Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр. Страница 8

— Нам пора встретиться в другом месте. Не все же в школе тискаться, — сказала она ему через неделю после того, как он впервые ущипнул ее за задницу.

— Я тоже больше ждать не могу. У меня уже яйца болят!

— А я о чем, глупенький! Сними номер в отеле. Сегодня вечером. Скинь адрес. И жди меня.

Никогда еще в своей жизни Кабачкова не вела себя так бесстыдно. Она это осознавала, и это ей очень нравилось — нравилось становиться «другим человеком».

Звучит парадоксально, но порой, чтобы поверить в себя, необходимо испытать все муки унижения. У Кабачковой со стороны жизнь была не такой уж и мучительной, но сама она так не считала.

Она оказалась в тупике, а из тупика есть два выхода: разбиться головой о преграду или… со всей озлобленностью развернуться и наброситься на весь мир.

Да, Кабачкова, заряженная гневом, не могла взглянуть на себя со стороны. Это состояние не подразумевает такой функции. Именно поэтому «чувство правоты» заставляло совершать что-то постыдное и испытывать неловкость у наблюдателя. Но все это — временное явление.

Вера в себя в таких случаях быстро заканчивается, потому как ей, вере, тяжело уживаться с многолетним опытом неудач; это состояние неестественное. А все позитивные мысли — накрученные, инородные.

Однако Кабачкова пока этого не понимала. Чтобы все это осознать, ей необходимо было дойти до предела.

И, что самое главное, не сойти с ума после этого.

До гостиницы она добралась на маршрутке. Сидела в самом уголке. Рот до ушей. Возвращение утраченного чувства: когда ты нужна и желанна. С мужем такого давно не было. Иногда она недоумевала: зачем она ему вообще для этого нужна? Это была не ирония, не злая усмешка. Но по эмоциональной шкале семейная близость уже давно не превосходила эффекта от самоудовлетворения. Он же зачем-то пыхтит, костями своими трясет. А на лице его все то же неизменное выражение: с таким видом он расплачивается в магазине, ставит оценки на уроке, смотрит хоккей. Его лицо излучает радость только тогда, когда Куча хвалит его на совещании. Все.

Затем Кабачкова попыталась вспомнить, когда у них было в последний раз все по-настоящему. Мысль уползала все дальше и дальше. Кажется, в тот день они ходили в кино. Точно. Потому что там была сцена, которая их неожиданно взбодрила. Был поздний вечер, когда они вернулись домой. Славка ночевал у свекрови. Сколько лет назад это было? И что это было за кино? Совершенно неожиданно второй вопрос стал мучить ее больше первого.

Впрочем, когда она вышла из маршрутки, эти ненужные мысли поехали дальше, без нее.

Она же потопала к гостинице.

Быстрым, счастливым шагом.

Даже немного вспотела. И если бы не холодный ветер в лицо, то она непременно сняла бы шапку.

Мужу она, нагло смотря в глаза, сказала, что поедет к подруге. Евгений Алексеевич не сразу встретил ее посыл, на мгновенье даже растерялся. Но все очень быстро пришло в порядок. Наконец-то кого-то нашла, радостно подумал он.

Кабачкова, однако, разглядела в его реакции долгожданную тревогу, озабоченность. Если бы ты только знал, посмеялась она про себя. Если бы ты только знал.

Взгляд мужа всплыл в памяти, когда она шагала по обшарпанному коридору гостиницы. Сейчас я тебе изменю. Она повторяла это несколько раз. Правда, с каждым разом удовольствие было все меньше. Тогда она, взглянув последний раз ему в глаза, отвернулась от него.

Вот он, номер 27.

Наконец-то.

Сергеич встретил ее в одних трусах. С пультом от телевизора в руке.

Кабачкова решила сострить: «Прихватил, если не встанет?» Но Сергеич то ли не понял, то ли это показалось ему не смешным: он никак не отреагировал на ее слова. Очередной «сбой», подумала Кабачкова.

Физрук выглядел уставшим. Во взгляде была словно какая-то неизъяснимая просьба, мольба. И даже его спортивное голое тело не сильно отвлекало от измученных глаз. Кабачкова чуть приуныла от этого вида: не такого она ожидала.

— Что-то случилось, мой хороший?

Сергеич натянуто улыбнулся: мол, все хорошо.

— Неужели яйца болеть перестали? — пошутила Кабачкова.

Впрочем, и в этот раз мимо. Сергеич посмотрел на нее с недоумением.

— Ты же в прошлый раз говорил, что тебе поскорее хочется, забыл? Говорил, что яйца болят, все дела.

