Любовь на коротком поводке - Риттер Эрика. Страница 36

Ик! Я вскрикиваю и прихожу в себя от прикосновения такого мокрого носа, что шок почти напоминает электрический. И вообще, чей это нос? Это не может быть нос жеребца из душевой, не так ли? Еще мокрого от омовений и жаждущего повторения? Вода в ванной комнате все еще льется, и до меня доносится свист: обрывки еще одной мелодии, эхом отдающиеся от стен.

Мерфи? Я с трудом приоткрываю один глаз и вижу с крайне близкого расстояния ухмыляющуюся морду с черными губами и длинным розовым языком.

— Ох, черт, — хриплю я голосом, заржавевшим от излишка бренди, — значит, я не сплю.

Ее лицо в потеках туши высовывается из-под одеяла в каком-то дюйме от меня. Опухшие от сна глаза оглядывают меня с раздражением — как будто во всей этой ужасной эскападе каким-то образом оказался виноват я.

— Ох, черт, — говорит она, — значит, я не сплю.

Сначала я несколько смягчаюсь при виде ее смущения. Но не успел я ее простить, как она корчит кислую мину и откатывается от меня.

— Фу, убирайся отсюда, Мерфи, у тебя из пасти ужасно воняет.

У меня? Простите, а она что — потребляла прошлой ночью аккумуляторную жидкость?

— Правда, Мерфи, уходи. Ты же знаешь, в спальню запрещено заходить.

Да ну? Это с каких же пор и кому? И как бы в подтверждение моей мысли, кто бы, вы думаете, появляется из ванной комнаты, и как раз вовремя? Не кто иной, как du jour собственной персоной, завернутый в банное полотенце.

— Всем привет. — Он босиком шлепает к кровати, видимо, считая ту, кто на ней проживает, своей заслуженной наградой. — Надеюсь, ты не возражаешь, что я воспользовался твоим душем?

Возражаю? Черт, почему мы должны возражать? Мой дом — твой дом, и все такое.

Заткнись, телепатически велит она мне. Или, по крайней мере, пытается, вперив в меня налитый кровью взгляд, который, как она надеется, дает мне ясно понять, насколько низко она ценит мое вмешательство. Ладно, пусть будет так, раз она хочет, я дам задний ход. Только ведь будет следующий раз, когда она будет пытаться похвастать мной перед своей компанией с помощью команды: «Говори!». Так пусть об этом забудет. Ничего не выйдет. Nada. Silenzio. Как булавка упадет, будет слышно.

А пока здесь находится этот мужик, пытающийся представить себя послом доброй воли, для чего располагает свой мокрый зад на кровати и одновременно протягивает мне руку, чтобы я ее понюхал.

— Как сегодня поживает старина Мерфи?

Так-так. Верно, нас вчера представили друг другу. Если честно, то я полагал, что парень — настолько нажратый и настолько зацикленный на желании потрахаться, что он об этом и не вспомнит.

Когда я не прореагировал на его протянутую руку, он убрал ее и обнял ею за голое плечо Дану, как будто она — его собственность.

— Теперь ты можешь расслабиться, парнишка, наша хозяйка в надежных руках.

Наша кто? Не слишком ли мы торопимся, парнишка?

— Ты знаешь, — говорит мужчина, обращаясь к Дане, — вполне естественно, что он тебя ко мне ревнует.

Ревную! Как же! Надо же, как быстро догадался. Полагаю, больше всего я завидую его синтетическим штанам, что лежат вон там на стуле.

— Наверное, мне лучше отправить Мерфи во двор, — говорит она, снова бросая на меня сердитый взгляд, и начинает выбираться из постели. Затем вспоминает, что она совершенно голая, и снова ныряет под одеяло.

— Во двор? Зачем? Пусть остается. Он меня полюбит. Так всегда бывает. — Но когда мужик пытается проиллюстрировать свое утверждение с помощью поцелуя. Дана умудряется ловко увернуться. — Эй, в чем дело? — возмущается он. Затем улыбается. — А, понял… — И конфиденциально подмигивает ей, кивая в мою сторону. — Pas devont le chien, а?

Мама родная, да он у нас еще и лингвист! И где она нашла такую радость? Прочесывала коридоры «Берлитца»?

