(не)свобода - Лебеденко Сергей Владимирович. Страница 2

– Марина Дмитриевна, вы тут?

Судья едва не ударилась макушкой о столешницу, торопливо попятилась и выползла из-под стола как раз в тот момент, когда Аня вошла в кабинет и, выдохнув, бухнула на стол две пухлые папки.

– Что это? – Марина посмотрела на папки со смесью недоумения и ужаса.

– Штрафы, меры пресечения, ходатайства следователей, несколько постановлений о выдворении таджиков… – Аня вежливо улыбнулась. – Ну, вы сами просили.

Марина действительно просила собрать весь текущий бумажный конвейер. Но от этого ее разочарование никуда не делось, потому что, спихнув бумажки на Аню, Марина про них и забыла. А вот они про нее – нет.

– Когда видишь такое говно, сразу хочется в отпуск, – проворчала Марина, поправив спадающую мантию.

– Марина Дмитриевна, а где ваша пуговица?

– Кто же знал, что меня на Шпака этого поставят. Прихожу с пробежки – и сразу давай, приезжай. Пуговица где-то и про… потерялась.

Аня кивала, поджав губы. В отличие от предыдущего секретаря, гиперактивного Славы, она знала, когда стоит говорить, а когда – молчать.

– Может, где-то в кабинете или в коридоре обронили? – предположила Аня.

– Везде смотрела, нет ничего.

Поди пойми с такой жизнью, где ты ее потеряла. Продления, ордера, судебные штрафы, ходатайства… Опять вызывать такси подороже, чтобы ночью не ехать на «экономе», мало ли кто там за рулем ездит; опять красться по коридору, чтобы Сашу не разбудить, и опять она его не увидит. А утром – бутерброды, каши, записки на бегу, успеть пробежать полчаса, чтобы кеды не пылились, потом за руль или в такси – и опять суд. Хоть на вахту сюда уезжай.

Марина захлопнула папку и посмотрела на помощницу.

– Пуговица, Ань. Давай искать пуговицу. А то пиздец же какой-то.

– Ну вы как скажете, Марина Дмитриевна!

Впервые Марина увидела Аню, когда она, тогда еще практикантка, с большими, как у Бэмби, глазами, выклянчивала у председателя интересную работу. Председатель, который вообще с неохотой принимал в суд новичков, мгновенно отрекомендовал назойливой практикантке вошедшую в кабинет за справкой Марину:

– Вот, Анна Артемовна, ваша интересная работа, – и, щелкнув ручкой, раскрыл лежавшую перед ним на столе папку с документами, давая понять, что разговор окончен.

Теперь Аня с сомнением разглядывала решетку радиатора.

– Я не думаю, честно говоря, что… – начала Марина, но Аня запричитала:

– Нет, Марина Дмитриевна, вы даже не представляете, какие штуки могут в таких местах теряться. У меня однажды туда ключи упали, всё почему? Потому что опаздывала в суд, на бегу одевалась, они из кармана и выпали – вот прям туда. – Помощница обернулась. – У вас отвертка есть?

Спустя две минуты Марина наблюдала, как разноцветный Анин маникюр мелькает у верхнего угла радиатора, и думала, что видит этот маникюр чаще, чем мягкие, как у маленького, чуть розоватые Сашины пальцы. Как будто у Марины появилась еще и приемная дочь, за которую она в ответе.

Вот только подписывалась ли она на воспитание приемной дочери?

С другой стороны, когда в старости ей потребуется стакан воды или там пуговица…

Пуговица, конечно, опять нигде не нашлась.

– Может, в химчистке потерялась?

Марина тоже думала об этом, но мысль эта была неприятной: как направлять в департамент запрос прислать новую пуговицу для мантии, она не имела ни малейшего понятия. Зато прекрасно представляла себе, сколько времени у бюрократов займет замена пуговицы. Проще новую мантию купить.

– Погодите, есть идейка.

Аня отцепила заколку, распустила волосы, потом продела пластину заколки в петлю на мантии.

– А она вообще будет держаться? – засомневалась Марина.

– О, знали бы вы, сколько эта заколка у меня лет. – Аня тянула пластинку к язычку, всё больше сминая пальцами воротник. – Она всё выдержит.

Наконец заколка щелкнула, Аня дернула на Марине воротник и отступила на шаг.

