Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич. Страница 47

– Англичане заняли факторию в устье Колумбии, обобрали мехоторговца Астора, благодетеля нашего, несколько его кораблей конфисковали, остальные сожгли и потопили островные индейцы. Вот вам еще одна новость! – добавил Тараканов и, помолчав, сообщил Кускову: – Но есть и хорошие вести из Петербурга: Россия помирилась с Гишпанией и объединилась с ней против Франции. Так что теперь военным конфликтам между вами и пресидио быть не надлежит. Но бобров в Бодеге нет, а в гишпанские воды Сан-Франциско ходить самовольно не велено. Мы пытались договориться с губернатором о совместном промысле, – пока не соглашается…

Сысой вышел из торгового дома, чтобы проследить за разгрузкой пшеницы, а управляющий повел Антипатра и Тимофея смотреть строившуюся крепость. Русские служащие и партовщики с мешками на плечах вереницей поднимались по тропе с берега бухты, где стояла корабельная шлюпка, двое разгружали ее.

– Что стоишь, разинув рот? – Незаметно со спины к Сысою подошел Василий и дернул дружка за плечо. Лицо его было обеспокоенным. – Сходи вместо меня с партией на Ферлоновы камни?! – взмолился. – Уж очень хочется вырастить рожь, а без меня она сгниет. Кусок говорит, если ты согласишься, он оставит меня при крепости.

Сысой пожал плечами, отказывать товарищу не было причин.

– Не забывай, что дом тоже строить надо, а ты днюешь и ночуешь при своем поле.

– Не забуду! – пообещал товарищ. – Скажешь главному, что согласен?

Кадьяки сильно заскучали на строительных работах и на юколе, им даже свежей рыбы не хватало. Чтобы упредить мор среди партовщиков от недостатка природной пищи, Кусков решил отправить партию на острова для промысла сивучей, котов и птиц. Сысой тоже так устал от строительства, что с тайной радостью заменил в партии передовщика Васильева.

Бриг принял на борт два десятка кадьяков с байдарками и высадил их возле островов, расположенных против входа в залив Сан-Франциско. На них не было никакой растительности, один возвышался над морем невысокой горой с пологими склонами. Тысячи сивучей и морских котов лежали на камнях, дрались и громко ревели. Вершины островов были облеплены птицами. Ветер доносил до брига терпкий запах морских зверей. Вдыхая его всей грудью, партовщики ожили, глаза их заблестели, движения стали быстрыми и уверенными. Они торопливо перевезли на сушу груз, побросали на камни мешки, корзины и азартно кинулись за добычей. Бриг поднял якорь, взяв курс на Бодего для зимовки и ремонта.

Сысой вытянул из воды и перевернул вверх днищем большую байдару, осмотрелся с тоскливым видом. «Вот тебе и Ферлоновы камни, – подумал, – ни воды, ни дров». Он знал, что воду для питья придется возить с рек, а путь до них не близкий. Небо было затянуто тучами, моросил дождь. Сквозь рев морских зверей доносились крики ар. Они срывались с мест, беспокойно кружили над выгруженными вещами. Опять надо было выживать, но это показалось передовщику приятней, чем с утра до вечера рубить и тесать лес. Оглядывая камни, где никогда не был прежде, Сысой вдруг с удивлением почувствовал, что прежняя пустота в душе, алкавшая новых мест и приключений, наполнилась, ни плыть, ни идти уже никуда не хочется. Разве, отдохнув, вернуться в Росс?!

Он вздохнул, нашел углубление среди камней и стал расстилать кожи, чтобы собрать дождевую воду. Только после этого поставил палатку, перенес в нее разбросанные вещи партии, затем зарядил дробью утятницу, выстрелил, пустив веретено дыма по воде, неспешно собрал полдесятка убитых птиц и стал щипать их.

К вечеру партовщики вернулись, веселые и радостные, начали свежевать туши убитых зверей. Сысой развел костер из сивучьих костей и жира, повесил над огнем котел с морской водой, стал варить себе птиц, кадьяки пекли сивучину. На другой день передовщик начал строить землянку из камней.

По уговору, бриг вернул его партию в Росс к Рождеству с добычей подвяленной птицы, сивучьего мяса, шкур, горл, кишок, из которых шили плащи и камлайки. Был хмурый по-калифорнийски зимний день, Береговой хребет покрывали тучи….

– Ну и как твоя рожь? – первым делом спросил Василия, подошедшего к бригу на байдаре.

