Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр. Страница 33
— Это из-за Макса? — спросила ее как-то Евгения Дмитриевна.
— Что — из-за Макса?
— Я же вижу, ты сама не своя. Он опять что-то натворил?
— Женька, ой, ну хватит, а! Пожалуйста! — разозлилась Вероника Вячеславовна. — Потерпи ты еще годик!
— Вероник, да при чем здесь «еще годик»! Почему ты — сразу всё в штыки?
— Да потому что вы достали уже! Макс, Макс, Макс. Везде — только Макс. Вы других детей не учите? У вас другие дети — ангелочки, что ли?
— Слушай, я понимаю, что тебе тяжело это слышать. Сын все-таки, все дела. Но ты же не глупый человек. Как ты сама не видишь? Послушай…
Вероника Вячеславовна махнула рукой и уже собралась уйти, но подруга вцепилась в нее, схватила за локоть.
— Вероник, да послушай ты! Никто из учителей тебе этого не скажет, кроме меня. Потому что я подруга твоя. Его же надо психиатру показать. А если что-то потом случится…
— Что случится?
— Не знаю. И даже не хочу думать про это. Но нам же всем тогда стыдно будет. Что мы молчали, хотя все видели. Это на нашей совести будет. Тут все думают, да и я такая, — поскорей бы выпустить. А это неправильно. Сегодня выпустим, а завтра из новостей чего-нибудь узнаем.
— Ты че, сдурела совсем? Какие новости? Какой психиатр? Макс у меня, вообще-то, книжки по философии читает!
— А толку! Он там хоть что-нибудь понял? Или он тупо цитат оттуда нахватал, чтобы поумничать при случае?
— Если тебе не нравится мой сын — это твои проблемы, Женька. Скажу только, что не ожидала от тебя.
— При чем здесь «нравится»? Вероник, ты в курсе, как он с Шушаковой при всем классе разговаривал? Кошмар.
— А со шлюхами так и надо.
У Евгении Дмитриевны отвисла челюсть.
На этом разговор их закончился. Да и дружба тоже.
Макс поделился с матерью своими планами на жизнь; показал ей пару рецензий и «критических замечаний» под постами Антонова. Вероника Вячеславовна светилась от счастья — ее особенный ребенок нашел себе достойное занятие и уже имел некоторый успех. Она, правда, все еще ощущала неприятный осадок после разговора с бывшей подругой. И даже искоса поглядывала весь вечер на Макса, как бы изучая, пытаясь высмотреть хотя бы часть того, о чем говорила его классная. Нет, подумала Вероника Вячеславовна, он не такой.
Она наблюдала, с какой страстью Макс рассказывает ей о «придурке» Антонове и как большинство читателей выбирает его, Макса, точку зрения.
Он не такой, с облегчением думала Вероника Вячеславовна.
На следующий день, когда они точно так же вели разговор об упадническом состоянии современной российской кинокритики, у Вероники Вячеславовны заиграл телефон.
Из другой комнаты до Макса донеслось: «Да ты что, правда?», «Живой?», «Из-за чего?», «Офигеть».
Вернулась она к сыну уже в другом состоянии, на лице был шок, глаза бегали по комнате и словно ее не узнавали.
— Че случилось? — спросил Макс.
Вероника Вячеславовна взглянула на него с вопросом: говорить или нет?
— Макс, знаешь, я тебе скажу. Но только никому ни слова, окей?
— Маман, ну конечно. Я те че — ребенок?
— Смотри мне…
Она погрозила пальцем, и Макс понимающе кивнул.
— В общем, Сергеич в больницу загремел. С собой пытался покончить.
Макс побледнел. Но на лице выступило не столько удивление или сочувствие, сколько тревога. Он, однако, поторопился что-нибудь ответить:
— Вот это… вот это да.
Дальше случилось то, чего он боялся. Мать заметила что-то неладное.
— Макс, на меня посмотрел! Живо! Че ты знаешь про это?
— Да откуда мне знать-то!
— Макс, блядь! Только попробуй соврать мне! Это не шутки. Человек умереть может. Ты в этом замешан?
— Маман! Да успокойся ты! Я же сказал, что ничего не знаю.
Вероника Вячеславовна ударила кулаком по столу, выкрикнула что-то невнятное, напоминающее больше животный вой, и ушла к себе.
