95-й. Сны о будущем прошлом (СИ) - Войлошников Владимир. Страница 3

— У меня есть рационализаторское предложение. Сесть где-нибудь тут на травке минут да десять. Как ты на счёт копчёной щуки? Очень мне её не охота домой тащить.

И мы посидели, даже не десять минут, а все двадцать. Чем мне нравится Якоби — и тенёк рядом, роща, и вода. Раз — и руки помыл от рыбы.

И, кстати, тут я первый раз в этой реальности услышала рассказ, как Вовка подростком ездил в гости в Горловку — это Донецкая область, — к дальней родне, а из еды у него в поезд с собой имелось только три красных рыбины, потому как конец восьмидесятых — это ж был дефицит всего, даже по северам, так что мать собрала то, что смогла — выловленную самими же и просто сваренную рыбу.

И как он этими рыбинами с армянской (вроде бы) семьёй поделился, произведя на них настолько неизгладимое впечатление, что потом его всю дорогу кормили разнообразной и вкусной домашней пищей. Заодно последовал рассказ про море в Мариуполе и про спасателей, которые решили, что его в это самое море унесло. Типа — ну, как же, пасмурно и волна. А вода-то — солёная, сама несёт. Да и двадцать восемь градусов!!! Эх, нам бы такую воду тёплую! Я дубак нашего залива категорически не люблю, хоть пляж тут обычно полон. Плещутся как-то люди, но я — нет. Увольте-с.

02. ДОМ

А МОЙ ЛИ ЭТО ДОМ?

Я так понимаю, «проводить девушку до квартиры» — занятие небыстрое, однако наглеть тоже не следовало, и мы пошли дальше. До дома оставалось километра два с небольшим — один под гору, да один в гору, ибо Юбилейный стоит на здоровенной круглой сопке, а мой дом — почти на самой её макушке.

Мы трепались про всякое и даже договорились встретиться на выходных.

И вот он, последний подъёмчик. Мой дом. Вон наш балкон с пёстро окрашенной обрешёткой. В садике (мама у меня воспитателем в детском саду много лет проработала), когда на крытых гуляльных верандах картинки рисовали, мама всегда приносила баночки с остатками краски на донышках домой — всё равно же засохнут — и подкрашивала тонкие реечки. У нас такой яркий балкон был и у тёти Светы с пятого этажа, она тоже воспитательницей работала.

Боже… Какое же оно всё… Никакого домофона, естественно, и в помине не было. В подъезд вела старая обшарпанная деревянная дверь, выкрашенная казённой краской цвета тёмной морской волны прямо поверх шелушащихся нижних слоёв.

А почему, собственно, я так уверена, что живу именно здесь? От этой мысли мне как-то стало совсем нехорошо, и жалкие обрывки соображений, что неплохо было бы нормально накормить голодного курсанта (все парни на службе вечно голодные, это точно) разлетелись, уступив место очередному приступу паники. Да даже если это моя квартира — есть ли там что-то готовое, из еды?

Мы остановились у подъезда.

— Вот здесь я живу, девятая квартира, — представить место надо, хоть полной уверенности у меня и не было, — Это на третьем этаже. Я бы пригласила тебя чай попить, но не знаю, как мама с бабушкой на это среагируют…

— Не стоит беспокойства, — Вовка был сама предупредительность, принц Гамлет, блин, — Значит, в воскресенье, в девять тридцать, около танка?

— Хорошо.

Я протянула руку для прощания, и он галантно поцеловал кончики моих пальцев.

Всё, нужно зайти в подъезд.

Я взялась за дверную ручку. Вспомнила. Обернулась.

Он стоял и ждал, пока я войду.

— Никаких цветов. Я настаиваю, — Вовкины брови слегка дрогнули; не знаю, может он и не собирался, но… — Я терпеть не могу букеты. Я не шучу.

Подъезд был непривычно обшарпанным. Нет, ничем таким тухлым или подвальным не пахло, с этим нам как-то всегда везло. Но серенькое, унылое всё. Видно, что пора бы побелить да покрасить. Почтовые ящики старые. И, главное, из каждого аккуратно выломан замочек. Продают их кому-то, что ли? Я заглянула в свой — пусто. Ни тебе писем, ни газет.

Окна древние. О, а на этой площадке подбитые! Опять, видно, Петька с пятого этажа чудил. Вечно он расколотит, потом проспится — вставляет. А берёт, девки мне говорили, в соседних домах. Модно, да?

