Горькая линия - Шухов Иван. Страница 27

В сумерках, когда Федор привез на мельницу последнюю бричку навоза, к нему подошел Салкын и попросил подвезти его до станицы.

— С полнейшим удовольствием. Садись. В кой миг домчу,— весело сказал в ответ ему Федор.

И, усевшись рядком в бричку, они поехали в станицу. Федор и в самом деле хотел было припугнуть задремавших на ходу лошадей, но Салкын придержал его за руку и сказал:

— Не надо, станичник. Куда торопиться? Успеем доехать. Пусть лошади отдохнут. А мы с тобой перекурим да погутарим.

И Федор, придержав лошадей, ответил:

— Ну, а коли так, то потчуй меня папиросами…

— Пожалуйста, закуривай,— сказал Салкын, протягивая Федору тощую, как соломинка, папироску.

Закурили. Долго ехали молча. Вечер был тихий, светлый, месячный, располагающий к раздумью. Помолчав, Федор спросил наконец Салкына:

— Ты что же, сам дальний будешь?

— Как тебе сказать? Пожалуй, да. Дальний. Я из-под города Тулы,— ответил Салкын.

— Мастеровой, стало быть?

— Выходит, так…

— Добро мастеровому жить на свете…

— Это почему же?

— Ну как — почему? Не наше дело — в земле, как кротам, всю жись рыться.

— Не знаю, как кому. А казакам, по-моему, жить куда вольготнее.

— Тоже не всем и не каждому.

— Вот как?! Это почему же?

— Очень просто. Хорошо тому казаку, у которого скота полный двор и от хлеба амбары ломятся…

— Так, так…— задумчиво проговорил Салкьш.— Стало быть, и средь вашего брата не все живут одинаково?

— Ну ишо бы все одинаково. Возьми меня. Я десять лет из работников не вылазил. Десять лет чертомелил на добрых людей. А теперь вот осенью в полк уходить и в долги залезать по уши…

— Как же так?

— А вот как. Коня строевого купить — двести рублей выкладывай. Оно можно было и подешевле лошадь найти, да атаман отдела Скуратов не дозволит. Не возьмешь коня в его табунах, все равно забракует. Ну, конь конем. А к коню-то ишо и седло, и шашка нужны, и вся протчая амуниция. А ведь это все в золотую копеечку въедет.

— Зато земли у вас много,— загадочно улыбаясь, сказал Салкын.

— А на кой мне эта земля? Мой надел родитель на пять лет в аренду отдал за гроши. Пока я служу в полку, из этой земли разночинцы все соки вытянут. Вернешься со службы, и сеять не на чем. Не на чем, да и не на ком. На одном строевике не много напашешь. Вот и выходит, што из полка да снова в работники…

— Да-а. Незавидная жизнь получается,— сказал со вздохом Салкын.

— Куда там — завидная! Слезы одне… А тут вот ишо с азиатами дружба наших станишников не берет.

— Это из-за чего же? Опять из-за земли, что ли?

— Какой из-за земли! Не в земле соль… Слыхал небось, как недавно ихнего джигита наши ухорезы уложили. А все, можно сказать, из-за твоего хозяина.

— Как же так — из-за моего? А мой хозяин при чем?

— А при том, что казачки ему киргизское урочище за три ведра казенки пропили.

— Не зевают, смотрю, господа станичники!— сказал с усмешкой Салкын.

— Правильно. Не зевают ермаковцы. Смелы они на разбой. А чуть что — прячутся за нашу спину.

— Это за чью же — вашу?

— А за нашего брата — за соколинца. За беднейшего казака.

Помолчав, Салкын многозначительно произнес:

— Да, дружок. Вижу я, парень ты с головой. Со своим умом. Со смыслом.

— Это ты к чему?— спросил, не уразумев последних речей Салкына, Федор.

— Да вот вижу, что ты всерьез думать о житье-бытье можешь. И это мне в тебе нравится.

— Ну, не знаю. Ничего особого я тебе как будто бы не.. сказал,— смущенно пробормотал Федор.

— Особого ничего. А интересного много…— все тем же многозначительным тоном произнес Салкын.

Они вновь замолчали, раскурив по новой папироске. За разговором путники не заметили, как въехали в станицу. И Салкын, на ходу выпрыгнув из брички, сказал Федору:

— А ты вот что, дружок, заглядывай как-нибудь ко мне вечерком на мельницу. Найдем, о чем погутарить.