– Ну? Как вам?

В отражении заколка выглядела странно: будто маленький ребенок игрался с мантией и нарочно ее прицепил. Смотрелось некрасиво, но вроде бы держалось. Марина дежурно осмотрела себя в отражении, осталась недовольна слишком заметными морщинками в уголках глаз и рта; еще и мешки под глазами. «Студенты юрфака бывшими не бывают, у них всегда недосып», – вспомнилась шутка одного приятеля, оставшегося стертой фотографией где-то в фотоальбоме юности. А вслед за ней вдруг пришло, долетело откуда-то из чердака подсознания, там, где прячут когда-то приятные вещи, которых теперь пришлось бы стыдиться, – всплыло:

«Сколько темной и грозной тоски в голове моей светловолосой».

Марина машинально поправила челку, надвинула очки глубже на нос. На секунду перед ней оказалась не Марина-судья, а Марина-студентка кутафинской академии, только постаревшая (но повзрослевшая ли?) на двадцать лет, – зато с такими же толстыми линзами очков и таким же аккуратным светлым хвостом, прихваченным черной заколкой. А за одним стихотворением ниточкой потянулись другие – те, что как прикосновения рук на тонкой шее, те, которые взрослому, устроенному человеку с семьей и домом пристало вспоминать только перед сном в тишине, или перед рассветом, когда розовые от стеснения улицы за окном словно зовут в мечты прошлого, туда, где ее больше не будет.

«В голове моей светловолосой…»

– На клоуна похожа, – пробурчала Марина. – Но вроде бы держится. Только ты-то как – без заколки?

– Зато волосы не секутся, – сказала Аня, изобразив улыбку. Марина сделала вид, что улыбке поверила.

В дверь постучали, и Марина поспешно отошла от зеркала, сделав вид, что не досмотрела присланные из оперотдела бумаги.

В дверной проем просунулась квадратная, с лысинкой, голова Пети Метлицкого – районного прокурора, большого мальчика лет тридцати пяти, метившего в прокуроры округа, но еще не знавшего, что это невозможно, – таких вот Петь оставляют в районе. И все всё понимают, кроме самих Петь.

– Марин, там начинать уже пора.

– Мы сильно задержались?

– Ну… – Петя неопределенно пожал плечами. Форменный синий мундир был ему явно маловат.

Марина схватила первый попавшийся кодекс, тетрадь с записями и ручку, и направилась к двери – но перед самым порогом вдруг вспомнила:

– А ты флешку принес?

– Флешку? – картинно удивился Метлицкий, после чего неловким движением, будто плохой актер, опустил руку в карман кителя и извлек оттуда пластинку чуть толще ногтя. Марина и не знала, что такие производят. – Фирма веников не вяжет.

– Ань, возьми.

– Мне полностью всё скопировать?

– Да, всё обвинительное скопируй, а там посмотрим, – Марина снова с тоской подумала о новых папках у нее на столе, и вздохнула.

– Наши шутку про этого мужика из Мытищ придумали, – сказал Петя.

– М-м-м?

– Украл бы три магнитофона, три кинокамеры заграничных, три куртки замшевых, – всё равно легче отделался бы, чем за митинг.

– Не поняла?

– Ну он же Шпак! Шпак, типа! Сечешь?

Марина усмехнулась.

У входа в зал двое приставов разглядывали дочку подсудимого – свидетельницу защиты. Блондинка в черной куртке, джинсах и бело-черных «конверсах», с треугольной формой лица, чем-то даже на Марину похожая, невидяще смотрела в стену и вертела в пальцах телефон. Спасибо, что не ревет, а то потом читай, как судьи губят судьбы простых студенток. Почувствуй себя героиней Достоевского, светловолосая Марина.

А вот мама подсудимого в безразмерном черном платье с оборками (да чего они все в черном-то? никого же не убивают) и подкрашенными кудрями кирпичного цвета отирала слёзы платочком.

Рядом с родственниками сидел очень известный адвокат в синем костюме, на лацкане – значок адвокатской палаты. Мясистыми пальцами он перебирал по клавиатуре ноутбука, точно по кнопкам гобоя: вероятно, сочинялась кантата адвокатского пиара в социальных сетях. Марина забыла его имя, да и он всё равно не поднял голову, чтобы поздороваться.