Страна Печалия - Софронов Вячеслав. Страница 47

—

Владыка мне сказал, — начал было он, но дьяк остановил его поднятием руки, сопровождая это движение тяжким вздохом.

—

Разве дело преосвященного владыки — вникать в дела житейские? Он у нас великий молитвенник и вряд ли ведает, чем мы все тут заняты. А уж о том, кто, где и как живет, ему и вовсе знать ни к чему.

Тем более в Москву собрался ехать, — проявил Струна удивительную осведомленность о содержании только что доставленной Симеону грамоты. — Сейчас подумаю чуток и соображу, куда вас определить. Главное, чтоб крыша над головой была… Так говорю?

Аввакум согласно кивнул, понимая, что лучше соглашаться, чем еще на одну ночь остаться ночевать в монастырском братском корпусе, прелести которого он уже испытал на себе в полной мере.

—

От пожара не пострадала лишь слободка, что подле монастыря находится. Потому как огонь стороной прошел. Есть там у меня один домишка на примете. Не ахти какой, но, коль руки приложить, до весны в нем дотянуть вполне можно. А там, глядишь, подыщем что получше…

Аввакум внимательно слушал, не прерывая витиеватую речь дьяка. Возразить ему было нечего, себе дороже обернуться может.

—

Эй, Спиридон, — громко крикнул Струна, — проводи батюшку до слободки и покажи домик, где ранее покойный дьякон соборной церкви жил! Как его звали… Запамятовал…

Спиридон тут же обозначился на пороге, а дьяк, сколько ни тужился, так и не вспомнил прозвание умершего дьякона, что лично Аввакуму совсем знать и не требовалось. Не простившись, он вышел вслед за Спиридоном, и они отправились в подгорную часть города в сторону Знаменского монастыря. Он широко вышагивал, радуясь, что так легко все обернулось и не пришлось вымаливать, упрашивать злопамятного дьяка о скором предоставлении хоть какого жилья…

Меж тем Аввакум не подозревал, что его ждет впереди, а преспокойно шагал вслед за архиерейским келейником Спиридоном, идущем скорой рысью чуть впереди него. «Вот теперь-то все у меня заладится, — думал Аввакум. — Зря Сибирью пугали. Такая же страна, как и вся Россия. Ничего, поживем, освоимся, а там, глядишь, соберу вокруг себя, как когда-то в Москве, кружок единоверцев, и мы тут такое сотворим, чертям тошно станет…»

Но далеко не так думал ангел, неотступно находящийся подле него и сопереживавший за каждый его необдуманный поступок. Ему виделась совсем иная перспектива дальнейших событий, где раб Божий Аввакум понесет немало испытаний, виной чего будет он сам, не сумев обуздать свою гордыню и веру в собственную непогрешимость. Если иные, попавшие в Сибирь по недоразумению или чьей-то начальственной воле на исправление и покаяние, пусть не сразу, но со временем, начинали менять и себя и образ своих мыслей, то были и такие, кто лишь ожесточался, замыкался в себе и винил во всем произошедшем кого угодно, но только не себя. И таких принимала Сибирь, всем находилось место на ее ласковой земле, а принявши, уже долго не отпускала от себя, имея над такими людьми власть, данную ей свыше…

Знал об этом и ангел, но вот только не мог передать своему подопечному, что ни на один годок пожаловал тот в страну, где печаль и нужда живут рядом с человеком, как родные братья у отцовского стола и не отринут от него до тех пор, пока он не полюбит весь мир до самой малой твари, здесь живущей, и не поймет, что он лишь песчинка среди прочих, и не смирится со своей участью. А постичь, уразуметь эту простую истину может человек лишь через великую печаль и страдания, приняв их, подобно Спасителю, прошедшему великие муки и страдания во имя нас, неразумных, желающих жить по собственному разумению наперекор судьбе и воле Божьей…

…Монастырская слобода, примостившаяся бочком, как бы сбоку-припеку на самой городской окраине близ Иртыша, вольготно раскинулась по берегу небольшой речушки, бегущей с близкого болота на встречу со своим могучим водным собратом.

