Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич. Страница 96

На другой день Костромитинов и Сысой с матросами бездельничали, ждали, когда проснутся женщины, Ротчев и Купреянов. Привычный к ночным вахтам, капитан первого ранга засыпал и поднимался поздно. Костромитинов с помощью Марфы разговаривал с индейцами и что-то записывал. Потом Емеля с молодой женой за своей ненадобностью, оседлали лошадей и пустили их шагом в обратную сторону.

Только после полудня баркас вышел из залива и ввиду берега направился к югу. В десяти верстах от Малого Бодего, на равнине, была ферма Черных. Егор Лаврентьевич, двадцатипятилетний уроженец Камчатки со знаками камчадальской крови в лице, выбежал навстречу баркасу в американском комбинезоне и широкополой шляпе. Увидев гостей, он растерялся, но не мундир и ордена главного правителя колониальных владений смутили агронома, а женщины в белых пышных платьях. Одна из них, крепостная княгини Екатерина, которую он принял за особу высокого происхождения, потрясла Егора своей красотой. Ее он пожирал восхищенными глазами и даже слегка опешил, когда она ступила на брошенные сходни и протянула ему руку, чтобы придержал.

Он кинулся к девке со счастливым лицом. Имея статский чин 14 класса, но не имея благородного воспитания и манер, только наслышанный о них, Черных скинул шляпу, схватил ее руку, свел на берег, и звонко поцеловал запястье. Девица покраснела и шутливо шлепнула его веером по носу. С баркаса послышались смешки княгини и жены Костромитинова. Черных смутился больше прежнего, покрывшись красными пятнами, и вопрошающе взглянул на правителя конторы.

– Я – прислуга княгини! – представилась ему девушка с глазами, синими, как небо над океаном в безоблачный день.

– Что с того, что прислуга, – тут же оправился агроном. – Красавица – в любом чине красавица.

Лицо девушки зарозовело от приятных слов и восхищенного взгляда молодого мужчины. Отвечая на него таким же ласковым взглядом, она чуть слышно пролепетала:

– Крепостная я! Сибиряки этого не понимают.

Энергичный и непоседливый под стать Костромитинову, представленный высоким служащим, Черных с достоинством поклонился Купреянову и Ротчеву, затем их женам, все еще посмеивающимся над конфузом коллежского регистратора в потрепанном американском комбинезоне.

– Прошу на ферму! – Черных накрылся шляпой и указал на строившуюся избу, ранчерию или казарму из шести комнат. Возле них был заложен фруктовый сад и виноградник.

– У него все по-американски! – посмеиваясь, пояснил Костромитинов. – Тридцать десятин пашни. А покажи-ка Егор Лаврентьевич свои поля?!

– Поля так поля! – агроном весело оглянулся на крепостную красавицу и провел начальство мимо избы и скотного двора. – На ходу он громко и увлеченно говорил: – В позапрошлом, когда по всей Калифорнии был неурожай, а возле Росса земли истощены, мы все же обеспечили себя, – указал глазами на Сысоя. С увеличением запашки у нас появилась возможность пускать поля под пар.

– Для одной только Ситхи надо уже посылать не меньше десяти тысяч пудов! – оглядывая убранные поля, со вздохом сказал главный правитель, – хотя, говорят, еще недавно хватало пяти.

– Бывало, и без этой фермы обеспечивали Ситху! – с достоинством ответил Черных. – Скоро Русская Калифорния станет хлебницей северных владений.

Главный правитель с торжествующим видом обернулся к Ротчеву:

– Что я вам говорил?!

– Давайте посчитаем прибыль, – неуверенно оговорился тот. – Пуд пшеницы, как мне известно, присылаемой из Охотска, – два с половиной рубля ассигнациями. Следовательно, в лучшие годы цена отправляемой из Калифорнии пшеницы чуть меньше двадцати пяти тысяч рублей ассигнациями, а нынешнее содержание Росса обходится Компании в сорок-сорок пять тысяч, – развел руками.

– Сколько не работай, долги все растут, и у Росса, и у промышленных с партовщиками, – проворчал Сысой. – Отчего так?

– В прошлом году обеспечили пшеницей только себя, а жалованье получили, как обычно! – тут же ответил Костромитинов.