Сергеич кивнул, но было понятно, что он не помнил ни слова.

Кабачкова решила попытать удачу и пошутила в третий раз:

— Тебе реально настолько жаль расставаться с девственностью?

В этот раз Сергеич переменился. Но перемена Кабачковой совсем не понравилась. Он улыбнулся, но как-то неприятно. Ей показалось, что во взгляде мелькнуло что-то знакомое. Сразу не узнала. Но так как Сергеич никуда не торопился (черт бы его побрал), у нее было время подумать. Озарение случилось довольно быстро. Так на нее совсем недавно смотрел Константин Федорович. С пренебрежением, раздражением.

Кабачкова испугалась; сама не знала чего, но испугалась.

Чтобы отогнать страх, она решила, что больше медлить нельзя. Все должно случиться прямо сейчас.

Она молча села к нему на колени, и они стали целоваться. Потом она — вспомнив, что взмокла по пути, — отлипла от него и побежала в душ.

— Только без меня не начинай, спортсмен! — в очередной раз пошутила она уже из душа.

Когда до нее дошел смех Сергеича, она и сама рассмеялась; напряжение ушло. Суровый физрук наконец-то посмеялся над ее словами. Точнее — она приняла эти звуки за смех. В действительности же Сергеича просто одолел кашель.

Когда Кабачкова вернулась, то заметила, что он глотает какую-то таблетку. Сергеич вздрогнул от ее появления, но тут же неловко улыбнулся:

— Голова раскалывается. Тяжелый день.

Она стояла перед ним голая и счастливая. Такие мелочи, как головная боль, не должны были испортить свидание.

— Сейчас я тебя вылечу, — сказала она и запрыгнула на него.

Она стонала, мычала от удовольствия. Затем, выплюнув волос (видимо, с его груди), она задрала голову и серьезно спросила:

— Ты что — еще не готов?

— Кажется, нет. Сейчас, подожди… Сейчас все заработает.

— Не переживай, я помогу, — улыбнулась она.

Это длилось долго. Почти полчаса. Кабачкова начинала уставать. Как ни странно, Сергеич тоже. По крайней мере — вид у него был замученный. Но вдруг стало получаться. Тогда Кабачкова, заряженная этим успехом, с еще большим усердием продолжила свое дело.

Готово, подумала она и забралась на него. Но тут случилась еще одна неприятность. На этот раз посерьезнее.

Сергеич блеванул.

Прямо себе на грудь.

Потом он пополз к краю — что было тяжело, учитывая, что его придавила Кабачкова, — и продолжил блевать на пол.

Затем наступило молчание.

— Прости, что-то мне нездоровится…

Кабачкова шмыгала носом и что-то нашептывала.

Через минуту она ушла.

Над беспорядком мыслей парил один главный вопрос. Я для них что — урод какой-то?

Отчаяние снова завладело ей. А ведь еще каких-то пару часов назад!

Но это был пока не предел. Заряд озлобленности еще оставался. Совсем немного, но он еще поддерживал жизнь «нового человека».

Она плакала, злилась. Она ненавидела Сергеича. Ненавидела своего мужа. Ненавидела Константина Федоровича. Она понимала, что не может сейчас пойти домой. Это казалось ей унизительным. Это будет провалом. Полным поражением.

Она сидела в парке, было уже темно. Пора было куда-то двигаться. Ну уж нет, в этот момент подумала она. Я решила начать новую жизнь. Я сделаю это.

Осталось выбрать ночной клуб.

Ближайшим оказался «Мороз».

Кабачкова не была в таких местах много лет. Раньше, подумала она, было не так тесно. И не так громко. Она выглядела растерянной и бесконечно старой в этой танцующей беззаботной толпе. Затем она встретилась взглядом с одним мужчиной. Их разделяло метров десять. Он улыбнулся и пошел ей навстречу. Красивый, небритый. Определенно хочет затащить ее в постель. Или — прямо здесь, в туалете. Она вдруг вспомнила, как блеванул Сергеич. Ее передернуло. Но она снова переключилась на красавчика. Он был почти рядом. Сейчас они познакомятся и будут танцевать. А потом он пригласит ее и… Подожди, подумала Кабачкова, ты кто, твою мать, такая? Перед красавчиком возникла девушка, то ли в юбке, то ли в набедренной повязке, — и перехватила его. Взяла за руку и потащила в сторону. Красавчик, улыбаясь, успел посмотреть виноватым взглядом на Кабачкову: прости, мол, ты же понимаешь, я ни при чем.