Уже никто и не помнил, когда появились в ней первые дома, и обычно вопрошающего на этот счет отсылали ко временам первого сибирского архиепископа Киприана, собственно, тот монастырь и основавшего. Именно с тех самых пор, когда понадобились рабочие руки на строительство обители, и остались на монастырской земле многие трудники, соорудив себе абы как временные жилища из остатков, а иногда попросту сворованных материалов. В скором времени строения те вместе с землей стараниями владык сибирских были приписаны к церковному ведомству, а стало быть, до самого последнего бревнышка стали неукоснительной принадлежностью стоявшего поблизости монастыря, о чем обитателей слободских немедленно оповестили и поставили в полную известность.

Но на слободчан известие это странным образом не произвело Должного впечатления, и они продолжали считать себя людьми вольными и никому не подвластными, о чем особо не распространялись, но всеми действиями своими показывая полную свободу и независимость. Епархиальное же начальство, сколько ни старалось понудить их к ежегодной плате за пользование землей и строениями, нисколечко в том не преуспело. Слободчане на первое же такое требование заявили, что постоянных доходов не имеют, а потому ничего платить не станут, а кроме того, недвусмысленно дали понять, что в случае применения силы они без долгих раздумий съедут с насиженного места, предав огню все, что не смогут унести с собой.

Епархиальные приказные и монастырское начальство, хотя в угрозу ту не особо поверили, но от применения силовых мер воздержались, надеясь со временем изыскать способ по привлечению обитателей слободы к работам в пользу понемногу встающей на ноги обители. А потому по нескольку раз в год являлся к ним во двор кто-нибудь из монастырской братии, посланный настоятелем, и не требовал, но скорбно просил соседей своих помочь в заготовке дров и их доставке. Или на покосе потрудиться недельку-другую, пока ведра стоят. Или подновить монастырские строения. За это работникам полагался соответствующий харч и монашеское благословение.

А если вдруг сказывался хворым инок, исполняющий послушание водовоза или конюха, то, опять же по-соседски, звали кого-то из слободских мужиков, которые хоть обычно и ворчали, ссылаясь на занятость свою, но отказать не смели, надеясь тем самым заслужить если и неполное, то хотя бы частичное искупление своих многочисленных грехов. Да и по чести сказать, занятие их, особенно в зимнее время, состояло главным образом в препирательстве с бабой своей кому нынче из них печь топить или к реке по воду отправляться.

По смерти кого-то из слободчан, если наследников у него не оказывалось или дети съезжали в иное место, освобождающиеся жилища заселялись новыми охотниками с ведения или без оного епархиального епископа. Со временем дома эти по многу раз меняли обитателей своих, но по давней русской привычке каждый из них считал себя полноправным собственником нового своего места обитания, и не было случая, чтоб кого-то монастырское или иное начальство решительно побудило освободить жилище, ссылаясь на законность своих прав и претензий, данных им свыше.

И все по той же известной русской привычке жильцы эти относились к своей временной земной собственности без всякого уважения и почитания, полагая, что дом этот еще и их переживет и иным хозяевам послужит. Потому под прогнившую половицу обычно подсовывали найденную где-нибудь впопыхах дощечку, а под просевший венец вставляли корявое полено; дыру же в крыше затыкали пуком соломы или в лучшем случае закрывали содранной с полена берестой.

Оттого слободские дома, пережившие нескольких своих постояльцев, постепенно превращались в жалкие развалины, но редко когда оказывались необитаемыми по причине нескончаемого прибытка нового люда в сибирский край, которому, понятное дело, на новом месте любая вросшая в землю избушка казалась царскими палатами. И редко кто из них брался за топор, неизменно оставаясь пребывать в ожидании, что, может, и на их долю выпадет счастье и не сегодня завтра освободится дом поновее, куда они непременно переберутся, не надрывая пупка и без траты жизненных сил на ремонт или, немыслимое дело, строительство новой избы.