Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз. Страница 37

— Чего эти Мампси от вас хотят, миссис Мелламфи? — спросила она. — Кто это был, как не они: не знаю окрест никого другого с лондонскими слугами и каретой.

— Спасибо, миссис Биссетт, — отозвалась матушка, взяла письмо и, под моим взглядом, ничего к этому не добавила.

Немного постояв, Биссетт, со словами: «Ну ладно, у меня, в отличие от некоторых, еще невпроворот работы», вышла и яростно захлопнула за собой дверь.

Нервно взглянув на меня, матушка вскрыла письмо.

— Почерк очень неразборчивый, — заметила она, всматриваясь. — Ага, он хочет со мною встретиться. — Она снова склонилась, чтобы разобрать текст. — Завтра, — добавила она, подняла глаза и удивленно сказала: — И, Джонни, он хочет, чтобы я взяла с собой тебя.

В ответ на приглашение я ощутил прилив бодрости, к которой, однако, примешивался испуг.

— Зачем?

Она отвела глаза и наконец отозвалась:

— Это хороший знак. Выходит, сэр Персевал заинтересован в твоем благополучии.

С чего бы, захотел узнать я. Разве между ним и нами существует связь? Но матушка отказалась отвечать, и мне пришлось замолкнуть. Она разрешила мне прочитать письмо (написанное — сказал бы я, если бы речь не шла о сэре Персевале — безграмотными каракулями), но ничего нового я оттуда не извлек.

Лежа ночью в кровати, я думал о том, как несчастна матушка. Я всегда верил, что обладаю властью над действительностью, что напряжением воли могу влиять на окружающий огромный мир. Это был тайный дар, который я не хотел (да и не мог) использовать в обычных, не отчаянных обстоятельствах, но дар этот во мне дремал. Придет время, я к примеру, окажусь заточен в темницу, и тогда, поздно ночью, когда тюремщики заснут, я обращусь к этой таинственной силе, проделаю с ее помощью дыру в стене или раздвину прутья решетки — и только меня и видели.

Я прислушивался в темноте к шороху листьев и раздумывал, не прибегнуть ли к этой силе сейчас, не испытать ли ее в нынешнем непредвиденном положении, когда требуется не физическая мощь, а деньги. После долгих размышлений я решил, что время еще не подошло, что, обратившись к этой способности преждевременно, я рискую нарушить запрет и, быть может, навсегда ее потерять. Успокоенный этим решением, я наконец уснул.

На следующее утро мы с матушкой, одетые во все лучшее, отправились через деревню и вверх по Висельному холму. День выдался ясный, дул легкий ветерок, гоня по голубому небу кудрявые облачка. Очертания отдаленных холмов расплывались голубоватым туманом; слева от нас, в парке на косогоре, слегка колыхались деревья, похожие на густые зеленые перья. На вершине холма мы, к моему удивлению, не последовали мимо заставы к деревне Хафем, а свернули к воротам парка, откуда много лет назад выехала карета, так напугавшая мою матушку. Теперь они стояли закрытыми, но матушка смело постучалась в окошко привратницкой, под сенью больших воротных столбов; оттуда вышел, вытирая рот тыльной стороной ладони, человек с недовольным лицом, открыл ворота и впустил нас.

— Так короче путь, Джонни, — пояснила матушка, — а кроме того, мы как-никак явились с визитом.

Мы двинулись через парк по подъездной аллее, которая петляла, образуя плавный спуск. Ее окаймляли высокие вя-3bi; такие же были разбросаны группами по сторонам долины, куда шла дорога. Внизу, на дне долины, прослеживалась река: ход ее был отмечен линией ив, изогнутой, как вены на руке старика.

По пути я осаждал матушку теми же вопросами, что накануне, но она все так же молчала. Когда за последним поворотом перед нами открылся красивый вид, матушка остановилась. Поросшие лесом склоны долины волнами простирались вдаль; на расстоянии в милю с лишним, на пригорке, различался серый прямоугольник — большой дом, как решил я.

Матушка мягко проговорила:

— Все это некогда принадлежало моему деду.

Я был прав! Все, что я вывел из рассказа миссис Белфлауэр, правда! Я вспомнил, как давным-давно размешивал рождественский пудинг и какое желание при этом загадал.

