независимая личность» рынка оказалась простым эфемерным потребителем в невменяемом состоянии, которого зачаровал поток легких, но мимолетных наслаждений. Шаблоном всех удовольствий стал образ товара, который появлялся на экранах телевизоров, кинотеатров или на рекламных щитах. Теперь же товаром стала самость. И это вдвойне верно, потому что мы производим не только товарный образ себя, но и создаем о себе контент, который позволяет социальным сетям продавать нас рекламодателям. Мы превратились в самый настоящий продукт.