Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина. Страница 111

Это странное занятие оказалось невероятно увлекательным. Рассматривая иллюстрации в рукописи и пытаясь вообразить описанный там невероятный мир, подросток едва замечал, как летит время. Сон сморил его лишь под утро, когда было сожжено несколько свечей, а рукопись дочитана до последней страницы…

…Той ночью, однако, худо спалось не одному Годелоту. На утреннем построении Марцино, мрачный словно грозовая туча, поочередно оглядывал однополчан, а перед самым завтраком подошел к шотландцу.

– Здорово, Мак-Рорк, – пробубнил он, отчего-то неловко отводя глаза, – тут такое дело… Послушай… – Он слегка понизил голос. – Выручи деньгами. Мне бы всего-то дукатов десять.

Годелот усмехнулся, удивленный не так просьбой, как тем, что недавний недруг обращается именно к нему:

– Десять дукатов? Марцино, не сочти меня скупердяем, но у меня таких денег не водится.

Однако тот лишь досадливо поморщился:

– Да будет тебе! Я ж в долг прошу, не подаяния на выпивку клянчу. Меня нешуточно припекло, Мак-Рорк, помоги, как соратник, Христом прошу!

Годелот посерьезнел:

– Марцино, я не девка, чтоб для гонору ломаться. Было бы у меня десять дукатов – дал бы. Только у меня жалованье не больше твоего, а то и поменьше. И от него уже едва ли треть осталась.

Марцино посмотрел на шотландца долгим тяжелым взглядом, а потом процедил сквозь зубы:

– Ну, прости, раз так…

И молча отошел. Однако подросток ощущал, что тот не поверил и, похоже, затаил обиду. Вот черт. Все только начало налаживаться. Но десять дукатов? Господи, с чего чудак взял, что у новобранца можно занять такую сумму? Неужели у прочих его однополчан такое сумасшедшее жалованье? Еще немного поразмыслив над странными притязаниями Марцино, Годелот постарался выбросить из головы нелепый разговор, но все равно чувствовал, как тот неприятным осадком лег куда-то на дно души.

Воспользовавшись вторым днем неожиданного отпуска, шотландец постарался улизнуть после завтрака из трапезной, не попавшись на глаза капралу. Уединившись в своей каморке, он принялся писать ответ Пеппо, но уже на первых строчках понял, что задача эта не из простых. Рассказать нужно было невероятно много, при этом избежав долгих разглагольствований, – ведь писать следовало на малом листе, который легко будет спрятать. Существенно осложнялось все еще и тем, что Годелот не представлял, кому предстоит прочесть письмо вслух. Но у Пеппо, несомненно, имелся надежный человек…

Годелот вдруг с досадливым удивлением ощутил где-то глубоко внутри острый укол обиды. Неужели Пеппо завел новых приятелей?

И пусть мыслишка была пустая, а обида и вовсе ребяческая, подросток на миг почувствовал, что прежнее одиночество никуда не исчезло, лишь притупилось наладившимися отношениями с однополчанами.

Пробормотав что-то невнятно-бранное, Годелот вернулся к письму. Сосредоточиться, впрочем, не удавалось. Из головы не шел портрет Пеппо, так неожиданно обнаруженный вчера среди записей доктора Бениньо. Сюда же примешивалась нотка беспокойства – не заметил ли врач, что документы были переворошены? Годелот складывал их второпях и запросто мог что-то перепутать. Чего доброго, доктор подумает, что шотландец нарочно рылся в его бумагах.

Подросток отложил перо и задумался: а ведь, говоря по правде, именно это и нужно было сделать. Едва ли портрет втиснут в подшивку просто из уважения к автору. Наверняка на вощеную зеленую нить нанизано еще немало интересного. Значит, нужно постараться вновь остаться одному в кабинете доктора, и уж теперь Годелот будет знать, что искать.

Марцино смертельно тосковал на часах. До шести было далеко, Венеция раскалилась под неистовым летним солнцем, а в переулке, где солдат нес свое бдение, воздух замер густой и тягучей массой.

Денег он так и не добыл, поэтому весь мир, от герцогини, сидящей на своих бесполезных грудах золота, и до голубя, вальяжно шагающего по кромке крыши напротив, казался ему ненавистным скопищем насмехающихся над ним ублюдков.