— Видишь ли, моего отца звали Джон Хаффам, ты назван в его честь, — продолжала она. — Так вот, Джонни, никогда никому не говори, что имеешь отношение к этой фамилии, иначе тебе может грозить большая беда.

При мысли о том, как откровенничал с девочкой и сопровождавшей ее леди, я покраснел. Матушка этого не заметила.

— Семья вымерла, мой отец последним носил эту фамилию. Так что мы с тобой — ее единственные наследники.

— Это была очень древняя фамилия, правда?

— Да, наверное.

— И они построили то большое здание, куда мы сейчас идем?

— Не уверена. Думаю, оно не такое уж древнее и поблизости есть другое, Старый Холл. Скорее всего, мы сможем его разглядеть.

— Как это все перешло к Момпессонам?

— А, дело как раз в этом. Как-то давным-давно мой дедушка, Джеймс, остался без денег.

— Джеймс? Он крупно проигрался и много пропил?

Матушка смерила меня удивленным взглядом.

— Думаю, в те времена это было в обычае среди джентльменов.

— И он убил своего отца?

Матушка встала как вкопанная и испуганно на меня воззрилась.

— Кто тебе такое сказал?

— Это одна из историй миссис Белфлауэр, — смущенно пробормотал я.

— Так вот, это чушь, полная чушь. — Она двинулась вперед. — Никогда ее не повторяй. — Немного помолчав, она продолжила: — Я собиралась сказать, что он продал поместье своему родственнику, деду сэра Персевала.

— И теперь оно принадлежит Момпессонам? — спросил я разочарованно.

— Ну, боюсь, все не так просто. Хотела бы я, чтобы это было так. Об этой сделке, Джонни, сейчас и идет речь, из-за нее мы сюда и явились, потому что одним из условий было, что дед сэра Персевала соглашается вечно платить Джеймсу и его наследникам определенный доход с имения, то есть ежегодную ренту. Это обычный способ расчета, если покупателю не хватает денег. Род залога. Я унаследовала его от отца, а ты унаследуешь от меня.

— Это очень много?

— Очень-очень: почти полторы тысячи фунтов в год.

— Бог мой! Так мы богачи?

— Нет, конечно нет, потому что, когда мой отец умер, они перестали платить.

— Почему? Как они могли?

— Ох, Джонни, пожалуйста, не задавай так много вопросов. Есть причины, почему я… Много причин. Отчасти потому, что из-за этой сделки уже много лет тянется процесс в канцлерском суде о собственности на имение.

— И кто претендует на собственность?

— Это нас не касается.

Я обвел взглядом парк и подумал о том, как приятно было бы знать, что все это принадлежит мне.

Из тянувшейся по дну долины рощи явилась на свет река (она же, как я знал, протекала у нас по Мортсейскому лесу). Далее, слева от нас, то и дело поблескивала серебром вода, и скоро мы увидели, что это сверкает длинное узкое озеро под крутым лесистым склоном холма напротив. Аллея повернула, огибая холм и следуя складкам долины, так что большой дом то исчезал из поля зрения, то появлялся.

— Смотри, — заговорила матушка. — Видишь трубы за озером над дальним склоном? Думаю, это Старый Холл.

Я различил вдали высокие витые трубы. Не сводя с них глаз, я спросил:

— Кто там теперь живет?

— Это развалины. Они необитаемы уже много лет.

— А скажи, кто истец на процессе?

Матушка нахмурилась.

— Наш враг.

— Кто он?

— Я уже говорила, что этого ты не узнаешь.

— Ты должна сказать.

Она помотала головой, и дальше мы шли молча.

Мы достигли конца озера, где оно сжималось в полоску воды, огибавшую фасад усадебного дома — он стоял на небольшом пригорке по ту сторону изящного мостика.

Внезапно матушка произнесла:

— Придет день, когда ты все узнаешь. Я записала очерк своей жизни, так что ты поймешь… поймешь все, но не раньше, чем повзрослеешь.

— Когда мне можно будет его прочесть?

— Когда станешь совершеннолетним. И еще есть письмо от моего отца, его ты тоже сможешь прочесть.

Письмо из лаковой шкатулки с тигриной охотой, где лежал медальон, который матушка мне показывала! Это письмо предназначалось мне!