Герой. Бонни и Клайд: [Романы] - Флейшер Леонора. Страница 22

— Еще одно слово! — орал Робинсон во всю мощь своих легких. — Еще одно слово, ла Плант, и ты уволен. Ты понял?

— Билл, я...

— Замолчи, Берни! Ни слова!

— Я...

— Мне надоели твои оправдания. Это будет очередное, 4106-е оправдание, или 4112-е. Я на компьютер записал все твои оправдания. Я уже все их знаю наизусть.

Но Берни не мог сдержаться, он был в отчаянии. Он открыл рот, и из него вышло жалкре хныканье, вроде:

— Билл, у меня проблемы с законом, и я...

Робинсон взорвался, как граната, и лицо его стало фиолетовым от гнева.

— Все! Ты заговорил, и теперь ты уволен! Убирайся отсюда! Вон! — его волосатый палец, трясущийся от ярости, указывал на дверь.

— Билл, послушай... — умоляюще просил Берни. Он был в отчаянии, он не мог потерять работу, и его голос дрожал и прерывался от волнения. Но Робинсон не хотел ничего слушать.

— Вон!!! — орал он, продолжая показывать на дверь. — Я предупреждал тебя! Боже мой, меня ждут заказчики! И ты собирался в таком виде приступить к работе? И выйти к клиенту босым?

— Билл, у меня финансовые проблемы, — умоляюще сказал Берни, но у Робинсона не было к нему сочувствия.

— Мне наплевать на твои проблемы, я должен думать о своих проблемах. Ты — главная из моих проблем! — вряд ли Робинсон мог кричать еще громче, но все же ему это удалось. — Убирайся! Вон! Вон!

Безнадежно. Чувствуя себя страшно несчастным, Берни поплелся прочь. У него не было машины, не было ботинок, и добрых две с половиною мили еще нужно было тащиться до своей квартиры. Дождь продолжал лить как из ведра, и Берни единственный из всех на улице оказался без зонта. Что еще ждало его нового, кроме того, что уже случилось? Например, его мог сбить автобус.

Итак, Берни ла Плант устало потащился домой. В нескольких кварталах от места его бывшей работы находился магазин телерадиоаппаратуры, в витрине которого было много телевизоров. Берни вошел в этот магазин, не обращая внимания на то, что все телевизоры настроены на один и тот же Четвертый канал и показывают тот самый великолепный кадр Чаки, изображающий взрыв рейса 104. Не заметил Берни и Джона Баббера, того парня, подвезшего его на машине, а теперь стоявшего в двух шагах от него и с нескрываемым интересом пялившегося на экран. Не имел понятия Берни и о том, что в тот самый момент Гейл Гейли брала интервью у Флетчеров по поводу происшедшего.

— Он спрашивал мистера Флетчера, — подсказала она.

— Мы с сыном оказались оторванными друг от друга, и в этой панике, в этом дыму мужественная стюардесса, стоявшая у выхода, сказала мне, что мой сын вышел, и поэтому я тоже вышел. Но мой сын еще раньше уже сказал этому человеку, что я остался в самолете.

Чаки навел видеокамеру на Ричи Флетчера, мальчика с висящими, как пакля, волосами и огромными голубыми глазами.

— Я думал, что мой папа все еще там. Поэтому я попросил этого дядю спасти моего отца.

— И что же ответил этот дядя, Ричи? — очень тихо спросила Гейл.

Мальчик пытался вспомнить.

— Он сказал... он сказал: «Я спасу его».

Гейл закрыла глаза. Спасибо, — беззвучно прошептала она. Вот он, наконец, тот материал, которого она, быть может, ждала всю жизнь, боялась, что никогда не встретит его. Материал, в котором будет высшее проявление гуманности и бескорыстия перед лицом смертельной опасности. Материал о герое.

Кое-как сбросив с себя возбуждение, герой, наконец, добрался до своей квартиры. По крайней мере, он был теперь дома, и его список неприятностей пока закончился. Ну что еще может случиться с ним? Ничего хуже того, что уже случилось.