– А сгнила! – ответил друг, задрав голову. – Наверное, надо было сеять озимь после Крещения, не в ноябре.

– А наши как? – Сысой принял бечеву и помог Василию влезть на палубу.

– Живы-здоровы! Петруха избу строит, но охотней работает в кузнице. – Василий оглядывался, кивая знакомым и продолжал: – стены срубили в лапу, венцы положили сырые, без мха, как амбар. Пусть сохнут. Кое-как, наспех накрылись корой. Продувает, в ливни течет из щелей, но все равно лучше, чем скопом в казарме. Теперь, с тобой, быстро переберем стены, проконопатим и накроемся.

Ульяна встретила Сысоя возле кузницы. Рядом с ней стоял сын, по виду только оторвавшийся от горна. Рабочая одежда сидела на нем ладно, даже в ней чувствовалась рука и забота женщины. Лицо сына задубело от жара, руки были черны и мозолисты, отчего Петруха выглядел старше своих лет. Окруженный родными, Сысой отправился к дому, который поставили за острожной стеной с солнечной стороны. За месяц друг и сын положили восемь тесаных сырых и толстых венцов из вершинника секвои, сделали временную крышу, затянули оконце сивучьим пузырем, дверной проем завесили шкурой. Посередине избы тлел сложенный из камней очаг, сквозь гарь пахло свежим хлебом, напоминая о строгой неделе поста. Дым уходил по потолку в волоковые окна. Верхние венцы стен были черны от сажи и все же, в жилье был порядок, даже уют, во всем чувствовались руки женщины.

Ночью сильный ветер с гор разогнал тучи, утро выдалось ясным. Возвышенности Берегового хребта сверкали свежим снегом, дыхание клубилось парком, напоминая о Сибири. Сысой радостно потянулся, поплескал в лицо дождевой водой из бочки, сделанной из комля секвои с выгнившей серединой, перекрестился, поклонился на восход. Надо было идти к управляющему, отчитаться за промыслы на островах. Из-под крыши заклубился дым, громче закашляла Ульяна, высунулась из-за навешанного лавтака с трубкой в зубах, шепеляво рыкнула:

– Перекуси холодными лепешками, котел закипит – заварим свежий чай.

В ночь на Рождество, при сыром ветре с моря, в крепости не спали, служащие и новокресты собрались в казарме, читали молитвы, кто какие знал. Дома Ульяна в смех гадала на счастье и благополучие. После полуночи, будто вняв молитвам, дождь стал просекаться снежинками, а к утру снег на полвершка покрыл сырую землю. Округа так празднично белела чистотой, что не хотелось выходить и портить землю следами. Улыбаясь ясному небу, Сысой сгреб пальцами пригоршню снега, с удовольствием растер им лицо. Но он растаял до полудня и земля запарила.

На Крещение Господне туман с моря накрыл окрестности и, зацепившись за крыши Росса, лежал почти до полудня. Души русских служащих желали мороза, но не было ни тепла, ни холода. Промышленные и партовщики парились в бане, купались в бухте. Караульный заметил со сторожевой башни десяток приближавшихся всадников с заводными лошадьми, впереди себя они гнали скот. Приезд гостей никак не походил на нападение, но Кусков велел ударить тревогу в корабельный колокол, а вскоре сам разглядел и узнал, скакавшего впереди лейтенанта Морагу. Гости пригнали в крепость два десятка коров и бычков, три лошади: это был бесценный подарок для строителей и Васькиных землепашцев.

Гостей окружили, помогли им сойти с лошадей, повели в казарму, где были накрыты праздничные столы. С лейтенантом в Росс прибыл брат коменданта пресидио Сан-Франциско. Посыльный побежал за Банземаном к шхуне, все так же стоявшей на суше. Над капитанской каютой курился дымок, там уединенно и счастливо жили прусак с индианкой. Узнав, что прибыли испанцы и Кусков зовет толмачить, Банземан покряхтел, поохал, женку с собой не повел, убедив остаться на судне: мивоки часто сталкивались с испанцами и очень не любили их.

Христофор явился в крепость кроличьей душегрее поверх бязевой рубахи, с гладко выбритыми румяными щеками. Увидев знакомого лейтенанта, с порога заученно произнес приветствие, затем залопотал по-английски, то и дело помогая себе жестами. Сбиваясь с испанского на английский, Морага весело и приязненно отвечал ему. Банземан что-то уразумел из общей тарабарщины, за которой наблюдали два десятка служащих, и передал Кускову по-русски: