Дом Монтеану. Том 2 (СИ) - Mur Lina. Страница 58

Наступает тишина, разрушаемая лишь звуками мощного дождя.

— Я люблю тебя. Я безумно люблю тебя, и мне так страшно, что ты бросишь меня, — срывается шёпот с моих губ. Я захлёбываюсь слезами, стоя в темноте.

Томас оборачивается, и его глаза распахиваются от шока. А я больше не могу. Не могу так жить. Не могу винить себя во всём. Не могу. Боль прорывается дальше, и слёзы становятся кровавыми. Они капают мне на губы, пока я смотрю на вампира, делающего у меня за спиной всё, чтобы я была защищена. Тихо. Незаметно. Шёпотом. Я его не слышала. Я ничего не слышала, кроме звуков прошлого. И я умерла там, чтобы воскреснуть здесь.

Глава 27

Вампиры не признают своих ошибок. Никогда. Вампиры слишком тщеславны и высокомерны, чтобы опуститься до такой ерунды, как признаться перед кем-то, что они были не правы. Ведь считается, что мы умнее людей. Поэтому мы по определению никогда не ошибаемся и всегда поступаем правильно, даже если это абсолютно не так. Признать свою ошибку — потерять власть, вот так считал мой отец. Даже когда он делал больно, говорил мне или кому-то из моих братьев и сестёр неприятные вещи, он никогда не признавал того, что погорячился. А говорить гадости он любил. Я раньше не особо вспоминала об этом, вычеркнула из памяти подобные сцены, наверное, чтобы не ранить себя ещё больше. И я так делаю постоянно со всеми. Я оправдываю их перед собой и зацикливаюсь исключительно на выдуманных воспоминаниях. Но вот с Томасом всё обстоит абсолютно иначе. Я не запомнила никаких хороших моментов, они просто вылетели из памяти, а сделала упор исключительно на плохом. И тот факт, что я стою сейчас под дождём, задыхаясь от осознания своей неправоты и высокомерия, и вижу, сколько всего Томас сделал для меня, неоспорим. Я не могу больше выдумывать какие-то объяснения того, что это всё ложь, игра и тому подобное. Нет, Томас мог ничего не делать. Он мог спокойно уйти, забыть обо мне, забрать власть, ведь он был прав. Я ему не нужна. Конечно, я связана со своим кланом, но Томас может создать миллион новых вампиров, и все они будут намного сильнее, чем представители моего клана. Он мог просто раздавить и уничтожить нас, если бы только захотел. Мой отец так и делал. Я видела, как он спокойно вырезает семьи, потому что просто может. Он обвинял их в какой-то ереси, чтобы оправдать свои действия перед своим кланом, но факт остаётся фактом.

И вот находиться лицом к лицу перед фактами, которые были скрыты мраком и темнотой, страшно. Нет, боль, конечно, присутствует, но страх намного сильнее. Ведь теперь тебе нужно признаться в том, что твои мысли были поверхностными, а поступки жестокими. Тебе нужно увидеть, насколько ты ошибалась. Тебя уже ткнули в дерьмо лицом. И это твоё дерьмо, в котором тебе было удобно обвинять других, чтобы просто не брать ответственность за свои решения.

— Чёрт, я постоянно забываю, что ты снова вампир, — Томас кривит нос, словно от меня плохо пахнет. — Ты же всё слышала и не поела. Ты совершила ошибку, Флорина.

У меня сдавливает горло, пока я наблюдаю за тем, как Томас застёгивает свою дорожную сумку и берёт её в руку. Без слов он направляется ко мне, чтобы уйти.

— Подожди, — шепчу я, преграждая ему путь. По моему лицу стекают капли дождя, я до нитки промокла, стою в грязи, и соль от пролитых слёз, кажется, выжигает мою кожу, как вечную татуировку горя.

— У меня нет времени. Если ты здесь, то знаешь, что Стан скоро прибудет, — сухо произносит он, избегая смотреть на меня.

— Пожалуйста, дай мне десять минут, — прошу я, делая шаг в сторону и не пропуская его.

— У меня нет времени. Флорина, я же могу сделать тебе больно, — шипит он. И всё же не смотрит на меня.

— Десять минут ты можешь найти, Томас. Дай мне… всего десять минут. Пожалуйста. Я же… люблю…

— Нет, — резко реагируя, Томас вскидывает голову и смотрит на меня глазами, полными боли. — Нет. Не нужно это говорить. Нет. Это лишнее. Отойди с дороги, а лучше зайди сюда. Ты заболеешь.

— Я вампир, — напоминаю ему, хлюпая носом.

Томас снова морщит нос, словно ему неприятно это. Но думаю, что теперь ему не нравится, что он воспринимает меня, как человека, опять забывая, что я не болею, и мне не холодно.

— Ты высказал мне всё, теперь я хочу поговорить с тобой. Нет… то есть… я хочу сказать. Томас, пожалуйста, у каждого должен быть шанс. Дай мне шанс, который я не дала тебе, — произношу и хватаюсь пальцами за его руку. Мои мокрые пальцы скользят по его кожаной куртке, и он дёргается, словно я раню его каждым прикосновением. Мне приходится одёрнуть свою руку.