— Благодарствую. Не обходи и наш дом — всегда гостем будешь,— откликнулся из темноты Федор.

Так, не сказав в этот вечер ничего как будто значительного друг другу, Федор с Салкыном расстались почти друзьями.

Проникновение первых русских людей в казахские степи относится к восьмидесятым годам шестнадцатого века. Это были боезые дружины ратников, коим доверено было, согласно царевой грамоте, окончательно «подвести непокорных кочевников под высокую царскую руку». Ермак, разгромив в прииртышской битве Кучума, не добил его. И некогда грозный татарский хан с остатками потрепанного своего войска, как свидетельствует об этом знаменитый сибирский летописец Михайло Ремезов, «утече тогда на калмыцкий рубеж Ишима, где и. стал живите сокрыто и омерзительно пакостите русским и ясачным людям зельне». Этим «калмыцким рубежом Ишима» и явились плодороднейшие степные просторы казачьих станиц, возникших позднее на Горькой линии.

В 1598 году боевые дружины русских казаков окончательно разгромили и покорили бывшее Кучумское царство. Сам Кучум, бежав в южную глубь ногайских степей, погиб. Но кровопролитные битвы за эту богатую рыбой, солью и зверем землю не затихали потом на протяжении почти двух столетий. Так, вскоре после бесславной гибели татарского хана русским воинам пришлось сражаться с ногайцами, у которых нашли себе приют сыновья грозного татарского властителя —Канай и Алей. Затем на завоеванные русскими дружинниками степные рубежи хлынули с юга несметные полчища диких джунгар. Они стали грабить ясачных татар и опустошать при набегах воеводские остроги русских людей, охранявших обширные, завоеванные ими владения. И только вспыхнувшие вскоре среди джунгарских орд междоусобицы помогли России удержаться в орбите покоренных владений. Когда же в долине Иртыша и Ишима был открыт принятый за слюду алебастр, сибирский генерал-губернатор князь Гагарин донес Петру I о необходимости воздвигнуть в завоеванном крае несколько военных укреплений. Царь незамедлительно откомандировал сюда для этой цели три тысячи конных и пеших войск под командованием бригадира Бухгольца, кои, прибыв на место, вскоре и заложили основание сначала Омской, затем Семипалатинской и Усть-Каменогорской крепостей.

В 1752 году генерал Киндерман построил на правом берегу Ишима крепость Петра и Павла — нынешний Петропавловск. В этом же году Киндерман воздвиг и целую цепь укреплений, земляных городищ, маяков и редутов, что пролегли близ горько-соленых озер от Яика до Иртыша. И линия этих военных укреплений была названа Горькой. К этому времени значительная часть кочевников Средней Орды уже признала над собой власть России, и русское правительство стало проявлять заботу об организации оседлого населения в воздвигнутых форпостах. С этой целью и было образовано в 1808 году линейное Сибирское казачье войско. Правительство наделило военных колонизаторов землей, жалованьем, фуражом и продовольствием. А спустя лет двенадцать казаки с Горькой линии захватили все окрестные степи от Петропавловска до Кокчетава, от Акмолинска до Каркара-лов, завершив этим первый тур военной колонизации Россией бывшего Киргиз-кайсацкого края.

Первые военные колонизаторы края были и первыми его земледельцами. В 1753 году командир всех сибирских пограничных линий генерал Киндерман, желая удешевить продовольствие подчиненных войск, приказал ввести казенное хлебопашество. А через год после киндермановского приказа на Горькой линии были уже организованы так называемые казенные пашни. Из шестисот линейных казаков, снабженных из казны земледельческими орудиями, каждый обязан был засевать ежегодно по три десятины ржи и по три десятины ярицы. Однако казенное или, как его называли позднее, «палочное» хлебопашество большой пользы не принесло. Вместо ожидаемого урожая в сам-одиннадцать — двенадцать, казаки получали только сам-три. Затем дело пошло еще хуже. Почти ежегодно командиры линейных крепостей доносили Киндерману о том, что «во многих местах был великий недород за жарами и морозами, а в некоторых укреплениях и семена едва возвратились». Таким образом, казенный хлеб обходился значительно дороже привозного. Этого хлеба не хватало не только для пропитания линейных войск, но и самих хлебопашцев. Только в 1770 году «палочное» хлебопашество на Горькой линии было отменено.