Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич. Страница 50

Сысой молчал. Просьбы коменданта крепости, наказы главного правителя, уклончивые ответы Кускова испанцам, все складывалась в какую-то безрадостную картину, в которую не хотелось верить.

Разложив костерок на песчаном берегу и попивая чай, заваренный в котле, кадьяки мирно сидели возле байдары в стороне от бастиона и выглядели вполне довольными. Повозка с впряженными быками подвезла фанеги* ( калифорнийская мера сыпучих  продуктов, 3,5 пуда ) с пшеницей, бочки с маслом. Сысой пересчитал их и стал командовать погрузкой. Антипатр со шхуны заметил суету на берегу, приложился к подзорной трубе и вскоре отправил по уговору байдару с мехами.

Кондаков с Банземаном явились к месту обмена в изрядном подпитии. Мореход мотал головой, тряс побледневшими щеками, сгибался и выпрямлялся, словно у него прихватило поясницу.

– Кончита! О Кончита?! – восклицал восторженно.

Полканов с пониманием хохотал, переводил вопросы и ответы торговавшихся сторон, между ними успевал хвастать своей нынешней беспечной жизнью, но со стороны казалось, будто он сам себя убеждает, что в пресидио ему лучше, чем в колониях.

Два дня байдары челночили грузы от шхуны к крепости и обратно. Трюм судна был заполнен. Протрезвевший и хмурый Банземан, расхаживая по палубе, высматривал осадку судна, протестовал против лишнего груза. Наконец обмен был закончен, шхуна снялась с якоря, распустила паруса и легла на обратный курс.

Глава 5

С пшеницей, маслом, солью и новостями об испанцах шхуна «Чириков» вернулась в Росс. Кусков был доволен первым плаваньем к калифорнийским испанцам, а Сысой весь обратный путь думал о реке, где привольно крестьянствует Кальянов с прижившимися у него беглецами.

– Отпустил бы ты меня туда?! – предложил Кускову за застольем. – А то живем, не знаем, что за Береговым хребтом.

– Недурно побывать в окрестностях! – задумчиво пробормотал управляющий, глядя в свою непочатую чарку. – А что делать с беглецами – не знаю. Силком свезти на Ситху – не велика заслуга: да и выгодно иметь своих людей среди гишпанцев.

– Выгодно, – согласился Сысой. – Все новости от толмача из чужой крепости.

– Людей мало, все при деле! – продолжал рассуждать управляющий. – Ветряную мельницу надо строить, той, что на ручье за год не перемолоть привезенную пшеницу, а муку покупать не по нашим доходам. – Поднял голову с туманными от забот глазами и пояснил: – С нашего прибытия сюда добыто всего полторы сотни бобров, даже стыдно писать Андреичу. – И спросил, вдруг, слегка оживившись: – Кого бы хотел взять с собой?

– Много не надо: креола Кондакова и четверых алеутов при байдаре. Полканов сказал, по реке живут и кочуют народы мирные.

– Ученик-то тебе зачем? Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Я хотел отправить его на Ситху. – Поднял брови Кусков.

– Его Бог любит! – рассмеялся Сысой. – Два раза приносил удачу, вдруг и здесь поможет.

– Кондаков! – управляющий через стол окликнул штурманского ученика.

Тот весело обернулся: тощий, чернявый, с приуженными черными глазами.

– Выбирай: ведешь шхуну с грузом в Ново-Архангельск известным путем, а Банземан останется толмачить по-аглицки, или идешь вверх по реке с приказчиком?

– Гишпанцы говорят, будто с полвека назад их люди поднимались верст на пятьдесят выше устья, но сами реку не знают, – выложил свои познания Кондаков. Посопев и помявшись для форсу, передернул плечами, кивнул на Сысоя: – С ним пойду! – Затем проворчал обиженным голосом: – Станут слушаться матросы креола-штурмана, как же?! – И повеселел: – А может, напрямик, по Шабакайе, волоком через хребет?

– Нам нужно реку посмотреть, с беглецами поговорить, – возразил Сысой. – А найдем ли волок через хребет – не знаю.

