Щебечущая машина - Сеймур Ричард. Страница 37

Тем не менее, группа журналистов и академиков, возглавляемая Митико Какутани, утверждает, что кризис осведомленности – это наследие «постмодернистского» посягательства на знание и просвещение. Эта идея прослеживается везде. Философ Дэниел Деннет сетует на то, что «постмодернисты совершили сущее зло». В своем документальном мини-фильме для BBC Newsnight журналист Питер Померанцев обвиняет постмодернизм в том, что в последнее время появилось так много политиков, подобных Трампу. Широкое распространение получила теория о том, что именно постмодернизм способствовал появлению губительного субъективизма, который сводит истину к такой относительности, что обеспечивает прикрытие для правых отрицателей науки.

Однако «постмодернизм» оказывается неуловимым, увертливым оппонентом. Складывается впечатление, будто никто не знает, что это такое. Какутани, например, без малейшей иронии цитирует самодовольные слова американского альт-райта Майка Черновича, сказанные им в интервью New Yorker. «Послушайте, – объяснил Чернович, – я познакомился в университете с теориями постмодернистов. Если все – нарратив, то нам нужны альтернативы на замену господствующего нарратива. А по мне и не скажешь, что я читал Лакана, верно?» Может быть, в университете Чернович и читал немного Лакана, но вероятность того, что он что-то понял, такая же, как вероятность того, что «Поминки по Финнегану» на самом деле написал Трамп. Лакан, клинический психоаналитик, фрейдист, был классическим модернистом до мозга костей и никогда не придерживался мнения, что «все – нарратив». В таком контексте «постмодернист» предстает в виде «высокомерного французского интеллектуала». И все же Какутани приводит невежество Черновича в качестве примера того, как «правые популисты присваивают аргументацию постмодернизма».

Отрицание «объективной реальности» – мнимое ядро этого присвоения. Если верить краткому экскурсу в постмодерн, предложенному Какутани и ее единомышленниками, в этой скандальной подмене реальности виноваты Фуко и Деррида. Для британского журналиста Мэтью Д’Анкона они были типичными представителями постмодернистской интеллигенции, которая относились ко «всему», как к «социальному конструкту», порождая тем самым крайний релятивизм. По мнению философа Ли Макинтайр, Деррида толковал «все» как текст. Для Какутани посягательство на реальность независимо от человеческого восприятия влечет за собой коварные последствия в виде уничтожения «рациональных и автономных существ» и приводит к омерзительному выводу, что «каждый из нас, сознает он это или нет, сформирован конкретной эпохой и культурой». Такой аргумент заинтересовал бы тех, для кого Фуко и Деррида были всего лишь скучными обязательными к прочтению текстами в университете. Среди всеобщего нытья по поводу излишней мудрености их прозы, приятно обнаружить, что, по мнению некоторых, все сводится к утверждению, что «все есть, например, нарратив или социальный конструкт, или еще что-то».

И все же при более детальном рассмотрении аргумент этот рассыпается на части. Ни Фуко, ни Деррида ничего особенно не говорили о социальном конструкционизме или статусе объективной реальности, да даже о постмодернизме у них нет ни слова. Идея о том, что люди сформированы «конкретной эпохой и культурой» – это Просвещение, материалистическая гипотеза. На самом деле, это еще и просто здравый смысл. Следуя этой логике, идею «конструкта», как утверждает Ян Хакинг, можно проследить и у Иммануила Канта. Когда мы говорим «сконструировано обществом», то имеем в виду, что это не ниспослано нам Богом, а построено людьми – еще одна идея Просвещения. Частое использование этого термина сегодня для обозначения того, как мы частично «конструируем» объекты в мире, называя их и говоря о них, обязано структурной лингвистике Фердинанда де Соссюра, который был примерно таким же постмодернистом, как граммофон. Вера в «объективную реальность» независимо от человеческого восприятия – даже не столько просвещение, сколько Предпросвещение, идеи которого прослеживаются как у Блаженного Августина, так и у Канта. Скептическое отношение к реальности независимо от восприятия – это на самом деле скептицизм относительно существования ненаблюдаемых сущностей, что в другом контексте называется атеизмом. Атеистическая критика религиозной веры часто сводится к заявлению, что теория недоопределена данными, поэтому с таким же успехом можно верить в летающего макаронного монстра. Кроме того, вся эта путаница с Просвещением и «постмодернизмом» вызвана еще и ошибочной категоризацией: эти авторы пытаются жонглировать совершенно разными понятиями – языком, объективной реальностью и правдой – так, будто бы они эквивалентны.

К сожалению, за этим пугалом-«постмодернизмом», которым машут у нас перед носом, скрывается принципиальное заблуждение правых. Последние, как ни странно, играют ключевую роль в своем подходе к фактам. Они с настороженностью относятся к перформативным аспектам речи, к тому, как слова помогают добиваться своего. От Болсонару до сторонников выхода Великобритании из ЕС, все они прекрасно понимают, что информация может работать на них. Как сказал Карл Роув, «мы создаем собственную реальность». Но, если не считать нескольких разумных изгоев, Трамп и его приверженцы не утверждают, будто правды не существует и все есть нарратив. Они могут с пренебрежением относиться к словам авторитетных экспертов об истине, но не заявляют, что истины нет. Отнюдь. Альтернативные правые часто высказываются в поддержку здравого смысла, логики и фактов, в отличие от левых «нытиков», у которых, как говорят, все чувства закостенели. Мем «Не аргумент», распространенный ультраправым активистом Стефаном Молинье, передает популярную реакцию правых на такие, например, заявления, как «Трамп расист».

К тому же, подобно «Движению за правду об 11 сентября», их часто отличает трогательная вера в существование поддающейся обнаружению и сногсшибательной правды. Мы настолько далеки от эпистемологического релятивизма, насколько это вообще возможно – начиная с того, что «реактивное топливо не может расплавить стальные балки», и заканчивая тем, что «Хилари торгует секс-рабами». Теорией заговора объясняется большинство рассуждений правых под названием «фейковые новости». И это, если уж на то пошло, своего рода эпистемологический абсолютизм, допускающий только один вид истины: кликбейт, истина, которая звучит как «Всемирный торговый центр: вы будете в шоке, когда узнаете». Это своего рода и теодицея, попытка разоблачить «скрытую правду», которая объясняет все зло и страдания. Но это также и попытка отделаться объяснением, избавиться от сложной проблемы, придав ей материальную форму: будь то Антихрист, масоны, «желтая угроза», коммунисты или евреи, на которых можно свалить вину, всегда найдется некий иноземец, вносящий раздор в общество, которое в противном случае жило бы дружно и мирно. Цель экономики кликбейтов – не постмодернизм, а фашистский китч.

Согласно одной из главных теорий заговоров, распространенных сегодня среди правых, левые интеллектуалы ведут медленную успешную войну против канонов западного здравомыслия, логики и науки, и этот процесс правые называют «культурным марксизмом». Впервые эта теория стала известна после того, как ее озвучил в своем манифесте неонацист, убийца Андерс Беринг Брейвик. Затем укрепилась среди альтернативных правых, когда ее повторил их гуру Джордан Питерсон, больше известный благодаря теории о тождественности гендерных отношений людей и сексуальных привычек лобстеров, а также своей брюзгливой антологией в жанре «помоги себе сам» и юнговскому мистицизму. Бывший офицер Совета национальной безопасности США Рич Хиггинс обвинил «культурный марксизм» в появлении оппозиции Трампу. Идея появлялась и в более широких кругах. Консерватор, выступающий против Трампа, ведущий программы новостей на австралийском телевидении Крис Ульман, открыто осудил работу «неомарксистов», использующих «критическую теорию в качестве инструмента для… деконструкции Запада».

Сходство этой теории с «постправдой», которую мы только что проанализировали, вызывает тревогу. Теоретики «постправды» поделились со своими правыми оппонентами лексикой, контрдиверсионным рвением, стремлением признать объективное существование серьезной проблемы, отсутствием интеллектуальной любознательности и огромной авторитарной жилой. Их «постмодернизм» – это соломенное чучело, пугало, козел отпущения англоговорящих центристов, проигрывающих спор. Их «Просвещение» – это, как однажды написал о подобном безумии ревностного стремления к здравому смыслу Дэн Хинд, своего рода «народное Просвещение», «выхолощенное и уже давно бездушное Просвещение», в современных битвах которого философы XVIII века – лишь ничтожные пешки. Врожденная помофобия (от «постмодернизм» + «фобия») Джона Булльшиттера [37]. была некогда использована для морального шантажа левых антивоенных течений, обвиняемых в появлении крайнего культурного релятивизма, который якобы оставил Запад без защиты. Теперь такой же риторический прием ставит в один ряд распадающийся политический консенсус и, по выражению Какутани, «власть разума». С достойной восхищения экономией он образует поразительно простую полярность между разумными сторонниками текущего положения дел и неразумными народными массами. Но, апеллируя к «эпохе разума», которой никогда не существовало, интерес к моральному шантажу, кажется, меньше, чем к восстановлению утраченного: твердой почвы под ногами либерального государства и его прочной основы в здравом смысле.