Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина. Страница 73

Монах молчал. Привычно поднял взгляд на портрет, висящий напротив, и испытующе глянул ему в глаза, то ли прося совета, то ли упрекая в недосмотре. А потом медленно проговорил:

– Мы далеко зашли, Лазария. Уже слишком далеко. Поздно останавливаться.

Герцогиня, все еще тяжело дыша, прикрыла глаза. Резко распахнула, будто беря себя в руки. Подняла взгляд на доминиканца:

– Дамиано. Вы же немно…го рисуете. Прошу вас. Набросайте мне… его лицо. Пусть даже будет… непохож. Не важно. Я тоже хочу пос…мотреть ему… в глаза.

Руджеро едва уловимо содрогнулся. Странное совпадение. Ему всегда казалось, что Лазария не замечает его молчаливых диалогов с портретом позади нее. Однако к причудам Лазарии он давно привык и никогда не спорил с ней по пустякам, рискуя без всякого смысла расстроить недужную. Вот и сейчас он спокойно кивнул и потянулся к всегда лежащей наготове стопе бумаги: Бениньо записывал любые изменения в состоянии пациентки, и письменные принадлежности в доме были повсюду. В конце концов, от него не требовали особой схожести.

Взявшись за перо, он призадумался под нетерпеливым взглядом герцогини: не лишенный способностей, доминиканец все же не был заправским живописцем, а уж как изобразить слепые глаза, вовсе не имел понятия.

…Доктор Бениньо торопливо взбегал по ступеням: он не любил оставлять пациентку надолго, особенно с Руджеро, которого считал излишне порывистым и невыдержанным. Однако за дверью библиотеки царила тишина. Врач коротко стукнул в дверь и вошел, не дождавшись ответа.

Герцогиня дремала в кресле, даже во сне выглядя встревоженной и усталой. Монах тихо сидел напротив, вертя в пальцах перо. На коленях его белел лист бумаги.

Бениньо приблизился к креслу.

– Слава богу, – пробормотал он, – ее сиятельство почти не спит в последнее время.

Руджеро вздохнул, отбрасывая лист на стол:

– Доктор, позвольте на пару слов…

Врач осторожно прикрыл спящую шалью – эту чудесную новомодную вещицу для ее сиятельства привезли прямо из Кашмира – и кивнул монаху, приглашая отойти к оконной нише.

– Вот что, доктор, – хмуро и без предисловий начал доминиканец, – вы имеете огромное влияние на герцогиню, поэтому я надеюсь на ваш совет. Ее сиятельству не дают покоя мысли о молодом Гамальяно. Теперь, когда она знает о его… увечье, ее одолевает раскаяние. Герцогиня почти готова отказаться от своей затеи и оставить парня в покое.

Бениньо ответил не сразу. Покусав губы, он осторожно проговорил:

– Так что же, святой отец… вы не рады?

– Рад?! – Руджеро произнес это слово так, будто отер с лица плевок. – Рад, что Лазария готова смириться, прекратить борьбу и тихо зачахнуть в проклятом кресле только потому, что этот юный выблудок…

– …совершенно ни в чем не виноват, – сухо отрезал врач. – Не он выбирал своего отца, и не ему отвечать за то, что вам этот выбор не по нраву.

На шее монаха струнами натянулись сухожилия, губы сжались в глухую щель:

– Да вы само благородство, господин доктор, – процедил он, – ведь это не вам гнить в собственной оболочке. Да и службу потерять вам не резон.

Вероятно, другой бы вспылил в ответ на подобный выпад, но Бениньо лишь мрачно потер лоб:

– Руджеро, я понимаю, вам невыносимы страдания герцогини. И я знаю эту ужасную легенду. Но вы же священник… По сути, собиратель легенд. Неужели для вас секрет, как часто они врут? Полковник Орсо – военный, ему простительны некоторые суеверие и мистицизм. Однако вы образованный человек. Как можете вы нестись вслед за химерой с этим отроческим увлечением и отроческой же беспринципностью?

– У вас было двенадцать лет, Бениньо! – оскалился доминиканец. – Двенадцать лет, чтоб посрамить меня с помощью науки. Но вам придется признать: вы не справились. Так не мешайте мне испробовать другие пути.

Врач стиснул зубы, на скулах выступили пятна:

– Я не оправдываюсь, но… Неужели смерть этого мальчика настолько необходима? В конце концов, предложите ему денег! Ведь он может помочь герцогине добровольно!

– Добровольно! – с издевкой выплюнул монах. – После того как погибла его семья! Остается молиться, чтобы парень оказался прожженным прагматиком. Это бессмысленный спор, доктор. Вам все равно не понять. Мне пора. Передайте ее сиятельству поклон.

Руджеро вороном вылетел за дверь. Врач еще долго стоял у окна, глубоко задумавшись и рассеянно глядя, как первые лучи заката окрашивают воды Каналаццо розовыми мазками. Потом отошел к креслу, осторожно поправил шаль на плече герцогини. Подобрал со стола портрет, брошенный доминиканцем, и снова надолго замер, глядя в незнакомое лицо.

Пеппо, задумчивый и мрачный, шагал вниз по лестнице. Крутые рассохшиеся ступени сварливо скрипели под ногами, и чем ниже они спускали его к грешной земле, тем становилось прохладнее и тем громче звучал пьяный гомон в питейном зале. Воскресенье. В траттории дым стоял коромыслом, солдаты и мастеровые весело проматывали жалованье.

В разнузданной толпе подвыпивших гуляк Пеппо было чертовски неуютно. Но именно такие толпы как нельзя лучше подходили и для его прежнего промысла, и для нынешнего.

Там, где люди не следят ни за кошельком, ни за языком, всегда можно поживиться звонкой монеткой или занятной сплетней. Ну а сплетни для тетивщика сейчас были сродни золотоносной руде, и Пеппо собирался скоротать вечер в уже подмеченном им плохо освещенном уголке у старой бочки.

За последние недели он стал настоящим коллекционером слухов, неутомимо, словно усердная пчела, собирая мед человеческого любопытства. Многие завсегдатаи траттории были бы в ужасе, узнав, сколько сокровенных тайн осело в закромах памяти слепого паренька. Но тетивщику не было дела до чужих грешков. Он стремился стать в траттории чем-то вроде той же бочки в углу – всем привычной частью обстановки, на которую не обращают лишнего внимания. Он избегал ссор, старался быть приветливым и с неистовым трудом загонял внутрь свой резкий нрав. Получалось с переменным успехом, поскольку даже длинное «Фабрицио» среди постояльцев быстро сократилось до красноречивого «Риччо» [17].

Он по-прежнему чистил оружие, натягивал тетивы и занимался другой мелкой работой. Однако, хотя заказчиков было хоть отбавляй, это приносило сущие гроши, которых в обрез хватало на плату за постой. Исполнительность и сноровка снискали Пеппо некоторые симпатии среди военных, и уже несколько человек спрашивали, не похлопотать ли за него перед знакомым оружейником или торговцем.

Но подросток больше не думал о постоянной работе. Размышляя, ждать ли нового удара неведомого преследователя, он вдруг припомнил вечер, когда едва не стал жертвой двоих ряженых солдат. В тот день он потратил уйму времени у болтливого негоцианта. Тот низал речи и сыпал бестолковыми вопросами, хотя вокруг кипела работа и к нему поминутно обращались подмастерья. Зачем же «попугай», вовсе не скучавший от нехватки забот, так настойчиво морочил ему голову?

Не нарочно ли он задерживал Пеппо в мастерской, пока куда-то доставят известие, что тетивщик сейчас у него?.. Он оборвал разговор быстро и внезапно, будто вдруг потеряв интерес. Значит, посыльный вернулся. Затем Пеппо вышел наружу и всего час спустя угодил в капкан.

Вывод прост – негоциант знал, кого ждать. А значит, все оружейники в Каннареджо могли быть предупреждены заранее. Нет, искать работу по ремеслу нельзя…

Однако сбережения истощились, тетива была продана, и Пеппо грозили скудные времена. Он решил заложить аркебузу, но тут же понял, что едва ли сумеет ее выкупить. Скрепя сердце тетивщик продал ружье и на вырученные деньги разжился кое-какими инструментами.

Теперь он брался за более сложные заказы, и заработка стало хватать. Строго говоря, оружейные цеха не одобряли подобных вольных ремесленников, но Пеппо запрашивал меньшую цену, чем мастерские, поэтому его заказчики едва ли стали бы на него доносить.

Постепенно обзаводясь знакомыми, он следил, чтоб его не особенно принимали всерьез, и старательно играл роль веселого шалопая. Иногда развлекал постояльцев тем, что на спор разбирал и собирал замки мушкетов, аркебуз и пистолей, пока зрители следили за бегом песчинок в часах. По уговору все победители спора делились с ним третью выигрыша. Это тоже было немалой подмогой в денежных делах, хотя Пеппо сознавал, что подобная дешевая популярность ему не на пользу, и клялся себе прекратить дурачиться, покуда не попался.