— Хорошо. Десять минут. Меня уже ждёт машина, — сухо кивнув, Томас заходит обратно в склеп, и я юркаю туда. Мой взгляд прикован к портрету Рома и гробу, стоящему на каменном возвышении.

— Голубой мрамор, — шепчу я, касаясь камня под гробом.

— Это было желание Рома.

— Спасибо. — Обернувшись, я пытаюсь поймать взгляд Томаса, но он как солдат, стоит ровно, как стрела, и смотрит в пустоту перед собой.

— Я вернул его домой. Это был просто знак уважения к нему, и только.

— И всё же спасибо, — хриплю я. Мне с трудом удаётся бороться с очередным желанием разрыдаться.

— Это всё? Мне нужно идти. Меня ждут, — Томас подчёркивает интонацией последнее слово.

— Нет… я… не знаю, с чего начать, — глубоко вздохнув, провожу пальцами по своим мокрым волосам, с которых капает вода.

— Значит, не время. Я…

— Подожди. Да это сложно, Томас. Мне сложно, вообще, даже дышать сейчас, я уже не говорю про разговор, но это мой шанс, и я не упущу его.

И что говорить? Могут ли слова выразить весь тот ад, который творится во мне? Нет. А я не оратор. Я… я не умею говорить, да ещё и признаваться в том, что я просто хреновый человек. Не придирайся к словам, мой друг. Ты понимаешь, как это трудно найти подходящее слово, чтобы задержать кого-то важного? Ты же понимаешь, как трудно передать все свои эмоции и сознаться в них сейчас? Стоит рискнуть?

— Я… мой отец всегда ненавидел, когда я плачу или, вообще, как-то проявляю эмоции. Моя мама никогда на людях не выглядела расстроенной или разочарованной, она всегда улыбалась. И я так завидовала ей. Мне казалось, что я неправильная, постоянно чем-то недовольна, и мне всего мало… мало. Мне было мало внимания. Мало любви. Мало сострадания. А потом… потом появились они, — с любовью смотрю на портрет Рома и нежно касаюсь пальцами его лица. — Стан и Рома. Стан изначально начал защищать меня, а Рома был тем отцом, которого я хотела бы для себя. Но я… не знаю, почему я настолько жестоко с ним поступила. Не знаю.

— Флорина, эта информация для меня лишняя. Она меня не касается. Я не хочу терять время…

— Потеряй, — обиженно огрызаюсь. — Потеряй своё чёртово время на меня. Потеряй. У тебя тоже никогда нет времени, как у отца. Никогда нет времени на то, чтобы понять и узнать меня. Ты тоже похож на него, Томас. Твои методы правления, слова и поступки… такие же, как и у него. Ты такой же, как и он. Жестокий, холодный и бесчувственный. А я выдумала себе идеального папу. Папу, который никогда бы не предал и не продал меня. Очень сложно верить фактам. Мне проще жить во лжи и обмане, потому что иначе я осознаю, что защищала чудовище. Чудовище, каким и сама стала. А ты… ты другой. Ты легко принимаешь то, что ты чудовище, и можешь поступать неправильно и грязно играть. Ты признаёшь это, а я… так не умею и никогда не умела. Проще врать и изворачиваться. Проще заменять воспоминания и верить в то, чего нет на самом деле, чем видеть всё честно и без прикрас. И да, мне всё ещё больно. Мне безумно больно, оттого что порой ты напоминаешь мне отца настолько сильно, что я борюсь с тобой, как и с ним когда-то, отвергаю, ненавижу, презираю тебя и хочу твоей смерти.

Делаю паузу, чтобы не позволить себе сейчас ошибиться.

— Я рада, что он мёртв, — выпаливаю и поджимаю губы. — Рада тому, что моя семья мертва, понимаешь? Это же чудовищно. Это делает меня такой же, каким был отец. Я знаю, что сделала. Я убила тех, кто навредил моей семье. Я отомстила. Но хотела ли я этого? Нет. Сила крови намного сильнее меня, и когда я просто расслабилась и отпустила ситуацию, то моё существо взяло вверх и отомстило. Но сейчас… сейчас я вижу иначе то, что сделала. Я не отомстила, это была не месть за боль и горе. Это было доказательство моей власти. Моё существо требовало показать всем, как я могу убивать, чтобы подчинить их себе. Забрать себе то, что никто и никогда не давал мне — власть над другими. Рома всегда говорил, что во мне больше человеческого, чем вампирского. Я думаю, как человек. Испытываю эмоции, как человек. И он… убеждал меня в том, что это неправильно, и я должна принять то, кем являюсь, и следовать зову своего существа, своей главной души, потому что другой уже не стану. А я хотела быть другой. Хотела. Зная, на что я способна. И зная, на что был способен мой отец. Я просто боялась… Стан и Рома. Больше у меня никого не было. И я их бросила, потому что боялась причинить им вред. Отец причинял боль только нам, а для других вампиров был героем, искренним и мудрым правителем. Но это была ложь. Ложь, в которую все верили, потому что он тоже строил свою репутацию довольно умно и мудро. Он никогда не позволял себе отступить от плана, и он… во мне. Я знаю, что его гены во мне. Я его дочь. И я презираю его гены, ненавижу и боюсь их.