Между рамами валялись шприцы со следами крови. Мда, а про наркош-то я и вовсе забыла. Аккуратно надо ходить, однако.

Дверь привела меня в некоторый ступор. Точно, тогда же у нас старая дверь ещё была, просто деревянная, оббитая реечками. Железную вторую поставили сильно позже, уже старшей моей дочке было года три…

Ключи нашлись в боковом кармане сумки. Один обычный маленький, с круглой головкой и второй, похожий на небольшой медицинский шпатель с пропилами.

Рука привычно слегка довернула ключ в замке. Тело помнит.

ОПРЕДЕЛИТЬСЯ!

В квартире было тихо.

Я закрыла оба замка, скинула сандалии и пробежалась по комнатам — никого.

Где все? Где мама, бабушка?

Я остановилась посреди зала. Сон это или нет? Паника накатила с новой силой.

Где я???

Господи…

Так.

Начнём сначала.

Дата?

Я подошла к зеркалу в коридоре. Нет, не смотреться. Сколько себя помню, бабушка, да и мама, втыкали открытки между стеклом и рамой. А в тумбочку под зеркалом складывали прочитанные газеты — для всяких хозяйственных нужд.

Тэкс… всё, что сверху — за девяносто пятый год.

Девяносто пятый, лето?

Взгляд упал на сумочку, с которой я пришла. Там же зачётка была!

Я схватила сумочку, уселась на диван в зале и вытряхнула всё её содержимое.

Ключи, это понятно.

Платочек.

Кошелёк, конверт — это потом.

Очки. Очки почему-то совсем не хотелось одевать. Тяжёлые они были, громоздкие, в такой советской пластиковой оправе. А ещё в них ужасно кружилась голова. Решив, что с этим вопросом я разберусь позже, я продолжила перебирать содержимое сумки.

Несколько тетрадей. О! Зачётка завалилась между тетрадками.

Меня вдруг пронзило — а, может, в этом мире меня и зовут не так?.. А я представилась! Вот будет конфуз!

Ф-ф-фух. Ольга Шаманова. Ладно. Так, что тут я… филологический факультет ИГУ, второй курс. Уговорили меня, значит, не бросать и не переводиться, так-так… И сессия закрыта. Наверное. Мысли скакали как кузнечики.

Так, успокоилась!

Внимательно!

Вряд ли в сессию поставили больше восьми экзаменов. Да и подписи-печати уже стоят. Переведена на третий курс, тыры-пыры. Вот я молодец-то…

Даты! Последний экзамен сдан двадцатого июня 1995.

А в газете?

Я снова полезла в тумбочку. А газета за двадцать первое!

То есть, я точно знаю, что сегодня как минимум двадцать первое и четверг.

Вот я туплю-то! Отрывной календарь! Бабушка любила отрывные календари, до самой её смерти у нас обязательно висел на кухне.

В календаре значилось аж восемнадцатое июня. Ясно-понятно, я всегда забываю отрывать. А значит… значит с восемнадцатого дома никого больше нет? Я торопливо выдергала листики до четверга.

Двадцать второе июня. Так? Или уже двадцать девятое?

С чего я вообще взяла, что сегодня именно четверг?

В прихожей зазвонило, заставив меня подпрыгнуть и броситься туда.

На тумбочке стоял дисковый телефон. Сгущёночно-бежевого цвета, им ещё потом Галя с Мишей долго играли. От этой мысли меня затрясло с новой силой.

Где они, мои дети?

Остались в другой ветке реальности…

Я сдёрнула трубку с рычага, чуть не уронила.

— А… алё?

— Оля-я, приве-ет, — тётя Клара говорила с привычной небольшой растяжечкой, — Что, мама с Галей с дачи ещё не приехали?

О, Господи! На даче! Хоть что-то понятно!

Галя, кстати, — это моя мама, а «мама» — это уже их общая мама, моя бабушка.

— Неа. Я вот только пришла, думала, они дома.

— И никого?

— М-м.

— А они на сколько собирались?

А что, если ход конём?..

— Я, честно говоря, и не помню. Замоталась с этой сессией. Пришла домой, смотрю, а на календаре у меня восемнадцатое!

— Ну, ты что, двадцать второе уже, — тётя Клара засмеялась.