В конечном итоге меня, разумеется, выставили во двор. Где я изо всех сил стараюсь не представлять себе, что происходит в спальне в мое отсутствие. Но тут, на удивление быстро, в дверях появляется Дана, чтобы уверить меня, что путь свободен.

— Просто… несчастный случай, — сообщает она мне с видом человека, который твердо верит, что он не должен ничего объяснять, но, тем не менее, что-то объяснить пытается. — Послушай, это ошибка, вот и все. Хорошие новости насчет этого типа — он уезжает в Монреаль. Ты не думай, что я извиняюсь или еще что. Во всяком случае, не перед тобой.

Нет, нет, разумеется, нет. Конечно, не передо мной. В смысле, это ведь я заманиваю сюда каждого Тома, Дика и Гарри, а затем угощаю его такой порцией виски, которая свалит с ног и мастодонта.

— И ты можешь убрать это выражение со своей морды, мистер. Тот случай, с Карлом, — это совсем другое. Кроме того, это ведь не повторится. Дело в том, что ничего из этого не имеет никакого отношения к тебе или к Джерри, если тебе вдруг вздумалось изображать из себя укоризненную сторожевую собаку. Все, больше ничего не скажу по этому поводу. Не собираюсь вступать в длинные дискуссии с кем-то, кто даже разговаривать не умеет!

Может быть, и нет. Но по крайней мере, я умею думать, а если судить по ее поступкам, подобный процесс — явно не ее сильная сторона.

— И вообще, — продолжает она, будто кто-то ее спрашивает, — какой смысл пытаться объяснить все сложности жизни одинокой женщины в конце двадцатого века кому-то, для кого задача распутать поводок, завернувшийся за фонарный столб, является непосильной интеллектуальной проблемой?

С этими словами она разворачивается и уходит. Как будто это единственный способ уверить саму себя, что последнее слово на эту, как и на любую другую тему, безусловно остается за ней.

Одна только ночь. Вот и все. Одна ночь и одно утро из моей жизни, и теперь он вообще уже — не в моей жизни, и это навсегда. Навсегда, ясно? Самоубийство — думать иначе. Бесполезно уверять себя, что из этого все равно ничего хорошего бы не вышло. То же самое, что и короткий пересып с приятелем Дирдре.

Право же, это смешно — возвращаться к одному и тому же снова и снова, как будто разглядываешь участок земли, пытаясь найти там подсказки, которых давно уж нет. Почему он не позвонил? Почему же он не позвонил? Проворачивать все это в голове, так же, как старина Мерфи пропахивает носом весь парк. Только взгляни на него, когда он это делает. Он целиком погружен… во что? Наверняка — в запах какой-то дамы, которая пробежала здесь довольно давно и оставила каплю своей мочи, теперь многозначительно дрожащую на стебельке травы.

Господи, он действительно идет по этому следу, как особо провокационная передовая в утренней газете. И он будет продолжать читать, не обращая ни на что внимания. Даже если femme fatale, чью мочу он вынюхивает, снова появится и пробежит мимо прямо под его носом.

Ни Мерфи, ни его нос ее не заметят. Подобно Адель X., одержимой преследованием своего неуловимого любовника, Мерфи предпочитает преследовать свою собственную правду в капле мочи на стебельке травы. Даже если сам объект его одержимости пройдет рядом и уйдет вон из его жизни. Вон из моей жизни… Верно. Нет никаких свидетельств, разбросанных вокруг. Никакой причины возвращаться назад снова и снова. Давно пора остановиться. Раз и навсегда. Для своей же пользы.

Она может вести себя куда хуже, чем я, то есть исследовать все в парке с помощью носа. Она может, и она это делает. С несчастным видом она тоскует о том, что могло бы быть, но не случилось. Тогда как я веду себя куда разумнее, теряю себя в дружественном царстве, где прошлое и настоящее рядом, слой на слое. Без особого отличия между тем, что было Тогда и что происходит Сейчас.

Тут чувствуется запах той белки, что пробежала утром, а днем была раздавлена всмятку грузовиком. Наряду с ароматом кучки, деликатно оставленной на траве всего несколько минут назад пекинесом. Затем псина поднялась на холм и исчезла из виду. И запах старых костей, гниющих под толстым слоем земли, под клумбами.