– Увеличим запашки. Зимой высажу кукурузу и бобы, в здешнем краю они вызревают надежней, – продолжал Черных, не желая спорить о прибылях. – Что с того, что наши русские промышленные не охочи до кукурузных лепешек: поменяем на пшеницу у калифорнийцев.

Три пеона, налегая на плуги, угрюмо бороздили степь на быках. Из-под лемеха прибрежной волной выворачивалась черная земля.

– Поднять бы и разборонить до дождей десятин десять целины, – указал на них агроном. – Народу не хватает, а это не работники! – с сожалением кивнул на пахарей. – Ко всему, надо еще строить, скот караулить.

– Крадут? – коротко спросил главный правитель.

– По-моему, в надежде на наш скот индейцы перестали охотиться на диких зверей.

– Держим бакеров, своих людей отправляем на выпасы, – уточнил Костромитинов. – Но, бывает, до ста голов теряем от угона.

– Наказывать надо! – строго приказал Купреянов, – чтобы не потакать и потом не переходить к большой крови.

– Наказываем! – поддержал главного правителя Костромитинов. – Испанцы за это расстреливают. Мы выслали из Росса на Ситху семерых арестованных воров в вечные каюры и пустили слух, что воры у нас исчезают. Не знаю, поможет ли.

– Плуги у меня американские! – агроном увлеченно продолжал знакомить гостей со своим хозяйством. – Прежде пахали, кто чем и каждый на свой лад, иные – сохами, а на сохах вместо сошника – кусок железа. Надо у бостонцев учиться, у них – машины. – Широко шагая, он знакомил гостей со своим хозяйством. – Там, где плохо родилась пшеница, в следующем году буду сеять гималайский ячмень…

– Сезонных рабочих насильно пригоняете? – настороженно спросил главный правитель.

– Вынуждены! – ничуть не смутившись, ответил Черных. – Добровольцев мало, машин нет. Жнейки нужны, паровые молотилки. И все же, у меня не так, как в Россе: не надо на руках таскать снопы с гор, вывозим на лошадях и мулах. А появятся машины, нужда в пеонах отпадет.

– Похвально! – в два голоса одобрили агронома главный правитель и, еще не вступивший в права Ротчев.

Женщины без удобств, но приятней чем в фактории, остановились в избе агронома. Прислуга княгини обустраивала ночлег. Матросы-креолы набивали соломой матрасы для правителей, которых Черных определил в ранчерию. Сысой устраивался на ночевал на баркасе. Агроном, так и не переодевшийся ради высоких гостей, носился по двору, распоряжался, помогал устраиваться, часто оказывался возле Екатерины и жадно вглядывался в ее глубокие синие глаза.

– Приказчик сказал, что вы собираетесь в пресидио?! – смущенно спросил главного правителя. – Может быть, оставите женщин у меня для отдыха?

– Они нужны нам именно там! – отказал в просьбе Купреянов. – Иначе оставили бы в Россе.

Знакомым путем, Сысой повел баркас в бухту при крепости Сан-Франциско. Парус вздувался попутным ветром, бездельничавших матросов убаюкивало клокотание воды за бортом, они сладко подрёмывали, черноглазая княгиня в окружении трех щебетавших женщин сидела в кресле на носу судна. Сысой был бодр и прислушивался к оживленной беседе правителей, сидевших на корме, хотя не все понимал в их разговоре.

– Скорей всего в политике есть причина настоятельного желания Главного правления избавиться от Росса, – рассуждал Костромитинов. – Губернатор Верхней Калифорнии генерал Хосе Фигера искал дружбы и признания с Санкт-Петербургом через Фердинанда Петровича Врангеля. – Врангель был в Мехико, говорил нам и писал Правлению компании, что за признание республики можно расширить колонии на север и восток от Росса.

– Но Россия не пошла на переговоры. Наше ретроградствующее правительство не соизволило решиться на такой шаг, – язвительно усмехнулся Ротчев, – и теперь Росс в затруднительном положении, – метнул на Сысоя настороженный взгляд.– Да еще эта история с Рылеевым и Завалишиным, – пролепетал почти шепотом.

Главный правитель колониальных владений молчал, внимательно слушая обоих, переводя пристальный взгляд с одного говорившего на другого. Лучи нежаркого солнца поблескивали на его орденах и эполетах.