Заперев дверь, Берни извлек из карманов содержимое бумажника Гейл — деньги и кредитные карточки — и бросил их на стол. Затем он снял с себя грязный пиджак и начал его рассматривать. Ну и вид! Один рукав порван как назло. Ведь это его лучший пиджак, черт возьми! Берни уже готов был швырнуть его на кровать, когда вдруг почувствовал в кармане что-то тяжелое. Он полез в карман и достал «Серебряный микрофон» — журналистскую награду Гейл Гейли. Берни повертел ее в руках, пытаясь догадаться, сколько она стоит и настоящее ли это серебро. Но он слишком устал, чтобы сейчас думать об этом. Берни плюхнулся на продавленный диван и с минуту сидел на нем, жалея, что у него уже нет телевизора. Может быть, включить радио, послушать новости. Вдруг что-нибудь передадут об авиакатастрофе. Но стоило ему подумать об этом, как он снова откинулся головой на диван. Вконец измученный ночным происшествием, герой крепко заснул.

Истории всех спасшихся уже были рассказаны, и во всех них не содержалось ничего стоящего о герое. Те, кто видел его, не разглядели его лица. Гейл тоже до боли напрягала свою память, пытаясь воссоздать хоть какие-нибудь подробности, какие-то его черты. Ведь когда он спасал ее, его лицо было всего в нескольких дюймах от ее.

И это лицо было темным, настолько темным, что больше о нем было совершенно нечего вспомнить. Лесли Шугар говорила о дыме и грязи, скрывавших его черты, но Гейл отчетливо помнила темноту... только темноту. Была еще одна небольшая деталь, но настолько странная, что Гейл могло показаться, что она просто галлюцинировала в полубессознательном состоянии. Таинственный незнакомец сказал что-то о культуризме. Но что он сказал и почему, полностью стерлось в памяти Гейл.

Но если человеческая память может подвести, и человеческий ум в ситуациях, угрожающих человеческой жизни, отказывается фиксировать детали, то камера не ошибается и не лжет. Чаки заснял на пленку большой фрагмент операции по спасению пассажиров; быть может, в объектив попал герой в действии.

Вся бригада Четвертого канала — Гейл, Конклин, Дикинс, Чаки — столпилась в маленькой редакторской комнате, вокруг молодого редактора видеозаписи Джоан Айзекс, снова и снова просматривая видеозапись Чаки на мониторе в поисках драгоценной нити, которая могла ускользнуть от их внимания раньше.

— Назад, открути назад, — приказала Гейл. — Очень медленно.

Пальцы Джоан забегали по пульту управления, и на экране появились один за другим драматические кадры крупным планом. Пламя, ужасающее, яркое, грозное, заполнило весь экран. Затем камера отодвинулась, и зрители увидели молодого пожарника Дектона, взбирающегося на берег реки со спасенным пассажиром на спине, в огнеупорном костюме и в шлеме. Рядом в ним шла Лесли Шугар, мужественная молодая женщина-бортпроводник, вся в кровоподтеках, в порванной униформе. Это был великолепный кадр, просто замечательный, достойный награды. Очень жаль, что Дектон не был тем самым героем.

— Назад! — вдруг закричала Гейл. — Вернись назад! Мы пропустили его.

Джоан быстро перемотала пленку. И снова на экране возник пожар.

— Вот здесь! — тихо сказала Гейл, уткнувшись в экран. — Давай опять вперед.

Огонь охватил нос самолета.

— Продолжай, — шепнула Гейл. Мурашки пробежали по ее коже; интуитивно, каким-то шестым чувством она предвидела, что вот-вот что-то должно проявиться. Боинг на экране готов уже был взорваться. Случилось! Высотой до небес! Экран заполнил гигантский огненный шар, похожий на ядерный гриб.

— Вот здесь! Вот! — Джоан остановила кадр, и все наклонились вперед, чтобы увидеть то, на что указывала Гейл. В дальнем правом нижнем углу кадра, в самой глубине застыла маленькая фигурка человека, не больше точки.

— Вот этот кадр, Джоан! — задыхаясь от волнения, сказала Гейл.

Джоан кивнула и, нажав на ручки управления, увеличила фигурку, подвинула ее к центру кадра.

— Оставь так, — попросила Гейл, и волнение обратилось в сильную дрожь.

Изображение застыло на экране. Это был уникальный кадр. Никто и никогда не видел ничего подобного. В нем таилось нечто столь очаровательное и сверхъестественное, что невозможно было оторвать взгляд. На экране невысокий худенький человечек, похоже, бежал, подняв вверх руки: одну он прижал к голове, а другую простер к небесам. Его лицо скрывалось во тьме. Хрупкий силуэт на фоне могучего огненного шара — контраст ошеломлял. Пламя обратило человека в гнома, и в то же время человек возвысился над огнем уже тем, что выжил, оказался могущественнее неуправляемой стихии.