Максу она не верила.
На следующее утро они почти не разговаривали. Только перед самым уходом Вероника Вячеславовна услышала от сына:
— Маман, я клянусь тебе!
Не смотря в его сторону, она ответила:
— Мы дали друг другу обещание. Если бы не ты, то…
То — что? Николай умер, подумала она, ничего бы не изменилось. Тут ее посетила совершенно безумная мысль: а вдруг он был бы сейчас рядом?
— Маман, ты чего?
Ничего, подумала она и хлопнула дверью, оставив Макса одного.
В тот же день он дал указания Димасику: все фотографии удалить, обо всем забыть. О причастности Макса — в первую очередь. Шутки кончились. Оставалось только надеяться, что Сергеич уже не оклемается. А если оклемается, то будет молчать. Но первый вариант был надежнее.
Ужинали сын с матерью молча. Макс боялся прервать тишину. Не только потому, что Вероника Вячеславовна выглядела по-прежнему нервной, но и потому, что каким-то образом она почувствовала, что сын врет ей. Пытаться было бесполезно. Он знал, что она знает. Оставалось только одно — пустить слезу. Однако нужно было придумать повод; с Шушаковой он был, а здесь — нет. Раскаяние по схеме «я оступился, прости» вряд ли сработало бы. Тогда Максу пришла идея: это была месть Сергеичу за то, что он приставал к нему. Нет, лучше к Димасику. Точно! Надо будет только поговорить с ним, решил Макс.
Уснул он с легким сердцем и приятной мыслью о том, что он сделает из Сергеича местного педофила, который домогался своих учеников.
А вот Вероника Вячеславовна уснуть не могла. Какой тут сон, когда… Когда Николая нет в живых. А ее даже не было рядом, когда он уходил. Единственная женщина, которую он любил, в это время была с сыном. Или бегала по школе и вытягивала из учителей тройки для него. Или выслушивала жалобы.
Макс. Макс. Макс.
Николай сказал, что он гаденыш.
Но Макс не такой. Нет.
Но если бы не он, она была бы с Николаем до самого конца. Макс настоял, чтобы она бросила своего мужчину.
Зачем? Зачем он попросил об этом?
Потому что он гаденыш.
Нет, Макс не такой.
Он особенный.
Он не такой.
Николай был тогда зол, поэтому наговорил много нехорошего. Николай, бедный Коленька. Вероника Вячеславовна плакала, уткнувшись лицом в подушку. Сил не было совсем. Ни душевных, ни физических. Сегодня было десять уроков. Завтра столько же. Спать осталось часов пять. Как же мало! Вот если бы часов десять-двенадцать. Хотя — какая разница? Уснуть-то она все равно не может. Здравая мысль отступала. Вероника Вячеславовна проваливалась в безумие. Вот же гаденыш.
Он не такой.
А зачем он подставил с экзаменом своих одноклассников?
Переходный возраст, трудный характер. Остальные дети — такие же.
Но ведь остальные никого не подставили…
Макс особенный, вот в чем дело.
Вот же гаденыш!
Нет, он не такой. Он не такой.
Вероника Вячеславовна завыла в подушку.
Как он довел Сергеича? Что же такого нужно было натворить, чтобы здоровый взрослый мужик захотел умереть?
Его же надо психиатру показать.
Неужели он действительно болен?
Он не такой.
Подушка вся мокрая. Через сколько прозвенит будильник? В таком состоянии нельзя идти на работу, нельзя вести уроки. Так и помереть можно. А ведь было бы не так плохо. Разве это жизнь? Там… там Николай. Может быть. Даже если ничего — все равно лучше. А Макс? Что — Макс? Как же он будет один?
Гаденыш.
Он не такой.
Тогда — почему, когда умирал любимый человек, меня не было рядом?
Он не такой.
Он не такой.
Он такой.
Макса разбудил шепот. Он кое-как открыл глаза и увидел в темноте сияющий лик матери.
— Он такой, — сказала она, рассматривая, изучая своего сына.
— Мамам, че случилось? — сквозь сон спросил Макс.
— Он такой.
Вероника Вячеславовна набросилась на сына с подушкой и стала душить его. Завязалась борьба.
Максу удалось скинуть ее, был он все-таки посильнее матери.