Он позвал в поход знакомых ему по промыслам алеутов, те с радостью соглашались идти хоть куда, лишь бы подальше от крепостных работ. Байдара была приготовлена уже на следующий день. Сысой оставил дома праздничную одежду, переоделся в кожаную рубаху, сапоги из сивучьих горл, попрощался с сыном и домочадцами, спустился по тропе к бухте. Партовщики уже сидели в лодке, Кондаков нетерпеливо топтался на песке. Сысой уселся на корме, и креол столкнул байдару на воду.

Алеуты в берестяных шляпах, скаля белые зубы на загоревших лицах, налегли на весла, байдара вышла в море и направилась вдоль берега к заливу Малый Бодего. Переночевав там, партовщики, креол и приказчик знакомым путем выгребли к устью залива Сан-Франциско и повернули в знакомый северный рукав, где промышляли в прошлом. Алеуты вертели головами и азартно стонали, примечая кормившихся каланов. Подойти к ним на большой байдаре было невозможно, пальнуть из фузеи не позволял приказчик. Над водой кружили и кричали чайки, высматривая добычу, плавилась рыба. Лосось шел на икромет. Поблизости выныривали нерпы и таращили на путников большие круглые глаза. Здешние места были богаче окрестностей Росса, Большого и Малого Бодего.

Не задерживаясь для промысла, гребцы вошли с приливом в устье Большой реки и без труда поднялись на версту против течения. В дельте увидели небольшого, частью разделанного кита и высадились на берег. Никаких признаков земледельческого поселения не было, но на песке остались следы обуви. Алеуты запаслись китовым жиром, бечевой и шестами повели байдару против течения реки обильной рыбой и птицей. Добыть пропитание здесь было не трудно.

Уже на другой день путники заметили на берегу избу, построенную по-русски. Кондаков и Сысой направились к ней, примечая покосы и огороды. Все было устроено так знакомо, что заныла душа в ожидании встречи с родиной. Русский дух витал в строениях, грядках огородов, огороженных пряслами. На коньке избы скалился череп медведя, который у индейцев почитался священным зверем, а здесь, по-русски, охранял жилье от нечисти. Возле избы бегали голые индейские дети и креольчата. Простоволосые женщины в рубахах из американского ситца и с голыми коленками ничуть не удивились бороде Сысоя и на его расспросы показали знаками, что мужчины ушли на охоту вверх по реке.

– Явно наши! – Сысой указал Кондакову конский на череп с другой стороны избы. – Увидели нас и бежали! Боятся, что заберем силой.

И снова веслами и шестом путники легко продвигались против спокойного течения равнинной реки, вечерами ловили рыбу, Сысой с Алексой били из лука гусей и уток. Алеуты пристрастились к осетрине и ели ее сырой, обильно приправляя китовым жиром. Сысой с мореходом – варили уху, пекли на углях рыбу и птицу. Кондаков после ужина подолгу мыл котел песком и окатышем, разглядывая что-то в нем.

– Похоже, есть золото! – Сунул котел под нос Сысою и пошевелил пальцем осадок. – Мой отец был рудознатцем, кое-чему научил.

Сысой усмехнулся в бороду, глядя на блески. Вспомнилось детство, смешливые рассказы дядьки о золоте за океаном. Тогда ему представлялось, что на земле и под землей грудами лежат червонцы, а не этот поблескивавший песочек.

– Наше золото – морские бобры! – сказал, ничуть не заинтересовавшись осадком в котле. – А их тут нет.

– Золото оно везде золото! – шмыгнул носом креол и выплеснул из котла осадок.

Берега богатой реки не пустовали, индейские станы встречались часто. В отличие от деревни, здешние жители не пугались пришельцев, с любопытством сбегались к ним, глазели на байдару, трогали одежду незнакомцев, особенно восхищались бородой Сысоя. Приказчик одаривал их бисером, и байдара продвигались дальше в верховья реки, пока она не разделилась на два притока. На сливе Кондаков опять до самых сумерек мыл песок в котле. Караул ему выпал под утро и креол даже не разбудил смену: стоя по колени в воде, погромыхивал окатышем, и так увлекся, что его едва оторвали от этого занятия.

– Да золото же! – Штурманский ученик сердился, что не может втолковать приказчику очевидного, показывал песок, намытые мелкие камушки в рыбьем пузыре. Сысой недоверчиво разглядывал их, даже пробовал на зуб и не мог поверить, что это золото, а не камни или какая-нибудь руда. Опасности не предвиделось, но ночами путники в черед несли караулы.