Слева послышались чеканные шаги: Дюваль обходил дом по периметру. Зрелище долговязой фигуры швейцарца только всколыхнуло раздражение. Шарль Дюваль всегда источал столь лучезарное жизнелюбие, что на его фоне Марцино казался себе еще более закоренелым неудачником. Меж тем швейцарец приблизился и, оглядев пустой переулок, остановился подле однополчанина:

– Здорово. Ну и пекло, а? – Лицо Дюваля, смятое жарой, выражало флегматичную покорность судьбе. – Я б за кружку холодной воды душу сейчас продал.

– Отвяжись, Шарль… – пробормотал Марцино, перехватывая мушкет, и снова уставился на голубя, все так же бродившего по краю крыши. Но Дюваль только приподнял брови:

– Э, приятель, ты чего в штыки-то?!

Тот лишь мрачно вздохнул, и швейцарец шагнул чуть ближе:

– Да на тебе лица нет… Что случилось?

Марцино поморщился. Откровенничать с Дювалем не хотелось, они никогда не были дружны, но накипевшее раздражение само рвалось наружу:

– Да Мак-Рорк, пащененок… Попросил у него с утра взаймы. Так чуть в лицо не рассмеялся.

Дюваль выглядел озадаченным:

– Взаймы у Мак-Рорка? А много попросил?

– Всего-то десять дукатов, – сплюнул Марцино.

Швейцарец широко усмехнулся:

– Тут и я б не утерпел. Десять дукатов! Вот так они у мальчишки в кармане и валяются!

Марцино вспыхнул:

– Да ты погляди на него! У него перчатки не хуже капральских!

Дюваль покачал головой:

– Так Мак-Рорк в городе недавно! Он в кости не играет, по девкам пока не бегает, вот деньги и водятся. Погоди, еще через месяцок освоится – тоже без гроша сидеть будет, как все.

Марцино зло оскалился:

– Мне позарез деньги нужны, Дюваль! Но Мак-Рорк-то прочим парням не чета! Неужели не мог у папаши попросить? Я же в долг!

– Э-э!.. – предостерегающе протянул швейцарец. – Ты, того, потише, приятель!

– А ты мне рот не затыкай! – На челюсти Марцино взбухли желваки. – Мак-Рорк себя королем держит, как же, полковничий сынок! А на какой конюшне Орсо его на свет…

Распалившийся Марцино, вероятно, сказал бы еще немало, но в этот миг за его спиной щелкнула дверь и на крыльце собственной персоной показался полковник. Солдат захлебнулся словами, меняясь в лице. Дюваль, разом побледнев почти до синевы, отступил назад и поклонился. Полковник спокойно оглядел обоих жерлами темных глаз:

– Дюваль, за время вашей беседы в окна северной стороны сумели бы влезть как минимум шесть человек. Ночной караул вне очереди. Налево, марш! Марцино, извольте явиться ко мне сразу же по смене с поста.

С этими словами Орсо спустился с крыльца и зашагал по переулку, будто уже забыв о подчиненных.

Глядя в удаляющуюся спину Дюваля, Марцино ощутил, что ему хочется задрать голову и оглушительно завыть. День, так паршиво начавшийся, обещал вовсе закончиться катастрофой.

К двери кабинета полковника Марцино подходил, словно ноги его были раздроблены «испанскими сапогами» и каждый шаг причинял адскую боль. Сейчас его вышвырнут из полка. Спасибо, если уплатят хотя бы жалкие крохи августовского жалованья. Ему останется лишь ползти на поклон к другим кондотьерам, забыв о благах герцогского особняка, и, вероятнее всего, месить кровавую грязь на ближайшей военной склоке. А как же ему оставить Венецию?.. Господи, ну почему он не послушал Дюваля!

А рука уже поднялась, и одеревеневшие пальцы дважды стукнули в дверь.

– Прошу, – отозвался голос Орсо.

Войдя, Марцино поклонился и застыл, чувствуя, как по лицу градом течет пот. Полковник, обозрев жалкий вид подчиненного, подошел ближе и ровно произнес:

– Итак. Подходя к двери, я слышал последние фразы вашего с Дювалем разговора. За нарушение устава болтовней на посту наказание последует отдельно. Сейчас же меня интересует та любопытная фраза, которую вы позволили себе относительно меня и моего предполагаемого родства с новобранцем Мак-Рорком. Извольте объясниться, Марцино.